Дневник Историка: Предисловие к Публикации

419 Ab Imperio, 3/2002 Алтер ЛИТВИН ДНЕВНИК ИСТОРИКА: ПРЕДИСЛОВИЕ К ПУБЛИКАЦИИ В последнее десятилетие внимание историков советского периода, и особенно сталинской эпохи, было приковано к внутренним механизмам функционирования советского режима. Исследовательские подходы определялись приверженностью одному из двух доминировавших направлений – “тоталитарной” школе, делавшей упор на роль репрес- сивного аппарата государства, и “ревизионистской”, в задачу которой входило продемонстрировать, что в Советском Союзе, как минимум, существовали и иные источники динамики и что сталинский режим, претендовавший на тотальный контроль над населением страны, вряд ли мог его осуществить на практике. Не так давно к двум вышеназванным направлениям в историографии советского прошлого прибавилось еще одно, исследующее внутренний мир советского человека и использующее в качестве источников дневники, личную переписку и другие документы личного характера. Основной тезис нового направления, которое пытает- ся применить к советскому материалу методы “постструктуралистского” текстоцентричного подхода, можно сформулировать следующим обра- зом: советский режим создал некое эмансипирующее поле, в котором стало возможным конструирование активного “советского субъекта”, участника исторического процесса, принимающего активное участие в коммунистическом проекте и сознательно разделяющего нарратив, предложенный властью. Как представляется, публикуемый в данном 420 А. Литвин, Дневник историка: предисловие к публикации номере Ab Imperio дневник С. А. Пионтковского позволяет вернуться к обсуждению взаимоотношений советского человека c режимом. * * * В дневнике Сергея Андреевича Пионтковского (1891-1937) 410 машинописных страниц, которые отразили его личные впечатления и переживания в 1927-1934 гг., когда в стране шла жесткая внутрипар- тийная борьба за власть и методы социалистического строительства, когда часто “придуманная” властями оппозиция ликвидировалась при помощи судебных процессов над несуществующими партиями (“Промпартия”, “Союзное бюро ЦК меньшевиков” и др.), когда свиреп- ствовали репрессии и обычным явлением становились “проработки” среди творческой и научной интеллигенции. Имя и труды Пионтковского были в то время известны. Сын про- фессора Казанского университета, выпускник этого же университета, сам ставший профессором истории, Пионтковский работал в Истпар- те, Институте красной профессуры, Коммунистической академии, Московском университете, Институте истории, философии и литера- туры (МИФЛИ). Его перу принадлежали книги и статьи по истории революций 1917 г., гражданской войны и рабочего класса, труды по историографии и по различным периодам истории России.1 Пионтковский учился в дореволюционной школе и университете у профессоров, начавших свою научную деятельность в конце XIX в. Но в его дневниковых записях конца 1920-х гг. сквозит ненависть к “буржуазным историкам” С. В. Бахрушину, М. М. Богословскому и другим. Исключением оставался только его учитель, профессор Казанского университета Н. Н. Фирсов, “изумительный старик”, но – не марксист… Для Пионтковского историография подразделялась на буржуазную/реакционную и пролетарскую – марксистскую и револю- ционную. По его мнению, пролетарские историки могут заимствовать у дореволюционной науки лишь факты (изменив интерпретацию) да техническое умение оперировать историческими документами. Он полагал, что после октября 1917 г. история стала “боевым орудием пролетариата”. Соответственно, Пионтковский считал необходимым бороться с буржуазной исторической наукой, опасался ее воспроизвод- ства, обеспечивавшегося более высоким уровнем подготовки и общего 1 Подробнее о Пионтковском см.: А. Л. Литвин. Без права на мысль. Историки в эпоху Большого Террора. Очерки судеб. Казань, 1994. С. 96-121. 