In lieu of an abstract, here is a brief excerpt of the content:

535 Ab Imperio, 1/2002 ярлыками “либеральный” и “консервативный”). Не были ли они в не- которых своих убеждениях более близки друг другу, чем это утверж- далось до сих пор? Можно ли обнаружить общие черты во взглядах Николая Карамзина и, скажем, Карла Фридриха Савиньи?19 Думается, что поиск ответов на эти вопросы способен породить новаторские компаративные исследования. Легенды об опасности Андрей Зорин анализирует в своей книге так называемые “леген- ды об опасности”. Он показывает, как представление о “вражеском окружении” России приводит к формированию русской национальной и государственной идеологии. Поскольку подобные легенды об опас- ности продолжают жить в России и по сегодняшний день и могут быть активизированы в кризисной ситуации, исследование Андрея Зорина об истоках подобных представлений имеет большое значение. Хочется пожелать, чтобы увлекательная во многих отношениях книга Андрея Зорина получила широкое распространение в Германии. 19 См.: Victor Leontovitch. Geschichte des Liberalismus in Rußland. Frankfurt a.M., 1974. S. 92-101. Александр КАМЕНСКИЙ Прежде всего, следует отдать должное редакции Ab Imperio, орга- низовавшей обсуждение книги А. Л. Зорина и верно, на мой взгляд, определившей ее появление как “событие”. Также верно и умнó в редакционном предисловии намечен вектор дискуссии. Умнó, потому что редакция естественно заинтересована в том, чтобы дискуссия была интересной и продуктивной, а значит, надо постараться ее изначаль- но обострить. Думаю, цель достигнута, ибо, наряду с положениями самоочевидными, редакцией высказаны соображения полемичные и при этом относящиеся не только к книге Зорина, но имеющие гораздо более широкое значение. Именно по ним в первую очередь, видимо, и надо высказаться, ибо так изначально будут определены позиции, с которых я оцениваю и обсуждаемую книгу. Редакторы AI полагают, что одной из причин того, что книга еще не стала предметом “острых дебатов” является “отсутствие у нас профес- сиональной корпорации историков-исследователей и преподавателей, 536 Forum AI работающих в более или менее универсальном историографическом контексте”. По существу это справедливо, если иметь в виду, что отечественная историческая наука, как, впрочем, и все общество, переживает переходный период, одной из характерных черт которого являются поиски историками адекватной их пониманию парадигмы исторического познания. Поиски эти носят индивидуальный харак- тер, и чрезвычайно болезненны, особенно для историков старшего и среднего поколения и в силу уже сложившихся привычек и навыков, и в силу полученной ими профессиональной подготовки. К тому же эти историки испытывают сильнейшее моральное давление со стороны младших коллег, свободно оперирующих лексиконом современной гуманитаристики и именами западных теоретиков исторической и социальной мысли. Одним из результатов этого становится появление работ, авторы которых наивно полагают, что достаточно ввести в текст десяток слов типа “парадигма” и “дискурс”, чтобы их вполне традици- онный по содержанию труд был “на уровне”. С другой стороны, немало примеров и противоположного рода, когда молодые авторы, подчас действительно глубоко и всерьез овладевшие современными методика- ми, но при этом отринувшие традиционное понимание исторического источника и, соответственно, необходимость его анализа, производят на свет тексты остроумные и занятные, но по сути являющиеся лишь “игрой ума” и ничего не добавляющие к пониманию прошлого. К этому стоит добавить, что зачастую работы таких молодых историков связаны как раз с попытками нового прочтения письменных и иных текстов с целью выявления новых смыслов. Сама по себе это задача из важнейших, но если при этом игнорируются источниковедческие особенности изучаемых текстов, то весь труд, по крайней мере, на мой взгляд, оказывается бессмысленным. Во всяком случае, для каждого, кто еще верит (может быть, наивно) в научность истории, подобный подход оказывается неприемлемым. Вполне понятно, что в этих условиях сообщество историков разоб- щено и ни о какой корпоративности нет и речи. Впрочем, как может быть иначе, если историки являются частью разобщенного и поляри- зованного общества? Однако все это не имеет отношения к отсутствию “универсального историографического контекста”. Само сожаление по этому поводу, высказанное редакторами AI, меня озадачивает. Собственно говоря, с подобным универсальным контекстом мы жили достаточно долго. На мой взгляд, важнейшим итогом современных размышлений о методологии исторического познания должно стать 537 Ab Imperio, 1/2002 понимание принципиальной невозможности какой-либо универсаль- ной методологии, универсальной парадигмы, позволяющей ответить на все вопросы и разрешить все противоречия.1 Выбор