Katharina II, Deutschland und die Deutschen by Claus Scharf (review)

571 Ab Imperio, 1/2003 Майя ЛАВРИНОВИЧ Claus Scharf. Katharina II, Deutschland und die Deutschen. Mainz: von Zabern, 1996. 570 S. (Abb.; ohne Abbildungen – Mainz, 1995) Выход книги немецкого исто- рика Клауса Шарфа накануне 200-летия со дня смерти Екате- рины II стал важным событием в изучении интеллектуальной истории Европы, неотъемлемой частью которой является Россия восемнадцатого века. Впервые появилась монография, в которой сочетаются структурное изучение образованной элиты европейского Просвещения, элементы биогра- фии, истории политики и культу- ры. Исследование касается струк- тур (к ним автор относит систему европейских держав и различия в социально-экономическом раз- витии Западной и Восточной Ев- ропы), процессов (модернизация в России и Европе доиндустриаль- ной эпохи и ускорившаяся куль- турная коммуникация, которая распространяла не только “Про- свещение”, но также собственно просветительские, конфессио- нальные, иррациональные учения и горизонтально и вертикально) и норм XVIII в. (религиозные связи, церемонии двора и дипло- матический протокол, а также те правила и знаки, образ мыслей и способы их выражения, по ко- торым пиетисты, просветители, масоны и розенкрейцеры узнавали себе подобных). В центр этого, по выражению самого ученого, “сши- вания” (Vernetzung) помещена русская императрица, но не в силу характерного для прежней истори- ографии интереса к биографиям “великих людей” (напротив, автор принадлежит к западногерманской школе истории структур и законо- дательства, использует тематику и методику англосаксонской школы русистики последних десятиле- тий, не склонен недооценивать и марксистскую историографию), а потому, что значение личностей было особенно велико именно в эпоху Просвещения. По словам не- мецкого историка Дитриха Гайера, “тройка” правителей – Фридрих II, Иосиф II и Екатерина II – прежде всего, если не полностью, являет- ся воплощением самого понятия “Просвещение”. Без Екатерины II невозможно представить Просве- щение в России, и кажется, что “просвещенный абсолютизм” пол- ностью растворился если уж не в самой ее личности, то в ее сочине- ниях и делах.1 Разделяя эту мысль и полагая, что реформы XVIII в. в 1 Dietrich Geyer. Der Aufgeklärte Absolutismus in Rußland: Bemerkungen zur Forschungslage // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 1982. Bd. 30. H. 2. S. 177-178. 572 Рецензии/Reviews России имели всемирно-историче- ский характер, Клаус Шарф и фор- мирует свое исследование вокруг личности императрицы, создавая ее интеллектуальную биографию. Европейское Просвещение невоз- можно интерпретировать адек- ватно, не привлекая российский материал, пишет автор, причем анализ будет политически и куль- турно значимым только в случае обращения к целям, стратегиям и делам Екатерины II. Замысел монографии вырос из проекта Льва Копелева “За- падно-восточные отражения” (West-östliche Spiegelungen). При- няв участие в его части “Немцы и Германия с русской точки зрения”, Клаус Шарф затем переработал ис- ходные положения своего исследо- вания, сделав акцент на изучении основных черт германской полити- ки екатерининского царствования, основательнее аргументировал свои взгляды, обратившись к но- вым аспектам этой проблемы, в первую очередь, к изучению отно- шений Екатерины с германскими землями и немцами. Так возникла диссертация, которую Клаус Шарф защитил в 1993 и издал в качестве монографии в 1995-1996 гг. Несмотря на известное го- сударственное многообразие территорий, о которых идет речь в книге и которые сегодня при- надлежат как ФРГ, так и Австрии, Чехии, Франции, Польше, от- части России, историк никак не оговаривает употребление тер- минов “Deutschland”, “Deutschen” и “Deutschlandpolitik”. Это ло- гично для немецкого автора, но может быть неправильно понято русскоязычным читателем. В монографии под “Германией” подразумеваются немецкоязыч- ные территории XVIII в. или те, которые попали в этом веке под власть Пруссии или Священной Римской империи германской нации. Соответственно, “нем- цами” следует считать жителей этих территорий, а “герман- ской” – политику в отношении этих