421 Ab Imperio, 3/2002 культурного уровня ее представителей. Тем не менее, он, очевидно, задумывался и о последствиях персональных “проработок”, которым подвергались ученые. В текстах Пионтковского той поры, и особенно в тексте дневника, проявилась происходившая в нем борьба конформизма и профессио- нализма (классическая университетская подготовка, в конечном счете, мешала ему превратиться в идеального пролетарского историка-иде- олога). Пионтсковский не просто стремился выжить в тех непростых условиях, он стремился сделать карьеру – научную и партийную, хотел работать на “идеологическом фронте” и быть образцовым историком/ идеологом. Тем не менее, в тексте Пионтковского очевидны расте- рянность и недоумение, связанные прежде всего с тем, что он не мог адекватно взаимодействовать с существующим порядком вещей. Не- смотря на готовность Пионтковского работать в идеологическом русле, требовавшемся от историков, несмотря на его способность участвовать в политических комбинациях советской академической жизни, от него ускользает логика общения с режимом. Пионтковский не может понять, каким образом он превращается в уклониста, оппозиционера или антипартийного деятеля после 13 лет пребывания в партии. Его дневник – текст человека, разочарованного тем, что его деятельность не оценена, что “другая сторона” диалога не озабочена созданием четких и ясных правил игры. Отсюда и возникающее противоречие между желанием принять участие в организуемой режимом активной жизни и невозможностью понять логику, которой следует эта жизнь. У Пионтковского эта невозможность понять логику власти и установить с ней “интерактивный” режим общения выливается в критику высшей советской элиты. Пионтковский в дневнике пишет об “аппарате” как о неком высшем существе и одновременно достаточно презрительно высказывается о нарождающейся партийной номенклатуре с ее иерархией и привилеги- ями. После отдыха в Кисловодске летом 1928 г. Пионтковский записал: “Партийные сановники не мешаются даже во время отдыха с рядовой партийной шпаной. Ни в одной, пожалуй, стране аристократия не по- ставлена так крепко и в высоко привилегированные условия, как у нас в стране”. Там же, в Кисловодске, он случайно оказался свидетелем беседы двух чекистов. Один из них рассказывал с вожделением, как расстреливал в подвале бывших офицеров и ходил, хлюпая по крови. “Мне стало страшно, – записал историк, – а вдруг он опять начнет кого- нибудь расстреливать…”. И описал этого чекиста: “Совсем щуплый, 422 А. Литвин, Дневник историка: предисловие к публикации жидкий, только в глазах какая-то кровожадная чертовщина”. В этом смысле дневник гораздо сложнее и многослойнее, чем другие тексты Пионтковского. Пионтковский не сразу стал членом большевистской партии. С марта 1917 г. до конца 1918 г. он считал себя меньшевиком–интернационали- стом, или, как писал в своей биографии, меньшевиком–объединенцем. В июне 1918 г. Пионтковский редактировал в Казани меньшевистскую газету “Рабочая воля”, на страницах которой доказывал, что для рабочих на данном этапе борьба за власть – “бесплодная и вредная задача”.2 В конце лета 1918 г. он уехал из Казани в Сибирь, где также редактировал меньшевистские газеты в Томске и Иркутске и сполна вкусил власти Колчака. Вернувшись в Казань осенью 1919 г., Пионтковский вступил в РКП(б). Его первые работы, вышедшие в Казани в 1919-1920 гг., были посвящены гражданской войне в Сибири. Позднее, в Москве, он вы- пустил монографии по истории Октябрьской революции под редакцией М. Н. Покровского, хрестоматийные сборники документов о револю- ции и гражданской войне.3 В этих работах он защищал и оправдывал приход к власти большевиков, славил Ленина и не возражал против появления нового вождя – Сталина. В книгах, изданных после 1925 г., Пионтковский отказался от многих более ранних своих выводов, пере- смотрел интерпретацию Октябрьской революции как двуликого Януса (социалистическая – в городе и буржуазная – в деревне); теперь он называл ее только социалистической. Пионтковский-историк старался улавливать все нюансы меняющейся политической конъюнктуры, но это ему не всегда удавалось: знание подлинных документов, профес- сионализм историка явно мешали… В конце двадцатых годов книги Пионтковского стали подвергаться разнузданной критике. В начале 1928 г. он, судя по дневниковым за- писям, относился к критике довольно спокойно: “День за днем, как 2 Рабочая воля. Казань. 