От редакции

В рамках годовой программы “Точки сборки имперской ситуации: места и пространства разнообразия” номер 2/2014 обращается к самому очевидному рецепту формирования имперской ситуации: физическо-му контакту разнородных групп в пространстве и во времени. Каким образом при этом возникают “точки сборки” имперской ситуации? В каких случаях прямого контакта можно ожидать их появления?

Понятно, что, скорее всего, речь идет о вынужденном соседстве, заставляющем людей создавать гибридные многомерные сообще-ства имперской ситуации. То ли они оказались в этом положении в результате незаметного “хода истории”, то ли в итоге политических и экономических катаклизмов, но мотив принуждения, подчинения и господства кажется ключевым при обсуждении складывания имперской ситуации в результате “соседства”. “Империя”, даже вне формальных имперских структур, проявляет себя в самой необходимости оформлять и отстаивать свою групповую особость в процессе интеграции в общее социально-политическое пространство. Вопрос, однако, в том, почему это “принуждение к соседству” иногда приводит не к поглощению, а к созданию нового синтетического пространства, общего – и ничьего в отдельности? Складывающаяся в результате имперская ситуация – это зона контакта, пространство сосуществования и частичного взаимона-ложения различных политических, социальных и культурных иерархий, различных логик осмысления реальности и самопозиционирования в ней. Почему же “имперское” принуждение приводит к созданию гибридных форм вместо навязывания однозначной и монологичной нормы “метрополии”?

Во-первых, само представление о характере “имперского насилия” нуждается в корректировке. Речь идет не о ревизионистской апологии империи, отрицании или умалении чинимого ею насилия, а о попытке “прочтения” этого насилия как информативного и детального “со-общения”. В этой логике встает вопрос о том, насколько адекватно фундаментальное для постколониальной критики представление об имперском насилии как способе установления гегемонии метропо-лии? И существует ли универсальная шкала, измеряющая степень господства-зависимости, в разные эпохи и в разных культурах? На эти вопросы предлагают не вполне привычные ответы авторы форума “Свобода, труд и империи: обоюдные сравнения и переплетения”, публикуемого в рубрике “Методология”. Развивая подход “обоюдно-го сравнения” (reciprocal comparison), авторы статей об африканском рабстве, голландском колониальном режиме в Индонезии и динамике крепостной системы в Российской империи пытаются увидеть, в чем именно проявляется свобода и принуждение в обществе, если не ис-пользовать заведомо постороннюю систему координат. Авторы пред-лагают абстрагироваться от абсолютных категорий, сформированных в определенном историческом и культурном контексте (британского или американского буржуазного общества ХХ в.), и обратиться к мо-делям и категориям среднего уровня, таким как “город”, “зависимый труд”, “частная собственность”, “рынок”. В результате оказывается, что рыночные отношения на Западе были не менее “своеобразными”, чем на Востоке, что система африканского рабства, сформировавшаяся задолго до европейской колонизации, играла ключевую роль в развитии африканской государственности и рыночной экономики. Таким образом переосмысливается сам вектор имперского принуждения, вступающий в сложные отношения с аборигенными структурами принуждения и насилия и зачастую направленный на их нейтрализацию или замеще-ние. Имперская ситуация возникает тогда из частичного пересечения интересов, практик и ценностей. При этом, правда, остается вопрос: не абсолютизируют ли авторы форума используемые ими категории сравнения, стремясь нейтрализовать гегемонный западоцентричный дискурс (имперский ли, постколониальный ли), задающий однозначное толкование таких предельных категорий, как “рабство” и “свобода”? Не нуждаются ли используемые ими как самоочевидные понятия “рынка” и “собственности” в релятивизации методом обоюдного сравнения?

Вторым возможным объяснением того, что “имперское” принужде-ние не приводит к клонированию метрополии на всей контролируемой территории, можно считать неопределенность или неточность самих представлений метрополии о ее природе. Эта проблема наглядно про-иллюстрирована в форуме “В поисках ‘естественных границ’ россий-ской Средней Азии” в рубрике “История”. В статьях, посвященных экспансии Российской империи в Туркестане во второй половине XIX века, а также территориальному размежеванию среднеазиатских ре-спублик в 1920-х гг., переосмысливаются причины и непредвиденные последствия имперской политики. Так, попытка применить на практике новейшие западные географические теории (сугубо академическую концепцию “естественных границ”) привела к полуимпровизированной широкой военной экспансии в регионе. Захват российскими войсками Коканда и Кульджы был воспринят (и до сих пор воспринимается) многими как пример авантюристской политики или, в лучшем случае, “приступа имперской рассеянности” (“in a fit of absence of mind”, как охарактеризовал экспансию Британской империи Дж. Р. Сили). Между тем, как показывают авторы статей форума, и политики в Петербурге, и командиры отрядов, действующих в регионе, не страдали рассеян-ностью. Напротив, они руководствовались общими рациональными и даже научными представлениями и пытались найти в реальном ландшафте, населенном разнородным населением, те “естественные границы”, которые уверенно рекомендовала наука того времени как залог политической стабильности государства. А в 1920-х гг. при формировании границ советских республик Средней Азии не обра-щали внимания на закладывающийся потенциал националистической мобилизации, поскольку он скрывался за официальной риторикой советского экономического развития и общественной модернизации. Таким образом, даже стремление навязать определенную “имперскую” программу через насилие (прямое или косвенное) приводило к непред-виденным результатам из-за двусмысленности (или даже многознач-ности) самой программы.

С форумом в рубрике “История” связана и статья Мадлен Ривз в рубрике “Антропология”, в которой автор размышляет о динамике гра-ниц (символических и политических) в современном Киргизстане – в постимперской и “постколониальной” ситуации. В некотором смысле реальность, реконструированная Ривз, напоминает реалии полутора-вековой давности в регионе. И на пике имперской экспансии, и после ухода империи “точки сборки” имперской ситуации не заметны, не существует или распадается общее пространство “взаимного творческого недопонимания”, которое, видимо, существовало в советский период, даже во время территориального размежевания региона в 1920-х гг. Вместо попыток “взаимного перевода” и формирования общего про-странства и гибридных идентичностей как сугубо колониальное, так и постколониальное общество демонстрируют прямое непонимание Иного и отсутствие особого интереса к нему.

Совершенно иначе предстает постсоветская динамика в статье Марко Пулери в рубрике “Новейшие мифологии”. Тема статьи – со-временная украинская литература на русском языке. Борьба вокруг нее является проявлением борьбы за “точки сборки” имперской ситуации, за перспективы сохранения многогранного разнообразия и сложносо-ставных культурных идентичностей. Национализирующая перспектива, точно так же как и имперский идеал господства, стремится уничтожить всякую двусмысленность, подрывающую претензии на гегемонию на основании простых и очевидных критериев: принадлежности к при-вилегированной политической, национальной или культурной группе.

Вся история региона бывшего СССР пронизана этой борьбой. В какие-то моменты соединялись необходимые “точки сборки” и скла-дывалась гетерогенная имперская ситуация, в какие-то – социальные связи распадались или торжествовала некая монологичная воля. Этот исторический процесс исследуется в историческом курсе “Новая имперская история Северной Евразии”, разработанном Ab Imperio. Очередные две главы этого курса публикуются в рубрике “ABC”.

Редакция Ab Imperio

• И. Герасимов

• С. Глебов

• A. Каплуновский

• M. Могильнер

• A. Семенов