In lieu of an abstract, here is a brief excerpt of the content:

21 Ab Imperio, 2/2003 Роберт ВИЛЬЯМС ЕВРОПЕЙСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭМИГРАЦИЯ: ПОТЕРЯННЫЙ СЮЖЕТ* Историки, как правило, не любят проигранные дела. Они пред- почитают рассуждать о том, что случилось, а не о том, что могло бы произойти. Именно поэтому они пренебрегали историей политической эмиграции. При ее изучении следует быть особенно осмотрительным, чтобы не попасться в многочисленные методологические ловушки: эта тема изобилует предвзятыми оценками происшедших событий, открытыми подделками документальных свидетельств, личными взаимными обвинениями, искажающими политическую действитель- ность; она пронизана всеохватывающей горечью, злобой, ностальгией и бесконечной надеждой. История эмиграции заслуживает изучения не только как политическое явление, интересное само по себе; эмиграцию стоит изучать в силу того влияния, которое оказывают эмигранты на принимающую их страну и на свою родину (если они возвращаются). Тем, кто пытается игнорировать феномен политических эмигрантов, стоит вспомнить, что именно эмиграция помогла сделать политиче- * Перевод Гульнары Садыковой под ред. С. Глебова и М. Могильнер выполнен по изданию: Robert C. Williams. European Political Emigrations: A Lost Subject // Comparative Studies in History and Society. 1970. Vol. 12. Pp. 140-148.© Society for Comparative Study in Society and History. Редакция AI благодарит профессора Вильямса и Cambridge University Press за любезное разрешение перевести и опубликовать эту статью. 22 Р. Вильямс, Европейская политическая эмиграция: потерянный сюжет скую карьеру Марксу, Ленину и Троцкому, а также Карлу II и Людо- вику XVIII.1 В европейской истории возникновение политической эмиграции – сравнительно новое явление, совпавшее с созданием национальных государств в эпоху религиозных войн в XVI-XVII вв. и в последующую эпоху революций. Только на фоне секуляризованной лояльности граж- дан страны стала возможна гражданская не-лояльность эмигрантов, вынужденных и добровольных. История политических эмигрантов изучала коллективные характеристики тех европейцев, которые бежа- ли от преследования или переворота на родине не только в поисках личного спасения или религиозной свободы, но также в надежде на политическое возрождение за границей. Но именно политическое поведение таких временных эмигрантов не удостаивалось внимания историков, интересовавшихся многими другими миграционными проблемами: экономическими изменениями внутри Европы и мира, бегством подвергаемых преследованию религиозных и национальных меньшинств, изгнанием литературных деятелей и передвижениями беженцев военного времени. В общем-то, проблема изгнания стара, как мир: слишком часто человеку приходилось бежать от преследования в поисках убежища “на реках вавилонских”. Корни этого феномена восходят к образу Вечного Жида, уходят далеко в прошлое – к ранним христианам и их религиозным последователям, изгнанникам Марии I,2 пуританам и гугенотам.3 Однако явление бегства из страны по политическим, а 1 Число недавних исследований, в которых рассматривается политика собственно изгнанников, да и то лишь в той степени, в которой она соотносится с причиной изгнания, очень мало. Примечательное исключение составляет работа L. J. Edinger. German Exile Politics. Berkeley, 1956. Общее исследование о беженцах см. в C. K. Cirtautas. The Refugee: a Psychological Study. Boston, 1957; H. Murphy. Flight and Resettlement. Lucerne, 1955. J. G. Stössinger. The Refugee and the World Community. Minneapolis, 1956. J. Schechtman. The Refugee in the World. New York, 1963. 