парадигмы – целиком и полностью дело каждого историка-исследователя. И не потому, что это один из принципов демократии, а потому, что этого требует современный уровень развития исторической науки, которая нуждается в сосуществовании, сотрудничестве и взаимодополняе- мости разных научных направлений. Другое дело, что выбор этот должен быть осознанным. Осмелюсь предположить, что характерной особенностью нового поколения отечественных историков станет профессиональное владение различными методиками и подходами, выбор которых в каждом конкретном случае будет носить осознан- ный характер и определяться объектом и задачами исследования, а также пониманием ограниченности любого из возможных подходов.2 В этом контексте всякое исследование становится своего рода экс- периментом, результативность которого оценивается с точки зрения его корректности, т.е. в данном случае грамотности применения того или иного метода, а также того, в какой мере это исследование про- дуцирует новое историческое знание и понимание. Именно с этих позиций, на мой взгляд, и стоит оценивать книгу А. Л. Зорина, доста- точно четко обозначившего теоретические положения, положенные в основу исследования и тем самым как бы заявившего: вот правила, по которым я играю и по которым меня можно судить. С этой точки зрения, по-моему, вряд ли стоит, как это делает А. Эткинд, доказывать 1 Об этом же недавно писал А. Л. Юрганов: “Думается, будет неверным считать, что можно прийти к новой глобальной и единой концепции, которая сплотила бы историков, сняв все возможные противоречия. “Отменить” позитивизм нельзя, потому что в основе всякой науки лежит позитивистский интерес к источнику, запретить “постмодернизм” нельзя потому, что невозможно не пережить эпоху, в которой исследовательское “Я” становится фактом культуры и общественной жизни, структурализм и сам теперь переживает нелегкие времена, называя себя пост-постструктурализмом, историческая феноменология органично нуждается в позитивизме и т.д.” (А. Л. Юрганов. Опыт исторической феноменологии // Вопросы истории. 2001. № 9. С. 43). Кстати, показательно, что и эта полемически заостренная публикация не вызывала до сих пор серьезных откликов. 2 Невозможность универсальной исследовательской парадигмы, на мой взгляд, делает невозможным, например, и создание единой, универсальной концепции, или, как иногда говорят, теории русской истории. 538 Forum AI несостоятельность этих положений. Гораздо важнее посмотреть, что реально дает избранный автором подход.3 Однако прежде, чем перейти непосредственно к анализу книги, еще несколько замечаний, связанных с редакционным предисловием. Его авторы приводят обширную цитату из статьи А. Кустарева с резкой оценкой нынешнего состояния “российского интеллектуального салона”, где презирают социальные науки и политическую экономию, в результате чего “академическое продолжение этой устной традиции ориентировано на структурализм, семиотику и культурологию”. Не- смотря на некоторую прямолинейность этой оценки, по существу она справедлива. Однако А. Кустарев не утруждает себя попыткой анализа причин создавшегося положения, которые, во всяком случае, в отношении историков России, достаточно очевидны. Отечественные историки-русисты, в отличие от филологов и культурологов, отчасти историков-“всеобщников” и в значительной степени от востокове- дов, на протяжении длительного времени фактически игнорировали проблемы метода, вполне удовлетворяясь марксистско-ленинской парадигмой. Осмелюсь утверждать, что среди специализирующихся на русской истории исследователей среднего поколения найдутся лишь немногие, кто еще до 1990 г. читал не то что выходившие у нас работы К. Леви-Стросса, сборники “Структурализм: за и против” и “Семи- отика и искусствометрия” или тартусские “Труды”, но даже книгу А. Я. Гуревича “Категории средневековой культуры”. Не читали и в силу недостатка образования, но больше по причине мнимой самодо- статочности. У филологов же и культурологов, в свою очередь, отече- ственная историческая наука и политэкономия вызывали отторжение. Так что нынешнее презрение интеллектуального салона к социальным наукам и политической экономии есть ответ на презрение историков к семиотике и структурализму. Впрочем, многие из нынешних историков пытаются наверстать упущенное, но, поскольку за это время к семио- тике и структурализму добавились постструктурализм, постмодернизм и многое другое, сделать это непросто. В А. Л. Зорине авторы редакционного предисловия видят именно представителя “ведущего российского интеллектуального салона”, каковым, по их мнению, является журнал “Новое литературное обо3 Весьма характерно, что особенно остро на теоретическую сторону обсуждаемой книги отреагировали именно российские ее участники; у наших западных коллег право авторского выбора, видимо, сомнения не вызывает. 