территорий. Но по сути у этой политики было только два направления – Берлин и Вена, определявшие отношения с менее значительными правителями. Насколько масштаб личностей определял отношения, говорит тот факт, что ни до Иосифа II, в правление Марии-Терезии, ни после, в правление Леопольда II, отношения екатерининской Рос- сии и Австрии не были теплыми. Собственно, и союз 1781 г. между ними был результатом личного знакомства Екатерины II и Ио- сифа II. Иначе складывались от- ношения России и Пруссии: буду- щая императрица хорошо узнала Фридриха II по его сочинениям в середине 1750-х гг., и для нее, как и для многих в Европе, в том чис- ле и для ее сына Павла, он стал 573 Ab Imperio, 1/2003 образцом просвещенного прави- теля, философа на троне, слуги государства. Однако Екатерина II фактически бросала публичный вызов Фридриху, стремясь до- казать, что может не хуже пред- ставлять принципы Просвещения и воплощать их в реальность при том, что задачи русской импе- ратрицы были гораздо сложнее, чем у просвещенного прусского короля. Эпигонство императрицы в отношении Фридриха вполне оправдывалось ее успехами. Но их дружба, как и союз России и Пруссии, полагает Клаус Шарф, была относительной: если речь шла о политических интересах России, Екатерина II, несмотря на свое тщеславие, становилась неуступчивой. Союз России и Пруссии, хотя и сохранял силу до конца жизни Фридриха, потерял свое значение после заключения секретного договора Екатериной и Иосифом II в 1781 г. Тем не менее историк полагает, что во время Семилетней войны Екатерина Алексеевна отвергла пропрусскую позицию своего су- пруга как не отвечавшую интере- сам России. При всем серьезном отношении к мемуарам импера- трицы следует учитывать, что, выказывая свое нерасположение к Пруссии в 1750-е гг., Екатерина могла руководствоваться поли- тическими соображениями, на которые у Петра Федоровича про- сто недоставало ума, тем более что великая княгиня сама подо- зревалась в связях с Пруссией и Англией, что Клаус Шарф никак не комментирует. С интересной точки зрения представлена в монографии внеш- неполитическая ситуация начала царствования ЕкатериныII. Выход из войны в конце 1761 г. без всякой выгоды для России она восприня- ла как предательство.Тот факт, что Петр III стал искать поддержки Пруссии против Дании, пресле- дуя свои личные интересы и не заботясь об интересах империи, нельзя считать только предлогом для переворота 1762 г., – это была одна из его причин, ведь Петр оказался дилетантом в политике. Тем не менее, став императрицей, Екатерина II поддержала выход из войны. Клаус Шарф полагает, что интерпретация этого факта видными историками Дэвидом Ранселом и Робертом Джоунзом слишком проста. Согласно этим историкам, поступок Екатерины объясняется ее стремлением к обеспечению длительного мира для мобилизации внутренних ресурсов империи в целях мо- дернизации государственного управления и общественного устройства. Во-первых, полагает Клаус Шарф, Екатерина II с са- мого начала не отказывалась от своей экспансионистской поли- тики, даже ввиду необходимости 574 Рецензии/Reviews реформ. Со вступлением на пре- стол она совершенно обдуманно и целеустремленно начала процесс обновления, который мог утвер- дить позиции самодержавного государства в конкуренции с крупнейшими монархиями. Во- вторых, ни в коем случае нельзя утверждать, что Екатерина кон- центрировалась на просвещенной внутренней политике и экономи- ческом росте в ущерб чреватой конфликтами внешней политике. Она намеревалась гарантировать мир и безопасность своей импе- рии другим способом: усилением неформальных позиций России по ту сторону западной границы. Никакой принципиально новой концепции внешней политики, в том числе и в отношении к гер- манским землям, у Екатерины не было. Поэтому центральным пун- ктом во взаимоотношениях России и Пруссии с начала 1760-х гг. оказалась Польша, и общность интересов Екатерины II и Фридри- ха II – утверждение на престоле “местного” короля и восстанов- ление прав диссидентов (право- славного и протестантского дво- рянства) – явилась основой союза этих держав. В начале 1760-х гг. сформировались собственные внешнеполитические приорите- ты екатерининской