2 Католическое правление Марии I вынудило многих пуритан и англиканцев отправиться в изгнание во Францию и Нидерланды (1555 г.). – Прим. ред. 3 Большинство работ по истории гугенотов концентрировалось на экономических поледствиях религиозных преследований, как во Франции, так и в принимаю- щих странах. Недавний пример – исследование W. C. Scoville. The Persecution of Huguenots and French Economic Development 1680 – 1720. Berkeley and LosAngeles, 1960. Ab Imperio, 2/2003 23 не по религиозным или экономическим мотивам впервые возникло как наследие гражданской войны в Англии, Великой Французской революции и последовавших после 1789 г. беспорядков. Для одних эмиграция была лишь стратегическим отступлением, для других – трагедией всей жизни. Роялисты, сбежавшие от преследований Кром- веля, и Бурбоны, пережившие времена правления Наполеона, сыграли свою роль в эпоху Реставрации; якобиты4 же умерли на чужбине (а вместе с ними и Милый (Бонни) принц Чарли)5 или примирились с режимом, от которого бежали. Вплоть до XIX века большинство за- щищало законность старого миропорядка, сопротивляясь в той или иной степени принципу суверенитета народов, провозглашенному новыми правительствами. В XIX веке типичным политическим эмигрантом был не свергнутый министр или землевладелец, а потенциальный революционер. Мад- зини провел годы ожидания в Англии, готовясь ко дню Risorgimento.6 Другие бежали после неудавшихся революций в надежде на новые возможности. Для тех, кто безуспешно пытался свергнуть существу- ющие режимы в Польше в 1830-м, во Франции в 1848-м и в России в 1881-м году, эмиграция часто становилась политическим образом жизни и единственным способом ведения нелегальной деятельности. Польский лидер Адам Чарторыйский и его соотечественники во Фран- ции, группа “сорока восьми” в Лондоне и русские революционеры, которым грозила реальная опасность после убийства царя Александра II, 4 Якобиты – приверженцы английского короля Якова II, свергнутого в результате государственного переворота 1688-89 гг. (так называемая Славная революция), и его потомков. Якобитами были в основном знатные аристократы-католики, сторонники абсолютизма. К ним принадлежали также некоторые члены партии тори, крупное дворянство Верхней Шотландии, часть ирландских лендлордов. Центрами деятельности якобитов в XVIII-XIX вв. были Манчестер и Северный Уэльс. Движение сошло на нет к началу ХХ в. – Прим. ред. 5 Чарльз Эдуард Стюарт (Charles Edward Stuart) по кличке “молодой самозванец”, или Милый (Бонни) принц Чарли (Bonnie Prince Charlie). Родился в Риме в 1720 г. Являлся внуком свергнутого короля Англии Якова II (который был также известен как Яков VII, король Шотландии) и сыном “старого самозванца” Якова Стюарта, дважды неудачно пытавшегося захватить Шотландию с целью завоевать британский трон. В 1745 г. “молодой самозванец” сам предпринял попытку возвести своего отца на трон. Однако в 1746 г. его войска потерпели сокрушительное поражение, и Милый (Бонни) принц Чарли бежал. Он умер в Риме в 1788 г. – Прим. ред. 6 M. C. Wicks. The Italian Exiles in London 1816 – 1848. Manchester, 1937. 24 Р. Вильямс, Европейская политическая эмиграция: потерянный сюжет были среди многих, кто эмигрировал, чтобы продолжить политиче- скую деятельность. Некоторые, подобно Марксу, русскому социалисту Александру Герцену и анархисту Михаилу Бакунину, писали яркие трактаты, пересекавшие европейские границы легче, чем их авторы, так и не дожившие до момента осуществления столь желанных ими политических переворотов. Другие, как Ленин и Троцкий, с триумфом вернулись из эмиграции. В обоих случаях целью была не реставрация, а революция. В двадцатом веке опыт политической эмиграции стал более раз- нообразным. Эмиграционная политика, сложившаяся в результате тоталитарных революций в России, Италии и Германии, привела к смешению представителей “старого режима” с эмигрантами нового фрустрирующего типа, недовольными как новыми, так и старыми порядками. Более