12 июня 1918 г. 3 С. А. Пионтковский. Октябрьская революция в России. Ее предпосылки и ход. Популярно-исторический очерк. М.-Пг., 1923; М., 1924; М., 1926; он же. Хрестоматия по истории Октябрьской революции. М., 1923; М., 1924; М., 1926; он же. Гражданская война в России (1918-1921 гг.). Хрестоматия. М., 1925; он же. Февральские дни 1917 года. Л., 1924; Л., 1925; Л., 1926; он же. Краткий очерк истории рабочего движения в России (с 1870 г. по 1917 г.). Л., 1927. Только в журнале “Пролетарская революция” в 1921-1929 гг. было опубликовано более 20-ти работ Пионтковского. См. Пролетарская революция. Систематический и алфавитный указатель 1921-1929 гг. М., 1931. С. 149. 423 Ab Imperio, 3/2002 всегда, почти ничего и нет, о чем вспомнить следовало бы, все обы- денная работа – лекции, семинары, враги, кто-то ругал мою книгу, я отругивался, кто-то ругает другую, опять буду отругиваться, – все как всегда, и все как обычно”. На одну из рецензий отозвался так: “Трудно представить себе что-нибудь более безграмотное. Переврали факты, переврали мысли, приписали то, что я не думал и не писал, и облаяли самым отчаянным образом”. Но уже к 1930-му году записи становятся все безнадежнее: 10 лет, как я уже в Москве, пишу книги, а итоги – за 10 лет не выбирают меня ни в одну из академий. Значит, идеологически я еще не превратился в идеолога, не переварился до конца. Историю мою сейчас ругают, говорят, она не ленинская и вообще. А честное слово, вот сейчас, я все время перечитывал Покровского, не хваля себя, должен сказать, что все же по сравнению с ним я и в смысле фактов, и в смысле их освещения, и в теоретическом смысле, конечно, сделал своей книгой шаг вперед в области истории… А что же мне дальше делать? Делать-то, главное, я ничего не умею. Могу читать лекции, писать книги, ходить в кино, а ведь на хозяйственную работу меня не возьмут, на мелкой партийной я не смогу работать, а больше не дадут. Положение трагическое. Ощущение, что, несмотря на все усилия – искренние и неискренние, на наличие целого массива текстов, подтверждающих не просто его лояльность, но и готовность меняться в соответствии с установками свыше, его не принимают как своего, пронизывает дневниковые записи с 1930-го года. Подобная ситуация позволяет вновь задать многократно поднимавшийся в историографии вопрос о роли идеологии и дискурса в процессе функционирования советского режима и о предрасположен- ности режима вступать с собственными гражданами в диалог на языке официальных идеологем. С одной стороны, современные исследования в области советской культуры и политики показывают несомненную заинтересованность советского режима в политике “нового типа”, которая была направлена на просвещение масс и формирование со- знательного отношения советских субъектов к общественным и поли- тическим процессам. С другой стороны, в случае Пионтковского мы обнаруживаем попытку “советского интеллигента” интериоризировать язык и культурные установки нового режима, “говорить” с режимом на его языке – и отказ режима вступить в диалог. Таким образом, случай Пионтковского рождает серию вопросов: насколько однородными были политический язык и представления о социализме раннего советского 424 А. Литвин, Дневник историка: предисловие к публикации периода; когда рождается большевистская ортодоксальная интерпрета- ция социализма и революции 1917 года, как складывались отношения между этой ортодоксией и той массой левых интеллигентов, которые, как Пионтковский, пришли к поддержке большевисткого режима, раз- деляя с ним общий язык социальной революции и справедливости; какова роль внеидеологических инструментов в процессе определения лояльности советскому режиму и, соответственно, включения или исключения отдельных граждан или социальных