“Волимо царя схiдного...” Украiнський Гетьманат та росiйська династiя до i пiсля Переяслава by Вiктор Горобець (review)

В дни украинского Евромайдана название книги Виктора Горобца может кому-то показаться насмешкой или даже провокацией. А кому-то – призывом вернуться под спасительный “скипетр русского царя”. Действительно, современные параллели с историей раннего Нового времени, о которой идет речь в книге, имеют право на существование. Образ России и оценки украинско-российского прошлого во многом определяют векторы идентичности в современной Украине. Поэтому область исследования Горобца кажется как никогда актуальной.

Обращаясь к истории Украины середины XVII – конца XVIII столетий, автор задается вопросами, как Московия-Россия

из маргинального в истории Украины-Руси фактора превратилась в один из главных ее приоритетов? Насколько Переяславские соглашения 1654 г. были закономерными, а насколько случайными? Стал ли “Переяслав” самой большой ошибкой Богдана Хмельницкого? И если нет, то как можно объяснить инкорпорационные реформы Петра І и Екатерины ІІ?

(C. 9).

Предметом исследования д-ра ист. наук, проф. Горобца стала история взаимоотношений Гетманата с российской династией в “контексте политического развития Центрально-Восточной Европы и в тесной связи с внутренними общественными процессами”. При этом уже во введении автор декларирует отход от упрощенной “морализаторской” интерпретации истории по схеме “свои против чужих”. Для него важно было выявить представления сторон об общественном порядке и о причинах возникавших конфликтов (С. 10).

Открытое дистанцирование от любых форм современной политизации истории Гетманата можно поставить Горобцу в заслугу. Его позиция отличается от точки зрения не только многих украинских коллег, ¹ но и некоторых российских историков. ² Частично эта поляризация обусловлена накопленным “мифологическим потенциалом” двух историографических традиций. Речь идет, в первую очередь, о так называемом “казацком мифе”, который является составляющей как российского имперского, так и украинского национального нарративов. По мнению Сергея Плохия, изучившего модификации этого мифа на примере известной Истории Русов , в российской версии мифа казаки представлены наследниками киевской великокняжеской традиции, героическими борцами с польскими захватчиками и католическо-униатской агрессией. Приняв добровольно покровительство русского царя, они стали надежными защитниками имперских окраин. В украинском национальном нарративе казакам отведена не менее героическая роль защитников государственных интересов, вольного, проевропейского и демократического народа, не подчинявшегося никаким авторитетам. ³

На самом деле, книга Горобца занимает не столько дистанцированную, сколько промежуточную позицию между этими двумя полюсами политизации. Она представляет ту часть современной украинской историографии, которая рассматривает казачество в контексте раннемодерной культуры поливассалитета и многовекторной политики. ⁴ В рамках этой интерпретации временные или постоянные союзы украинских гетманов с соседними государствами были обусловлены исключительно стратегическими интересами, а не идеологическими установками. При этом поливассалитет мог выражаться как в частой смене вассалом сюзерена, так и в признании вассальным правителем поочередного или одновременного верховенства нескольких сюзеренов. ⁵ Переяславское соглашение было не случайностью, а вполне закономерным следствием такого рода политики. Впрочем, дистанцируясь от стереотипных имперских или украинских национальных моделей интерпретации истории казачества, Горобец, как и другие украинские исследователи, использует термин “государство” по отношению к Гетманату, а события середины XVII века именует “украинской революцией” (С. 22). ⁶

Автор известен многочисленными публикациями по истории казацких элит в их взаимоотношениях с российским имперским центром. ⁷ Данная монография, однако, несколько расширяет сферу исследования и представляет историю внешнеполитических отношений Гетманата не только с Россией (у Горобца она иногда именуется Русью-Московией), но и с соседними государственными образованиями региона – от Речи Посполитой и Швеции до Турции и Крыма. Одним из достоинств книги является обилие источников. Киевский историк активно использует обширные материалы из польских, российских и украинских архивов, многие из которых были впервые введены в оборот.