539 Ab Imperio, 1/2002 зрение”, а в его книге, – соответственно, своего рода вызов “истори- ческий среде”, на который та “не дала адекватного ответа”. Замечу, что книга Зорина является третьей, изданной НЛО в серии Historia Rossica. Первыми двумя были моя и Е. В. Анисимова. Две мои статьи опубликованы в журнале НЛО “Неприкосновенный запас”, в редакции работают несколько моих бывших студентов. Сейчас в НЛО готовится к печати книга И. де Мадариаги, переведенная с английского супругой Анисимова и мною отредактированная. Значит ли все это, что мы с Анисимовым тоже представляем “ведущий российский интеллектуаль- ный салон”? С одной стороны, это, конечно, лестно, с другой – как-то неуютно. И главное: означает ли это, что к “исторической среде” мы уже не принадлежим? Ведь фактически редакция AI противопоставляет этот “салон” избранных этой самой среде. Именно с подобным подходом, как мне кажется, связано и сквозящее в редакционном предисловии раздражение от того, что филолог залез на чужое поле, традиционно контролировавшееся историками и, якобы, пытается диктовать правила игры. Между тем, о книге Зорина, как и о всяком научном труде, можно сказать немало и положительного и критического, но актом агрессии она, безусловно, не является. И потому самым опасным и ошибоч- ным было бы занять по отношению к ней оборонительную позицию. Напротив, Зорин принадлежит (и об этом ярко свидетельствует его книга) к той еще немногочисленной, к сожалению, группе филологов и культурологов, которые осознали, что мостик, перекинутый между ними и историками, должен быть улицей с двусторонним движением, что материал, накопленный поколениями историков-эмпириков, имеет определенную ценность и что его можно и нужно использовать. Зорина и близких к нему по духу исследователей отличает внимательное и уважительное отношение к установленным историческим “фактам” и к историческим источникам. Книга “Кормя двуглавого орла” – это исследование о роли лите- ратуры, а скорее – широко понимаемой литературной деятельности, в формировании государственной идеологии в России последней трети XVIII – первой трети XIX в. Впрочем, сам сюжет взаимодей- ствия литературы и идеологии, конечно же, не нов: о “партийности” русской литературы на всех этапах ее развития можно прочитать в любом учебнике советского времени. Но Зорин, руководствующийся гирцевским пониманием идеологического, рассматривает литературу не как зеркало, но как собственно производителя идеологических метафор, идеологию не отражающего, но формирующего. Это его по- 540 Forum AI зиция, заявленная в самом начале книги, – позиция, с которой можно соглашаться или не соглашаться в зависимости от того, насколько убедительными кажутся представленные им аргументы. Однако вряд ли можно согласиться с тем, что автор настаивает на том, что подобная интерпретация – единственно возможная. Я, во всяком случае, ничего подобного в книге Зорина не увидел. Гораздо существеннее представляется мне то, что Зорин почти не рассматривает формирование идеологии, которое он признает со- ставной частью модернизации, как процесс, т.е. в динамике, а саму идеологию – как систему, представляющую собой совокупность взаи- мосвязанных идеологем. В поле его зрения лишь отдельные эпизоды этого процесса и лишь отдельные идеологические конструкции (что оговаривается на с. 39-40). Так, например, понятно, что идеология второй половины XVIII в. не исчерпывается лишь “греческим про- ектом”. Причем, как мне кажется, требовалось, может быть, даже не столько непременно исследовать все иные идеологемы того времени, сколько показать их во взаимодействии, т.е. в более широком идео- логическом контексте. Ведь не может не возникнуть элементарный вопрос: а все ли идеологические конструкции формировались в это время именно таким образом – через литературу? Иначе говоря, появляется сомнение, что представленная в книге картина полна, а следовательно, адекватна. Зорин, как верно заметил А. Филюшкин, отталкивается от литера- туры, т.е. исследует те идеологические конструкции, которые обнару- живает в литературе. Но, может быть, следовало идти от собственно идеологии, выявляя в ней отдельные идеологемы, а уж затем изучая пути их формирования? Наверное, тогда у Филюшкина не возникло бы опасения, что у Зорина телега оказалась впереди лошади. Такой под- ход был бы, безусловно, более традиционным, причем применительно к рассматриваемому времени его возможности, конечно, до конца не исчерпаны. В этом случае справедливым (и тоже совершенно традици- онным) было бы и требование Филюшкина привлечь упущенный авто- ром “целый пласт источников”.4 Подобное исследование, несомненно, обогатило бы науку, но дало ли бы оно именно то новое понимание 4 Примечательно, что Филюшкин, отмечающий неразвитость в отечественной науке неких “современных методологий критики источника” (?), предъявляет Зорину требования совершенно традиционные для российской источниковедческой традиции. 