групп из понятия “советское общество”... В 1928-1930 гг. было разгромлено историческое отделение Академии наук страны. Идеологическое обеспечение различных “фабрикаций” взяла на себя Коммунистическая академия. Один из первых ударов по старой профессуре нанес Покровский в докладе на конференции предста- вителей марксистско-ленинских научных учреждений 22 марта 1928 г.4 В продолжение кампании 10 октября 1930 г. на объединенном заседании секции промышленного капитализма Института истории Комакадемии и Общества историков-марксистов выступил Пионтковский с докладом “Великорусская буржуазная историография последнего десятилетия”. В это время Пионтковский сам подвергался жесточайшей критике, по- этому использовал любую возможность для демонстрации лояльности. Он безжалостно добивал С. В. Бахрушина, Р. Ю. Виппера, Ю. В. Готье, А. А. Кизеветтера, С. Ф. Платонова, М. К. Любавского и других ученых, которые “на всем протяжении революции... защищали интересы собствен- ников”. В их работах, которые Пионтковский расценил “как последнее сопротивление буржуазии, последние судороги мертвеца”, он обнаружил “зоологический национализм московских лабазников”. “Наша задача, – утверждал Пионтковский, – заключается в том, чтобы помочь им поскорее умереть, умереть без следа и остатка”.5 Подчеркну еще раз, что призыв 4 М. Н. Покровский (1868-1932), выпускник Московского университета, член РСДРП с 1905 г., большевик, автор многих исторических работ, руководитель советских исторических учреждений. С.В.Бахрушин (1882-1950), выпускник Мо- сковского университета, из семьи инженера. В 1930 г. был арестован, затем сослан в Семипалатинск. В 1936-1950 гг. – сотрудник Института истории АН СССР. В 1939 г. был избран членом-корреспондентом АН. Автор многих работ по истории России XV-XVII вв. 5 С. А. Пионтковский. Великодержавные тенденции в историографии России // Историк-марксист. 1930. № 17; он же. Великорусская буржуазная историография последнего десятилетия // Историк-марксист. 1930. № 18-19; он же. Буржуазная историческая наука в России. М., 1931. 425 Ab Imperio, 3/2002 “помочь умереть” был направлен против историков, к тому времени уже арестованных по т.н. “академическому делу” или находившихся в эмиграции. Пионтковский добивал уже поверженных.6 1 ноября 1930 г. он записал в дневнике, что вскоре после своего погромного доклада был уволен из Института истории и отправлен на работу в Харьков; что повсюду выявлены антисоветские заговоры историков, экономистов и инженеров и что ему тяжело... Гонения на историков усилились после публикации известного письма Сталина в журнале “Пролетарская революция”.7 Теперь при- шла очередь историков-большевиков, которые недостаточно хорошо понимали сущность сталинизма. Дневниковые записи Пионтковского 1932 года полны отчаяния и осознания грядущей расправы над ним. 3 февраля 1932 г. он записывает: До выступления Кагановича на оргбюро и до речи Сталина 5 января на политбюро проработка письма Сталина на практике сводилась к тому, что десятки преподавателей из вузов были сняты и исключены из партии; людей за какие-то ошибочки, сделанные пять лет тому назад, выбрасывали, выгоняли, доводили чуть ли не до самоубийства и умопомешательства. Сам Ярославский8 6 М. К. Любавский (1860-1936), выпускник Московского университета, в 19111917 гг. его ректор, с 1929 г. – академик. В 1930 г. был арестован и сослан в Уфу. Реабилитирован в 1967 г. Автор многих работ по истории славянства и российской колонизации. С. Ф. Платонов (1860-1933), выпускник Петербургского университета, академик (1920). В 1930 г. был арестован и сослан в Самару. Реабилитирован в 1967 г. Автор многих работ по истории России XVII в. А. А. Кизеветтер (1866-1933), выпускник Московского университета, затем его профессор, член партии кадетов, в 1922 г. был депортирован из советской России. Автор многих работ по истории России XVIII в. Ю. В. Готье (1873-1943), выпускник Московского университета, затем его профессор. В 1930 г. был арестован и сослан в Самару. Академик (1939). Автор многих работ по истории России XVII-XVIII вв. Р. Ю. Виппер (1859-1954), выпускник Московского университета, затем его профессор, с 1943 г. – академик, в 1924-1940 гг. профессор Рижского университета. Автор многих работ по истории древнего мира. 7 31 октября 1931 г. в журнале “Пролетарская революция” было опубликовано установочное письмо Сталина “О некоторых вопросах истории большевизма”. Помимо непосредственных идеологических и политических задач, работа Сталина формулировала новую программу исторических исследований новейшей истории России, переориентировав историков от массовой социально-экономической истории к политической истории и истории институтов и идеологий. Письмо Сталина открыло новый этап чисток в исторической науке и ее дальнейшей политизации. 426 А. Литвин, Дневник историка: предисловие к публикации был доведен до такого состояния, что производил впечатление человека, получившего огромную психическую травму, почти что помешанного. В самом деле, нелепо и дико, – человека, проведшего основную борьбу с Троцким, вдруг провозгласили перед всей партией… троцкистским контрабандистом. Когда я был у него, он сидел в пустой комнате в кабинете ЦКК, подперши голову рукой, и с диким видом смотрел в окно. Более всего меня поразило то, что он не сумел подвести теоретическую базу под всю происходившую проработку и все это объяснял лишь тем, что Сталин недоволен тем, что в 4-хтомнике не отведено ему основной роли, личными мотивами, а не принципиальными. Пионтковский вместе с И. И. Минцем (1896-1991), Н. Н. Эльвовым (1901-1937) и другими историками принимал участие в написании 4-томника по истории ВКП(б) под редакцией Е. М. Ярославского. Явно понимая, что должен разделить с Ярославским “коллектив- ную ответственность” за идеологические ошибки, он записал: “На идеологическом фронте идет отчаянная проработка. Я никогда ни в каких оппозициях не был, а вообще все мы самым искренним образом преданы партии, – и вдруг мы оказались троцкистскими контрабан- дистами, фальсификаторами истории партии и большевизма, одним словом, врагами рабочего класса. Нас прорабатывают из номера в номер в “Большевике”, дали несколько статей в “Правду”. Наконец, два дня подряд все мои книжки, статьи, заметки, библиографии прорабатывались в ИКП, нашли тьму ошибок, превратили всю мою десятилетнюю деятельность в одну чернильную кляксу и доказали как дважды два, что я правый оппортунист с меньшевистско-эсеров- скими загибами”. В феврале 1932 г. Пионтковский, любивший лекторскую работу, признал, что после многочисленных проработок у него появился страх перед аудиторией. Он боялся выступать перед студентами, опасаясь, что они начнут искать в его словах различные “уклоны”. Вот еще одна дневниковая запись того времени: “Говорят, что я поседел за этот месяц. Черт его знает, уж очень трудно, пробывши 13 лет в пар- тии, согласиться с тем, что ты все 13 лет был в партии лишь рупором враждебных классов. Согласиться с такой формулировкой – это все равно, что признать себя закоренелым вредителем, социал-фашистом 8 Е. М. Ярославский (М. И. Губельман. 1878-1943), политический деятель, академик (1939). История ВКП(б) в 4-х томах была опубликована в 1926-1930 гг. 427 Ab Imperio, 3/2002 и контрреволюционером. Нет, с этим я никогда не соглашусь”. 24 ок- тября 1932 г. он опять пишет в дневнике, что все его книги изруганы и заплеваны, что его перестали печатать и ему начинает казаться, что вся его жизнь – сплошная ошибка. “Не надо было заниматься историей, не надо было заниматься наукой, не надо было брать как неоспоримое наследство интеллектуальную работу в области идеологии…”. И далее следовал образный вывод: “В результате проработок я очутился, как рыба, выброшенная на мель. Превратиться в сухопутное животное я не могу, а в воду тоже уже не пускают”. Последняя запись в дневнике датирована 23 марта 1934 г. В ней говорится о вызове на заседание Политбюро ЦК ВКП(б) вместе с другими авторами учебников для средней школы; о том, что на заседании