многочисленные, чем их предшественники, они также были более разобщены и представляли фракции, настроенные друг против друга не менее враждебно, чем против режимов Сталина, Муссолини и Гитлера. Тем не менее, опыт политического разочаро- вания был хорошо знаком как эмиграции ХХ века, так и эмиграции века XVII. Каковы же были характерные черты этого опыта? Трагедия жизни и одиночество изгнанника в чужой стране общеизвестны; они по- рождают у эмигрантов чувство тоски по живущему в памяти или воображаемому “золотому веку” прошлого. Несчастья в настоящем стимулировали не только надежды на избавление в будущем, но и мифы о счастливом прошлом. Еще Данте писал о своем сочувствии тем, кто посещает родину лишь во сне. В изгнании многие шотландские якобиты стали чувствовать настолько сильную “ностальгию вкуса”, что привезенная с родины селедка часто воспринималась ими как ку- линарный эквивалент сердечной привязанности и памяти.7 Подобным же образом названия книг графини Клейнмихель “Воспоминания о мире, потерпевшем кораблекрушение”8 и Великого Князя Алексан7 H. Tayler. Jacobite Epiloque. London, 1941. P. xii. О якобитах см. классические исследования Sir Charles Petrie. The Stuart Pretenders. Boston and New York, 1934; idem. The Jacobite Movement. 2 vols. London, 1948, 1950, а также недавнюю работу G. H. Jones. The Main Stream of Jacobitism. Cambridge, Mass., 1954. 8 M. Kleinmikhel’. Memories of a Shipwrecked World / Translated by Vivian Le Grand. New York, 1923. – Прим. Ред. Ab Imperio, 2/2003 25 дра “Однажды Великий князь – навсегда Великий князь”9 отразили русскую ностальгию по ушедшему миру – чувство, которое может показаться смешным непосвященному, но которое было абсолютно реальным для самих эмигрантов.10 Лишь немногие эмигранты считали свое пребывание за границей явлением постоянным. Роялисты 1640-х и 1650-х годов были из тех немногих, чьи предположения относительно своей судьбы оправда- лись; большинство якобитов были обречены умереть в чужих землях. В 1789 году Граф д’Артуа (Comte d’Artois) поклялся: “Мы вернемся через три месяца”. Он ошибся на 25 лет.11 В двадцатом веке подоб- ные иллюзии продолжали преобладать среди тех русских, кто хранил старые деньги и паспорта или формировал теневое правительство в надежде на грядущее и неминуемое падение большевиков. Со сме- шанным чувством гордости и скорби взирали они на сталинскую Россию, сумевшую пережить ужасы войны, в огне которой пали режимы Италии и Германии. Рано или поздно приходило понимание того, что эмиграция – это надолго или навсегда, и надежды на быстрое возвращение домой умирали. Первым симптомом было, как правило, истощение финан- совых ресурсов и экономические потери, возмещение которых было возможно лишь путем нахождения работы, несоответствующей вы- сокому социальному статусу вынужденных эмигрантов. Английские роялисты получали незначительную поддержку из дома; часто оказы- валось, что принадлежавшие им земли были проданы в соответствии с актами 1651-го и 1652-го гг. Киллигру (Killigrew), представителю Карла II в Венеции, пришлось стать мясником и умереть нищим, в то время как лорд Грэндисон (Lord Grandison) закончил свой жизненный 9 Aleksandr Mikhailovich, grand duke of Russia. Once a Grand Duke, Always a Grand Duke. Garden City, N.Y., 1932. Русское издание мемуаров называлось менее претенциозно: Книга воспоминаний. Париж, 1933. – Прим. Ред. 10 О русской эмиграции в 1920-х гг. см. Hans von Rimscha. Russland jenseits der Grenzen 1921 – 1926. Jena, 1927 и недавнюю работу Hans-Erich Volkmann. Die Russische Emigration nach Deutschland 1919 – 1929. Würzburg, 1966. Об этой эмиграции в 1930-х и в период второй мировой войны см.: B. Dvinov. Politics of the Russian Emigration. Santa Monica, 1955; G. Fischer. Russian Émigré Politics. New York, 1951. 