России: отказ от компромиссов в Польше и Курляндии и восстановление там неограниченной власти России, сохранение мира с Пруссией и отказ навсегда от завоеваний на германских территориях. Екатерина воспользовалась тем, что Россия, вышедшая из Семилетней войны без террито- риальных приобретений, тем не менее получила право вмешивать- ся в международные дела, доказав свою военную мощь и подтвердив свое господство в Восточной Ев- ропе. Поэтому Россия смогла по- требовать у Пруссии и Священной Римской империи прекращения военных действий и соблюдения баланса сил, выгодного России. Гарантом равновесия этого ба- ланса сил, обеспечивавшего реа- лизацию ее интересов в Польше, Россия оставалась на протяжении всего царствования Екатерины II. Более того, став по Тешенскому договору 1779 г. официальным гарантом мира между этими го- сударствами, а следовательно, и гарантом внутреннего устройства Священной Римской империи, Россия могла претендовать на ту же позицию и по отношению к Вестфальскому миру 1648 г. (на- ряду с Францией и Швецией). Неизбежность союза с Прус- сией была обусловлена тем, что внешней политике России под- чинялись и династические связи. Поэтому второй брак Павла с вюртембергской принцессой бы- стро потерял свое политическое значение из-за сближения с Веной 575 Ab Imperio, 1/2003 после Тешенского мира. Более того, пропрусский образ мыслей великого князя и его супруги стал источником опасности, и Шарф учитывает это в своем анализе проблемы престолонаследия. Из- учив “завещание” Екатерины II, Клаус Шарф пришел к выводу о том, что его “антигерманская направленность” была вызвана желанием отстранить Павла от наследования престола в пользу Александра Павловича, способно- го, в отличие от своего отца, про- должать модернизацию империи. О том, что национальные мотивы играли здесь минимальную роль и решение императрицы относи- лось исключительно к великокня- жеской чете (а не распространя- лось на всех немцев в Российской империи, как полагает историк Джон Александер), свидетель- ствует избрание Екатериной в качестве посредника для сбли- жения с внуком его воспитателя Фридерика де Ла Гарпа, уроженца Ваатланда, а не кого-нибудь из “верных сынов отечества”. Из германских земель – “резер- вуара дельных людей” – пришли в екатерининскую Россию через культурных посредников – но- сителей естественнонаучной, педагогической и философской мысли, литераторов и правове- дов – импульсы реформ и идея “полицейского государства”. Об- ращает на себя внимание значение ученых-немцев для формирова- ния екатерининской концепции русской истории. Ее исторические труды мотивировались политиче- скими задачами, поэтому, подобно Герхарду Фридриху Миллеру и М. В. Ломоносову, она защищала русскую древность от нападок Вольтера и Шаппа Д’Отроша в “Антидоте”. Она доказывала, что самодержавие обладало доста- точной силой, чтобы преодолеть обусловленную естественными условиями отсталость России, что новый этап в истории России начался не с Петра I, а в XVII в., с утверждением династии Ро- мановых. Но если “Антидот” был направлен на формирова- ние “положительного имиджа” России за границей, то “Записки касательно русской истории”, созданные в начале 1780-х гг., имели дидактические цели. Ис- точником этого сочинения была “История российская” Татищева, а роль посредника между импе- ратрицей и текстом Татищева исполнял его издатель Миллер. Несмотря на то, что его деятель- ность была скорее пиетистским и лютеранским феноменом, а не национальным (в отличие от дея- тельности Ломоносова), он донес до императрицы суть концепции Татищева: патриотическое воспи- тание через собственную историю и историю соседних народов. К сожалению, неизвестно, что по- 576 Рецензии/Reviews служило источником этой идеи для Татищева, но она позволила императрице сформулировать свою концепцию славянского происхождения варягов и легити- мировать, таким образом, захват власти путем переворота. Так, несмотря на ненависть к “вздор- ным сказкам” средневековых монахов, Екатерина II с успехом использовала летописную леген- ду, соединив “славянофильскую” интерпретацию древней истории Ломоносова с учением об обще- ственном договоре и общем благе. Сравнивая концепции