председательствовал Молотов, с “отвратительнейшим докладом” выступил А. С. Бубнов и в “благо- говейной тишине” прозвучал приговор Сталина: “Учебники никуда не годятся”. После этого их вызвал Бубнов, тогда нарком просвещения, и “кричал”, кто и какие учебники будет писать… Пионтковский был арестован 7 октября 1936 г. по обвинению в том, что, “являясь членом контрреволюционной троцкистско-зиновьевской террористической организации”, вел “подготовку по совершению теракта над тов. Сталиным”. Постановление на арест Пионтковского подписал начальник 5-го отделения секретно-политического отдела НКВД капитан М. Л. Гатов.9 Он же вел его допросы, применяя для вы- бивания признаний меры физического и психологического воздействия. “Следствие” продолжалось несколько месяцев. Пионтковский, сколько мог, отказывался участвовать в сценах абсурда. Судя по протоколам до- проса, он продержался около месяца, а затем “признался” во всем, что от него требовали. Из протокола допроса 16 ноября 1936 г.: Гатов: Следствие располагает данными о том, что вы являетесь активным членом контрреволюционной троцкистско-зиновьев- ской организации. Признаете ли вы это? Пионтковский: Это чудовищное обвинение я признать ни в коем случае не могу, ибо я не только не являюсь членом троцкист9 М. Л. Гатов (1902-1939), чекист с 1921 г. Образование – 3 класса ростовского приходского училища. Арестован 18 декабря 1938 г. 22 февраля 1939 г. предстал перед военной коллегией Верховного суда страны за нарушение социалистической законности при ведении следствия и приговорен к расстрелу. Попытка его родственников в 1956 г. добиться его реабилитации была отклонена // Н. В. Петров, К. В. Скоркин. Кто руководил НКВД. 1934-1941. Справочник. М., 1999. С.142. 428 А. Литвин, Дневник историка: предисловие к публикации ской контрреволюционной организации, но я не участвовал ни в каких антипартийных группировках в прошлом и всегда активно выступал за генеральную линию ВКП(б). В качестве фактов, доказывающих виновность Пионтковского, следователь приводил оговоры, “выбитые” из его коллег (Н. Эльвова, Г. Фридлянда, С. Томсинского, А. Пригожина10 и др.), а также выдержки из его собственного дневника. Так, следователь зачитал Пионтковскому его дневниковую запись за 23-29 октября 1927 г.: “Вечером читал в ГМТУ лекцию об Октябрьской революции, – записал историк, – читал эпоху войны и Февраля, разбирал и сопоставлял прогноз революции, данный Лениным и Троцким во время войны и их оценку Февраль- ской революции. Во время лекции группа ребят начала шептаться и пересмеиваться. Я предложил им остаться после лекции и объяснить, в чем дело, а не перешептываться и не нервировать тем самым меня. После лекции они с азартом заявили мне, что я читал тенденциозно и совсем не так, как следует, что я тенденциозен в двух положениях: я слишком много уделял внимания ошибкам Троцкого в период войны и в момент Февральской революции. Троцкий, как сказал мне один из них с величайшей яростью, не представлял в то время отдельного течения. Поэтому рассказывать о его ошибках в период войны и в момент Февральской революции – совершенно излишне. Я сказал, что Троцкого ставлю выше, чем они, и считаю, конечно, что Троцкий представляет несомненно резко выраженное и очерченное течение социал-демократической мысли”. Последнее предложение следователь подчеркнул. Пионтковский вынужден был оправдываться, что, несмотря на различные “форму- лировки” в дневнике, никакой связи с троцкистской организацией у него не было и нет.11 Обвинительное заключение по делу Пионтковского было подготов- лено менее чем за два месяца. 3 декабря 1936 г. его подписал прокурор 10 Н. Н. Эльвов (1901-1937), большевик с 1918 г., участник гражданской войны, выпускник Института красной профессуры, историк. Вместе с Пионтковским был автором одного из разделов истории ВКП(б). В 1932 г. был сослан в Казань, работал профессором университета и педагогического института. Арестован в 1935 г., расстрелян в 1937 г. Реабилитирован в 1958 г. А. Г. Пригожин до ареста – директор Московского института философии, литературы и истории. Расстрелян 8 марта 1937 г. Реабилитирован. Г. С. Фридлянд до ареста – декан исторического факультета МГУ. Расстрелян 8 марта 1937 г. Реабилитирован. 