11 D. Greer. The Incidence of Emigration during the French Revolution. Cambridge, Mass., 1951. P. 22. 26 Р. Вильямс, Европейская политическая эмиграция: потерянный сюжет путь в парижской богадельне. Подобным же образом многие якобиты с удивлением обнаружили, что для того, чтобы выжить за границей, они должны превратиться в фермеров, торговцев, армейских офицеров и даже пиратов. В более близкие нам времена русские аристократы зарабатывали как переводчики, журналисты или таксисты. Книга под названием “Потерянная собственность” – мемуары эмигранта, соз- данного воображением Владимира Набокова, является любопытным комментарием к этой трагической ситуации. Слишком часто подобные неблагоприятные и унизительные жизненные изменения лишь рас- травляли рану. Другим печальным последствием политической эмиграции было лишение гражданства. В течение какого-то времени французские по- литические эмигранты не только потеряли все свои законные права, но и вернулись на родину под страхом смертной казни. Самой большой угрозой для эмигранта в XIX веке было не столько лишение граждан- ства, сколько возможность экстрадиции из страны проживания на ро- дину, что было весьма вероятным в свете заключения многочисленных соглашений между европейскими полицейскими службами.12 Однако действительная трагедия лишения гражданства принадлежит ХХ веку, когда миллионы мужчин и женщин стали эмигрантами без “своей” страны, лишенные гражданства на родине и отверженные за границей, с листочками бумаги, выданными международными организациями в качестве документа.13 Русские эмигранты, потерявшие гражданство при советском правительстве в 1920-х годах, сталкивались с проблемой получения виз, паспортов и нового гражданства и часто превращались в отчаявшихся владельцев “нансеновских паспортов” – документа, выдаваемого Лигой наций, юридического свидетельства отсутствия у них гражданства, обеспечивавшего некоторую международную мобильность, но также вызывавшего нарастающую политическую фрустрацию. Политическая эмиграция означала также и культурный конфликт. Эмигранты неизбежно оказывались перед выбором: изоляция на 12 H. C. Payne and H. Grosshans. The Exiled Revolutionaries and the French Political Police in the 1850s // American Historical Review. 1963. Vol. LXVIII. N. 4. Pp. 954-973. 13 Исторический обзор юридических проблем приема политических беженцев государствами см. в G. Kirchheimer. Asylum // American Political Science Review. 1959. Vol. LIII. N. 4. Pp. 985-1016. Ab Imperio, 2/2003 27 “острове” таких же политических изгнанников или вливание в море иностранцев. Роялисты неплохо устроились во Франции после бегства из Англии; гостеприимство Людовика XIV отразилось в галломании эпохи Реставрации. Однако поляки и французы не нашли культурно привлекательными ни правительство, ни язык, ни еду, ни одежду при- ютивших их в 1850-х годах англичан. Для русских Германия никогда не была просто местом политической эмиграции; она была символом современного мира, “Запада”, смесью уважаемого ими образования с материальным богатством, Бетховена с буржуазностью. Опыт эми- грантской жизни в Германии часто уничтожал ту притягательность немецкой культуры, которой она обладала на расстоянии, как это, например, проявилось в германофобии Гоголя и Набокова. Этот же опыт мог обострить чувство неприязни к Европе (которое, возможно, уже существовало), что произошло с российскими интеллектуалами, известными как “евразийцы”.14 Вместе с тем, культурная ассимиляция облегчала развитие политической публицистики: наибольший резо- нанс в Германии получали политические идеи именно тех “русских”, которые хорошо знали немецкую культуру и язык (балтийские немцы и евреи).15 Сначала одиночество, бедность, лишение гражданства и культурная изоляция могли компенсироваться надеждами на помощь иностран- ных