Abstract

SUMMARY:

Образ Кавказа, созданный российским культурным воображением, был таким же сложным, как и стоявшая за ним политико-географическая реальность. Романтические образы свободных горцев и авантюристических российских солдат были так перемешаны, что прибывавшие на Кавказ молодые офицеры пытались следовать обеим сюжетным линиям. Являясь серьезной военной, географической и культурной проблемой для российского правительства, Кавказ как олицетворение Востока оказывал огромное влияние и на российские литературу и искусство.

В настоящей статье анализируются воспоминания восьми офицеров, служивших на Кавказе между 1834 и 1859 гг., в самый разгар захватнической войны. Автор стремится реконструировать запечатленную в мемуарах репрезентацию живого “кавказского опыта”. На фоне существующей обширной историографии об ориентализме и имперской идеологии в художественной литературе, интеллектуальном дискурсе и официальных заявления, автор статьи решает вопрос о том, как люди, создававшие империю, рассматривали свои собственные действия. Представленный в статье анализ фокусируется на трех основных моментах: взгляды офицеров на горцев; отношение офицеров к насилию; отношение офицеров к уникальным проблемам, возникавшим перед российской армией на Кавказе. Исследуя эти проблемы, автор пытается дать ответ и на более широкий вопрос: каким образом непосредственный опыт завоевания влиял на абстрактные представления о Востоке, принесенные офицерами на Кавказ?

Основу для восприятия горцев офицерами формировала литература, так как иные источники информации о регионе были недоступны. Темы, разработанные в литературе и описывавшие Кавказ как российский Ориент, формировали основу для восприятия горцев офицерами, и офицеры никогда не порывали со схемой, в которой российская и горская идентичность противопоставлялись. Тем не менее, их описания горцев демонстрируют влияние непосредственного опыта, они более гибки, чем литературные портреты. Для части офицеров в восприятии местного населения были важны детали и нюансы (в одном случае автор даже энергично полемизирует с распространенным мнением о чеченцах). В целом, создания образа “азиатов” представляло меньше проблем для офицеров, чем конструирование образа самих русских. Практически все воспоминания уделяют внимание насилию, имевшему место не во время сражений, а совершенному русскими над ранеными или безоружными горцами. Преступления российской армии и особые трудности службы на Кавказе, основная тема мемуаристов, практически отсутствуют в художественной литературе. Как демонстрируют воспоминания, кавказский корпус вел себя не так, как русские ведут себя дома. Многое в поведении офицеров напоминало обычаи горцев, с которыми они сражались. В целом, у офицеров-мемуаристов не было согласия в том, чья сторона в конфликте выступала как более “варварская” Ни один из офицеров не представлял российскую армию как цивилизованную силу, не говоря уже о силе цивилизаторской. Насилие, практикуемое кавказским корпусом, было слишком неудобным и очевидным фактором, чтобы легко списывать его со счетов. В то же время позитивные характеристики, которые мемуаристы приписывали корпусу, служили основанием для выделения его на фоне российской армии в целом. В конечном итоге, “кавказцы” отличались от российских солдат и офицеров своеобразным “взаимодействием” с культурной, военной и географической реальностью Кавказа, что значительно затрудняло проведение границы между “азиатским“ и “европейским” в исследуемых дневниках.

pdf

Share