11 ЦА ФСБ РФ. Д. 3257. Л.10-11. 429 Ab Imperio, 3/2002 СССР А. Я. Вышинский. Капитан ГБ Гатов довел следствие до конца. Что нужно было “доказать”, то и “доказал”. Характерная деталь: об- винительное заключение почти дословно совпало с постановлением об аресте. На закрытом заседании военной коллегии Верховного суда (председатель В. Ульрих) Пионтковский виновным себя не признал. Он заявил, что знаком со всеми, давшими против него показания, что в дневнике у него были разные высказывания и формулировки, но ни в каких террористических организациях он никогда не состоял. В последнем слове Пионтковский признал “виновность” только своего Дневника: сам он никогда не был троцкистом, но в дневнике “изла- гал... свои антипартийные контрреволюционные взгляды”. Он просил суд дать ему возможность “честно работать на благо партии и социа- листической родины”.12 Суд продолжался чуть более часа (начался в 20:45, завершился в 21:50). Расстрельный приговор был предопреде- лен. Их расстреляли в один день 8 марта: Пионтковского, Пригожина, Фридлянда и других историков, объединенных следователями в одну “террористическую организацию”… 10 мая 1956 г. А. А. Пионтковский (1898-1973), юрист, член- корреспондент АН СССР, брат погибшего историка, обратился с заявлением к главному военному прокурору страны с просьбой пересмотреть дело. 7 июня 1956 г. военная коллегия Верховного суда приговор 1937 г. в отношении С. А. Пионтковского отменила и дело прекратила за отсутствием состава преступления. В 1963 г. А. А. Пионтковский вновь обратился в военную коллегию Верховного суда с просьбой передать ему личные дневники брата. Военный прокурор Б. Репин 4 марта 1963 г. решил, что “по своему содержанию дневник С. А. Пионтковского непосредственного отноше- ния к делу не имеет и ничего антисоветского в себе не содержит”. Так машинописная копия дневника оказалась в семье А. А. Пионтковского. Я читал отрывки из дневника, будучи у А. А. Пионтковского в 1964 г., когда собирал материалы для статьи о судьбе историка. Впервые пред- ложение написать о Пионтковском я получил в начале 1960-х гг. Тогда в Институте истории АН СССР Г. Д. Алексеева готовила сборник об историках-большевиках. У меня до сих пор хранится неопубликован- ная в то время статья об историке с краткой рекомендацией знавшего его С. М. Дубровского: “Статья т. А. Л. Литвина о С. А. Пионтковском безусловно может быть напечатана. Самые необходимые поправки 12 ЦА ФСБ РФ. Д. 3257. С.119-122. 430 А. Литвин, Дневник историка: предисловие к публикации внес. 17.V.1965 г.”13 Но в середине 60-х политическая конъюнктура в стране изменилась, и сборник был выкинут из всех издательских планов, и слово “репрессирован” стало исчезать из биографических очерков. Надо ли говорить, что все мои попытки где-то “пристроить” этот материал успеха не имели. В 1975 г. кафедра истории СССР Казанского государственного пе- дагогического института, где я тогда работал, готовила сборник статей по отечественной историографии. Моя статья о Пионтковском была на- брана, прочитана корректура…, и последовал вызов в местную цензуру (обллит). Там мне сообщили, что статья опубликована не будет, более того, мне инкриминировалась пропаганда взглядов “еврея и меньшеви- ка с 1905 года”, о чем обллит уже сообщил в отдел пропаганды и аги- тации Татарского обкома КПСС. Я пытался оправдаться, даже принес выписки из свидетельства о крещении Пионтковского в православной церкви, говорил, что в 1905 г. ему было 14 лет и он не мог тогда быть активным меньшевиком, да и не состоял ни в какой партии… Однако вскоре стало известно, что готовится мое персональное дело и меня хотят осудить в партийном порядке за распространение и пропаганду меньшевизма. Пришлось отдать статью на рецензию в самую авторитетную для партийных органов