государств в политической и военной сферах. Якобиты получи- ли оружие и корабли от Людовика XIV; Бурбоны присоединились к англо-прусской армии, которая вкусила горечь поражения в сражении под Валми в 1792 году. Позднее балтийские немцы добились помощи Германии после революции 1905 года в России; политические эми- гранты, покинувшие Россию после революции 1917 года, обеспечили поддержку Германии, Англии, Франции и Америки белогвардейцам; итальянцам было разрешено организовать антифашистские “легионы Гарибальди” на французской земле. Но обычные ожидания народных восстаний на родине быстро испарялись. Ни Вандея, ни заговор Гер- цога Энгиенского (Duc d’Enghein) не смогли вернуть власть Бурбонам; правительства Франции и Англии выступили против формирования 14 N. Riasanovsky. The Emergence of Eurasianism // California Slavic Studies. 1967. Vol. IV. P. 71. 15 О политической и культурной роли балтийских немцев и евреев как посредни- ков для русских, проживавших в Германии, см. R. Williams. Russians in Germany: 1900–1914 // Journal of Contemporary History. 1966. Vol. I. N. 4. Pp. 121-149. 28 Р. Вильямс, Европейская политическая эмиграция: потерянный сюжет польского легиона; напрасно надеялась на крестьянское восстание русская фашистская партия в 1930-х гг., а итальянские антифашисты зря ждали гражданской войны. Там, где потерпела поражение по- литическая эмиграция, преуспели новые режимы, которые смогли не допустить следующей революции или реставрации. Поражение порождало отчаяние. С течением времени единство политической эмиграции распалось под давлением старых проблем, эксцентричных личностей и новых движений. В 1650-х годах многие роялисты, включая Томаса Гоббса, заключили мир с протекторатом и вернулись в Англию. В 1830-х годах поляки пришли к осознанию того, что эмиграция только увеличивает пропасть между демократами и консерваторами и ослабляет их позиции перед судом иностранных держав.16 Группа “сорока восьми” поняла, что даже при отсутствии разногласий между отдельными личностями несогласия между на- ционалистами и социалистами могут быть непримиримыми. Русская послереволюционная эмиграция была раздираема не только разногла- сиями между лагерями монархистов, либералов и социалистов, но и требованиями формирующихся новых пробольшевистских движений: “сменовеховцев”, “возвращенцев”, представителей “живой церкви” и “евразийства”. Последующие попытки сплотить русских правых под знаменем фашизма не смогли преодолеть традиционное разделение, причиной которого были разногласия между отдельными личностями, географическая распыленность эмиграции и недостаток денег.17 Чтобы преодолеть отчаяние, многие эмигранты переключились с политики на литературную деятельность. “Книги – это то немногое, чем может занять себя изгнанник”, – писал один английский эмигрант XVII века, и количество роялистов, вовлеченных в написание памфле- тов, переводы и научную деятельность было наглядным подтвержде- нием его слов.18 Поскольку эмигранты вынужденно вели праздный образ жизни, они часто являлись творческой интеллектуальной силой, особенно активной в деле распространения знаний за пределы наци16 A. P. Coleman. The Great Emigration // Cambridge History of Poland. Vol. II. Cambridge, 1960. Pp. 311-323. 17 E. Oberlaender. The All-Russian Fascist Party in Exile // Journal of Contemporary History. 1966. Vol. IV. N. 3. Pp. 158-173. 18 P. H. Hardacre. The Royalists in Exile during the Puritan Revolution 1642 – 1666 // Huntington Library Quarterly. 