541 Ab Imperio, 1/2002 эпохи, какое, как признают практически все участники дискуссии, дает книга Зорина? Наверное, нет.5 Сказанное выше об отсутствии в книге динамики имеет непо- средственное отношение и к упреку Зорину в том, что “историческая специфика оказалась вынесенной за скобки”. Действительно, автор практически не ставит или, вернее, не проговаривает, видимо, кажу- щийся ему и так очевидным вопрос о том, в какой мере производимые литературой идеологемы были откликом на потребности общества (вопрос о том, чем было русское общество этого времени, оставляю за скобками) и власти. Собственно, сама власть в России этого време- ни, как следует из зоринской интерпретации, еще не вполне осознала значение идеологии и не освоила механизмы ее использования. В сущ- ности, власть предстает в книге слабым и пассивным потребителем навязываемых ей идеологем, в то время как реальная ситуация была много сложнее. Вероятно, также как нечто очевидное, опускает Зорин и вопрос о положении литературы в рассматриваемое время и о ее взаимоотно- шениях с властью. Уже сказанное об этом C. Whittacker избавляет от необходимости повторения, однако очевидно, что и положение, и роль, и взаимоотношения с властью в последней трети XVIII и в первой трети XIX в. были различны. В середине второй половине XVIII в. и литература, и власть находились в процессе становления и взаимно нуждались друг в друге. Причем весьма существенно, что оба эти параллельных и взаимосвязанных процесса становления происходили в имперском контексте, также, к сожалению, на мой взгляд, прини- маемым Зориным в расчет в недостаточной мере. Слово “империя” не раз появляется на страницах книги и изучаемые идеологемы автор видит как элементы имперского мышления, но вопрос о том, почему империя порождала именно эти идеологемы, почему именно они были востребованы и было ли их появление неизбежным, остается откры- тым. Между тем, “роман” литературы и власти закончился делами Новикова и Радищева. И в этом смысле вполне оправдано сомнение 5 Совершенно контрпродуктивным, на мой взгляд, является пример Филюшкина с сюжетом о масонстве. Приводя ряд общеизвестных фактов о деле Новикова, он, очевидно, не знает о многочисленных и давно известных источниках, свидетель- ствующих о том, что это дело было лишь следствием задолго до этого сложившегося “у власть предержащих негативного образа масона”. Да и ода Петрова, анализиру- емая Зориным, появилась на свет, когда отношения Екатерины II и Новикова были вполне благостными. 542 Forum AI Е. Вишленковой в том, что методы Зорина равно применимы к обоим рассматриваемым им периодам. В опущенном автором историческом контексте не хватает и не- которых других составляющих, как, например, национального и исторического сознания и их взаимоположения с рассматриваемыми идеологемами. В пятой главе, например, было бы совсем не лишним выяснить, что вообще было известно русским людям начала XIX в. о событиях Смуты и откуда герои Зорина черпали свои сведения и представления о ней. И все же, как можно заметить, все мои упреки и сомнения, как, впрочем, и большинства других авторов, связаны опять же с тем, чего в книге нет. Однако практически все сходятся в том, что, как пишет А. Эткинд, “читая Зорина, вы узнаете на редкость много того, чего не знали вовсе, и многое увидите иначе, чем видели раньше”. В этом смысле значение книги много шире, чем только выяснение механизма формирования идеологических конструкций. Так, очевидно, что для историков принципиальное значение имеют, например, наблюдения Зорина о причинах возвышения Потемкина и о контексте “греческого проекта”. Уже только этими двумя сюжетами он заполнил существо- вавшие в историографии лакуны и дал убедительные ответы на во- просы, давно волновавшие исследователей. И это как нельзя лучше демонстрирует эффективность его метода, столь же, впрочем, огра- ниченного, как и любой другой. В заданных же этим методом рамках Зорин сделал максимально много, может быть, вообще столько, сколько было возможно. В конце января, выступая по телевидению, А. Зорин сказал, что ему надоело заниматься производителями идеологических конструкций и теперь его гораздо больше интересуют их потребители. Думаю, стоит пожелать ему в этом успеха, ведь в конечном счете мы все в нем за- интересованы. Richard WORTMAN Each of the chapters of Andrei Zorin’s book is a gem of historical-philological analysis, focusing on the interplay of literature and thought with political conceptions and designs. Zorin subsumes these conceptions and designs under the category of ideology. In his treatment, such subjects as Catherine’s Greek project, the national imagery of the Napoleonic Wars, the ...

pdf

Share