идеологическую инстанцию – Институт марк- сизма-ленинизма при ЦК КПСС. Его сотрудники, доктора историче- ских наук П. А. Голуб и Л. М. Спирин, дали положительный отзыв с важным в то время для меня выводом: “Статья методологически выдержана и с позиций современной советской историографии пра- вильно оценивает роль и значение трудов одного из первых советских историков-марксистов”. Экземпляр этой “охранной грамоты” от 19 января 1976 г. со всеми подписями и имэловскими печатями я отдал в отдел науки обкома партии. Персональное дело не состоялось, но и статья не была опубликована. Прошло еще 10 лет. В Институте истории СССР АН СССР гото- вился сборник статей к 90-летию академика И. И. Минца. Составитель и редактор сборника В. Д. Поликарпов предложил мне участвовать 13 С. М. Дубровский, профессор, декан исторического факультета Ленинградского университета. 25 декабря 1936 г. осужден на 10 лет тюремного заключения и 5 лет поражения в политических правах. В 1948-1949 гг. жил в Казани, работал в Госмузее ТАССР. Реабилитирован в феврале 1954 г. Работал в Институте истории АН СССР. 431 Ab Imperio, 3/2002 в нем со статьей о Пионтковском. Материал под названием “В ряду первых историков Октября” был отредактирован и подготовлен к набору. И вдруг получаю письмо Поликарпова с просьбой срочно ответить на замечания “черного рецензента”, рекомендовавшего вы- бросить статью. Несмотря на мои попытки отразить и это нападение, сборник “Исторический опыт Великого Октября” (М., 1986) вышел без статьи о Пионтковском. Её удалось опубликовать лишь в 1990 г. в первом номере журнала “Вопросы истории КПСС”. Статья вышла с осторожными формулировками, многими умолчаниями: еще раз испытывать судьбу не хотелось. Дневник Пионтковского до сих пор не опубликован. Почему возвращение Пионтковского из небытия было столь долгим, ведь формально его реабилитировали в 1956 г.? Правда, его книги оставались в спецхране. Вообще, нет смысла искать логику в том, что Пионтковского в свое время так и не удалось “реабилитировать”, как бессмысленно разбираться, почему в середине 1930-х его и Эльвова расстреляли, проходившему по одному с ними делу Дубровскому дали 10-летний гулаговский срок, а Минца не тронули… Арест Пионтков- ского вызывал удивление у знавших его коллег. Уже в 1960-х академик А. М. Панкратова признавала: “Профессора Пионтковского я знала как одного из самых крупных специалистов по истории СССР… Среди историков профессор Пионтковский считался одним из наиболее ор- тодоксальных историков, и его арест в свое время вызвал недоумение, так как никаких сведений о том, чтобы он был связан с троцкистскими элементами, у нас не было”. Следственное дело С. А. Пионтковского хранится в Центральном архиве ФСБ РФ (Дело № 3257) и ранее занимало три тома, два из которых целиком отведены под машинописные копии его дневника за 1927-1934 гг. В первом томе – протоколы допросов, очных ставок, обвинительное заключение и материалы реабилитации. Дневник в материалах первого тома упоминается несколько раз, в частности, указывается, что при обыске в квартире Пионтковского 7 октября 1936 г. были изъяты его личные документы, записные книжки, рукописи дневника, книги и т.д.14 Однако в деле хранятся только машинописные копии дневника, а не рукописи, нет ни записных книжек, ни описи конфискованных книг, ни личных документов. Видимо, они были 14 ЦА ФСБ РФ. Д.3257. Л.2. 432 А. Литвин, Дневник историка: предисловие к публикации уничтожены, а дневник перепечатан. Насколько его машинописная копия идентична рукописи, сказать невозможно, копий же в этом деле было две (одну, хранившуюся в третьем томе, передали А. А. Пионт- ковскому. Эта копия сейчас находится в моем архиве. Она идентична копии, хранящейся в деле). Подлинность сохранившегося машинописного текста дневника Пионтковского не вызывает сомнения. Вопрос лишь в том, насколько полно были перепечатаны его рукописи (объем машинописной версии и внутренняя логика текста позволяет предположить, что дневник перепечатали целиком). ...