1952 – 1953. Vol. XVI. N. 4. P. 363. Ab Imperio, 2/2003 29 ональных границ.19 Литературовед Джордж Брэндис отметил вклад мадам де Сталь, Жозефа де Местра и других французских эмигрантов в распространение литературного романтизма в Европе XIX века.20 Польская эмиграция дала поэзию Адама Мицкевича, а также каталог планируемого 50-томного издания польских классиков, которому так и не суждено было выйти в свет. Бесконечное количество книг и памфле- тов лондонской группы “сорока восьми” позволило Герцену сравнить их с афонскими монахами; Прудон был более резок в своих оценках, назвав их пустозвонами. Российская эмиграция наводнила Европу 1920-х и 1930-х годов книгами, переводами, журналами, газетами и мемуарами великих князей, а также подарила картины Кандинского и Шагала, музыку Стравинского и Рахманинова и произведения На- бокова и Ивана Бунина. Следует заметить, что писательство эмигрантов часто было не литературой, а пропагандой, продолжением войны другими сред- ствами. Не многие полемические атаки роялистов против Кромвеля достигали уровня изощренности гоббсовского “Левиафана”, но мно- гие соглашались, что жизнь в Англии, раздираемой гражданскими противоречиями, действительно могла быть “мерзкой, жестокой и короткой”. В Германии в канун первой мировой войны историк Те- одор Шейман пропагандировал цели балтийских немцев на страни- цах влиятельного Kreuzzeitung, в то время как малоизвестный тогда Ленин занимался нелегальным провозом “Искры” в Россию. И тот, и другой использовали свободу, предоставляемую жизнью в эмигра- ции, для политической пропаганды, неважно, какой аудитории она предназначалась – русской или немецкой. Даже будучи политически бессильными, эмигранты часто сохраняли возможность влиять на общественное мнение, становясь экспертами по странам, откуда они прибыли. Русские эмигранты правого толка, уехавшие после рево- люции 1917 года, помогли убедить Адольфа Гитлера и других в том, что большевистская революция была еврейским заговором, в то время 19 О связи между политической эмиграцией и миграцией идей, ценностей и технических знаний см. эссе следующих авторов: Franz Boas, Hans Speier, Paul Tillich and Harold Lasswell // Social Research. 1937. Vol. IV. N. 3. Pp. 286-328. 20 G. Brandes. Main Currents in Nineteenth-Century Literature. New York, 1901 – 1905. 4 vols. О влиянии изгнания на литературное творчество см. также H. Levin. Literature and Exile // H. Levin. Refractions: Essays in Comparative Literature. New York, 1966. Pp. 62-81. 30 Р. Вильямс, Европейская политическая эмиграция: потерянный сюжет как меньшевики предоставили европейской социалистической прессе свои авторитетные предсказания неминуемого экономического краха России.21 Приведенные примеры позволяют говорить об очевидном влиянии политической эмиграции на общественное мнение. Даже если для подобного прямого воздействия не было условий, эмигранты продолжали писать. Эмигрантская литература традиционно отражала характерное для эмиграции чувство нарастающего отчаяния. Плачевное положение политических эмигрантов требовало оправдания. Литературные оправдания, как правило, освобождали самих эмигрантов от ответ- ственности за собственное поражение и связывали его со скрытыми силами, действующими в мире. Переворот, явившийся причиной их изгнания, был заговором злодеев; рано или поздно, в результате ком- бинации действия высшей воли, исторических сил и воли народа они будут возвращены на родину. Ньюкасл (Newcastle) обвинил пуритан- скую революцию в бунтарских идеях, основанных на ереси Виклиффа (Heresy of Wycliffe)22 ; консерваторы XIX века обнаруживали семена революции 1789 г. в “саду Философов”. Эдмунд Бёрк предлагал Бурбо- нам считать себя настоящей “моральной” Францией, отличающейся от “географической” Франции.23 Польские поэты сравнивали свою нацию с распятым Христом и ждали воскресения. Как отмечал Герцен, по- литические эмигранты порой неспособны принять умом современную действительность, поскольку время для них остановилось в прошлом. В подобных обстоятельствах вряд ли стоит удивляться той популяр- ности, которой пользовались среди эмигрантов спиритические сеансы, гадальные карты и другие формы мистицизма. Русские правого толка 21 О вкладе правых русских эмигрантов в гитлеровское движение см. W. Laqueur. Russia and Germany. London, 1965. Меньшевики были экспертами по России на страницах немецких социалистических газет Freiheit (USPD) и Vorwaerts (SPD) в 1920-х, а также в Die Gesellschaft Рудольфа Гильфердинга. 