отклонен- ных императрицей школьных учебников по русской истории, на- писанных Йоханном Готтхильфом Штриттером, учеником Миллера, и автором школьной реформы Теодором Янковичем де Мириево, Клаус Шарф приходит к выводу, что с начала 1780-х гг. право ин- терпретации истории России при- надлежало только Екатерине II. При этом он подчеркивает, что для эпохи Просвещения императрица совершенно не была дилетантом, а претендовала на создание свет- ского антропоцентричного труда по истории в русле естественного права, то есть служащего общему благу. Но, борясь с “заграничными клеветниками”, она сузила эти за- дачи до утверждения исторической идентичности, а для пользы своей образовательной политики – до воспитания патриотизма. Клаус Шарф не ищет наци- ональных черт в деятельности императрицы, а выявляет не подотчетные самой Екатерине зрелые проявления ее детского и юношеского опыта. Еще в юности сложились интеллектуальные предпосылки для ее участия в дис- курсе Просвещения как автора и политика. Этому способствовала многоязычная, мультикультурная и мультиконфессиональная среда воспитания. При этом историк ни в коем случае не настаивает на том, что немецкие авторы и немецкий опыт имели перво- степенное значение для Екате- рины II. Напротив, классическая традиция, античные писатели, английская культура, сочинения итальянских и немецких авторов открылись ей в интерпретации французских просветителей. Она восприняла их секуляризованную картину мира, теорию познания и самопознания, категориальную систему и чувствовала себя при- частной этой традиции. В то же время, для нее учение просве- тителей не являлось гомогенной программой Просвещения, за ис- ключением общего неприятия де- спотизма, суеверий и религиозной нетерпимости. Энциклопедисты, считает Клаус Шарф, были в дей- ствительности защитниками не французской культурной модели, а английской политической куль- туры. Более того, он полагает, что 577 Ab Imperio, 1/2003 даже концепция “полицейского государства” была важна для им- ператрицы постольку, поскольку именно на этот идеал ориентиро- вали французские просветители свою критику абсолютизма. Суть влияния камералистов-полицеи- стов на политические воззрения Екатерины, по мнению Клауса Шарфа, состояла в том, что под их воздействием Екатерина вносила исправления в модель государ- ственного управления Монтескье, критически настроенного по от- ношению к просвещенно-абсо- лютистскому устройству. В то же время, для постпетровской России выбор ограничивался военной “фридриховской” системой или “лучшим”, “более нравственным” просвещенным абсолютизмом. Последний был близок идеалу Н. И. Панина, а о воплощении не- коей комбинации обеих моделей мечтал Павел Петрович. Автор тонко выявляет культурные от- личия Екатерины и Марии Фе- доровны, двух немецких княжон, ставших русскими императрица- ми. Для Екатерины, несмотря на возросшую со временем оценку немецкой литературы, определя- ющей на всю жизнь оставалась усвоенная в юности французская культура, в то время как ее невест- ка, тоже родившаяся в Штеттине, но принадлежавшая к другому поколению, на родине – в Мем- пельгарде – стала свидетельницей и участницей подъема немецкой национальной культуры, близкой также Павлу Петровичу. Такое понимание биографии Екатерины позволяет Клаусу Шарфу свести к минимуму значе- ние конфессионального фактора в жизни императрицы: до своего приезда в Россию она имела очень разнообразное окружение – ор- тодоксально-лютеранское, пие- тистское и кальвинистское. При этом интересно, что дома будущая императрица была ограждена от влияния распространенного в то время пиетизма и восприняла его лишь в России от своего наставни- ка в православии, псковского епи- скопа, крещеного еврея Симона Тодорского, учившегося в центре пиетизма Галле. Он смягчил для принцессы переход в другую веру, сориентировав ее на пиетистскую идею будущей церкви, а не на реальность нынешней. Таким образом, благодаря мно- гообразию контекстов, в которые помещена личность русской им- ператрицы в монографии Клауса Шарфа, Екатерина II предстает не как объект национальной истории, а как субъект общеевропейской коммуникации эпохи Просвеще- ния, как элемент ее структуры. ...