22 Священник английской церкви Джон Виклифф (1320-1384 гг.). Доктор богословия Оксфордского университета, он боролся против папских злоупотреблений, перевел латинскую Библию на английский язык и энергично защищал свой перевод, объявив ересью запрещение мирянам читать Cвященное Писание. Католические пасторы, которые считали, что давать простолюдинам Библию – то же самое, что бросать жемчуг свиньям, наказали крамольника при жизни. А после смерти Виклиффа (1384 г.) его кости были выкопаны и сожжены в 1428 г. – Прим. ред. 23 H. Kurtz. The French Emigration 1789–1814 // History Today. 1953. Vol. XIII. N. 3. P. 186. Ab Imperio, 2/2003 31 представили “Протоколы сионских мудрецов” тем, кто жаждал обви- нить евреев во всем зле современного мира; они также обнаружили, что в имени Ленина закодировано число апокалиптического зверя (666); кроме того, они посещали собрания теософских обществ, занимались йогой и верили в спасение нескольких Анастасий. Кто может винить их за поиски убежища в духовном мире, когда мир материальный не оставлял им надежды? Политические философские системы эмиграции, как правило, представляли собой зеркальное отражение господствующих на ро- дине идеалов. Формам народного суверенитета, которые отстаивали Кромвель и Робеспьер, за границей противостояли легитимность роялизма, принцип Генеральной Воли монарха. И наоборот, в XIX веке автократии Гогенцоллернов, Габсбургов и Романовых породили романтическую эмигрантскую политику народного суверенитета, в равной степени националистическую и социалистическую. В недавнем прошлом революция “слева” в России породила монархизм и фашизм среди эмигрантов правого толка, а перевороты в Италии и Германии – движения сопротивления социалистов и коммунистов.24 В конечном счете, политическая эмиграция часто заканчивалась во втором поколении. Все меньше и меньше сыновей могло разделить ценности и воспоминания своих отцов. Парадоксально, но те, кто еще был способен на это, казались иногда еще более иррациональ- ными в своей политике. Некоторые якобиты, принявшие участие в неудавшейся кампании 1745 года,25 никогда не были в Англии, но поддержали самозванца, рожденного в эмиграции. Самый одарен- ный писатель русского зарубежья Владимир Набоков из памяти и ностальгии воссоздал страну, которую он покинул в возрасте девят- надцати лет.26 К 1930-м годам в эмигрантской политике доминировал 24 Об итальянском сопротивлении Муссолини см. С. F. Delzell. The Italian AntiFascist Emigration 1922 – 1943 // Journal of Central European Affairs. 1952. Vol. XII. N. I. Pp. 20-55. 25 В 1715 г. и 1745 г. якобиты предпринимали безуспешные восстания в пользу династии Стюартов. 26 Набоков был особенно внимательным летописцем жизни политических эмигран- тов (в его случае – русских), которых он выводил в качестве героев своих романов “Дар”, “Пнин”, “Глаз” и др. О самом Набокове см. недавние исследованияA. Field. Nabokov: His Life inArt. Boston–Toronto, 1967; P. Stegner. Escape intoAesthetics: The Art of Vladimir Nabokov. New York, 1966. 32 Р. Вильямс, Европейская политическая эмиграция: потерянный сюжет фашизм молодых. Многие рядовые члены партии русских фашистов, младороссы и солидаристы выросли в эмиграции. По мере ассими- ляции молодежи в жизнь их новой родины эмигрантская политика оказывалась ненужной. Только наиболее маргинализированные при- нимали ее утопизм. Предлагая подобный сценарий эмигрантской политической жизни, мы не должны забывать о значительных различиях времени и места, определяющих уникальность каждой эмиграции. Ценности якобитов и антифашистов выражают не только разные политические воззрения – их разделяют два века европейского развития. Некоторые эмигранты, например, Бурбоны, проявили себя в ходе Реставрации; другие же пошли на уступки и вернулись на родину, примирившись с новым режимом; третьи умерли в эмиграции на чужбине. Некоторые со- общества эмигрантов выстраивали символическое единство вокруг законного монарха или общепризнанного претендента на трон; опыт других выразился только в политической фракционности. Английские роялисты XVII века, якобиты, революционные эмигранты XIX века не были многочисленны; в результате Французской революции по- сле 1789 года за рубежом оказалось более ста тысяч беженцев, после революции в России – несколько миллионов. Большинство рояли- стов сохранило английское гражданство; французские политические эмигранты были амнистированы Наполеоном; русские были лишены гражданства советским правительством и остались без статуса граж- данина, если только по счастливому стечению обстоятельств не смогли стать гражданами другой страны. Тем не менее, все они какую-то часть своей жизни провели далеко от родной земли и, несмотря ни на что, надеялись, что доживут до возвращения домой. Как бы ни отличались европейские политические эмигрантские сообщества, их фрустрация оказалась забыта не только правительства- ми, но и историками, не интересовавшимися содержанием “мусорной корзины” объектов своего исследования. Лишь немногие обратились к теме горечи и тщетности политических надежд эмигрантов. Около ста лет назад Александр Герцен проницательно отмечал: Сколько страданий, сколько лишений, слез... и сколько пустоты, сколько узкости, какая бедность умственных сил, запасов, понимания, какое упорство в раздоре и мелкость в самолюбии... Они показывают одно событие, одну кончину Ab Imperio, 2/2003 33 какого-нибудь события. Об нем они говорят, об нем думают, к нему возвращаются. Встречая тех же людей, те же группы месяцев через пять-шесть, года через два-три, становится страшно – те же споры продолжаются, те же личности и упреки, только морщин, нарезанных нищетою, лишениями, – больше; сюртуки, пальто – вытерлись; больше седых волос, и все вместе старее, костлявее, сумрачнее... а речи все те же и те же!27 Уже тот факт, что эмигранты одной эпохи могут стать правителями в следующую эпоху, не позволяет игнорировать их, и исторические примеры политических карьер Мадзини, Ленина, Сунь Ятсена, Хо Ши Мина и других подтверждают это. Политический и интеллектуальный климат эмиграции не менее важен и для культурной истории современной эпохи, ставшей свиде- тельницей того, как миллионы эмигрантов, спасаясь от тоталитарных и колониальных режимов, наводняют Европу и Соединенные Шта- ты. В этом смысле ХХ век, с его интеллектуальными настроениями отчуждения, экзистенциального отчаяния и ожидания апокалипти- ческого конца западной цивилизации, многим обязан тем полити- ческим эмигрантам, чья неукорененность символизирует дилемму современного человека и чьи тексты выражают эту дилемму, как, например, произведения религиозного философа Николая Бердяева.28 Историки, занимающиеся общепринятой национальной историей, как правило, не анализируют ту роль, которую, по словам Герберта Лёти (Herbert Luthy), играют вненациональные и сверхнациональ- ные группы, образованные политической и религиозной эмиграцией или отдельными меньшинствами.29 Игнорировать их политическую роль – это значит воспринимать прошлое через призму настоящего, отправляя в мусорный ящик истории людей, для которых (как и для их современников) их политические лозунги не потеряли значимо27 A. Herzen. My Past and Thoughts. New York, 1925. Part IV...

pdf

Share