Монография состоит из трех частей, которые объединяют 22 раздела, расположенных по хронологическому принципу. Первая глава анализирует обстоятельства заключения Переяславского соглашения в контексте идеологических противоречий и правовых норм в регионе. По мнению Горобца, договор 1654 г. стоит рассматривать только как соглашение “двух равноправных контрагентов” (С. 39), а его идеологической составляющей со стороны Московского государства можно считать не столько доктрину “Москва – третий Рим”, сколько претензии на наследие Киевской Руси и тактику “собирания русских земель”.

Более обширная по объему и детальности изложения – вторая глава монографии Горобца. В ней подробно проанализированы события второй половины XVII века. В частности, автор детально описывает реакцию на Переяслав со стороны Варшавы, Бахчисарая и Стокгольма. С его точки зрения, союз Хмельницкого с Москвой и события первой Северной войны способствовали созданию принципиально новой геополитической реальности в регионе. Она была связана с активным участием казацкой старшины во внешнеполитических союзах. Альтернативами для казацкой дипломатии в это время стали либо политический компромисс с Речью Посполитой и военное сотрудничество с Крымским ханством, либо создание антипольской коалиции как “радикальный способ разрешения украинско-польского конфликта” (C. 81). Особое внимание уделено допетровским проектам инкорпорации украинских земель в состав Московского государства, а также казацко-московскому соперничеству за северо-восточную Беларусь в 1656−1657 гг. Автор подробно описывает причины и перипетии этого конфликта, правомерно ссылаясь на попытки казацкой старшины “проиграть” украинский сценарий на белорусских землях и подтолкнуть местное население к выступлению против польского гетмана князя Януша Радзивилла. Немаловажную роль в нарастании противоречий также играли амбиционные проекты отдельных казацких лидеров, которые вызвали недовольство со стороны московских властей. Наконец, разрастанию конфликта способствовали контакты Хмельницкого с правителями Швеции и Трансильвании, у которых он пытался заручиться поддержкой в борьбе против Москвы. К сожалению, повествуя о столкновениях интересов казаков и Москвы на территориях Беларуси, Горобец забывает об еще одном игроке в этой политической расстановке сил – шляхте и магнатерии Великого княжества Литовского. К примеру, проект инкорпорации Пинского района в состав Гетманата, который обговаривался казацкой старшиной в 1657 г., подразумевал предоставление местной литовской знати обширных свобод, включая права католических общин. Хмельницкий руководствовался идеей объединения всех русинских (рутенских) земель под булавой казацкого гетмана, и для ее реализации было необходимо заручиться поддержкой католической шляхты и магнатов Великого княжества Литовского. ⁸

Не только амбиции и поливекторность политики казацкой старшины усложняли процесс интеграции Гетманата в состав Московского государства во второй половине XVII в. Среди других факторов Горобец называет сложности с “признанием за казачеством прав полноценного политического народа или хотя бы полноценной региональной элиты”; а также проблему с “узакониванием фактического состояния социально-экономических отношений, которые сложились в результате революционных изменений 1648−1651 гг.” (С. 270).

Положению Гетманата в составе российского государства в эпоху становления империи посвящен третий раздел книги киевского исследователя. Наиболее противоречивому ее периоду, а именно временам правления Ивана Мазепы, как ни странно, в монографии уделено лишь пять страниц. Горобец в оценке политического выбора украинского гетмана присоединяется к мнению Николая Костомарова и Бориса Крупницкого. Мазепа под давлением надвигающейся политико-административной и военной реформы в Украине (за которой стояли попытки полной ликвидации автономии Гетманата), вынужден был пойти на союз со шведским королем. Замечая, что достоверных архивных материалов в подтверждение этого тезиса так и не удалось найти, Горобец все-таки склоняется к мысли, что выбор Мазепы был результатом “фатального для Украины политического пасьянса начала XVIII века” (С. 277).

Послеполтавской истории Гетманата в книге Горобца уделено достаточно много места. В начале этого периода еще можно говорить о сосуществовании некоторых старых “московских” институтов управления с новыми имперскими (к ним Горобец относит царских резидентов) (С. 286). Далее автор подробно анализирует деятельность Малороссийской коллегии, которая возникла в результате административной реформы Петра. По мнению Горобца, коллегия была “сугубо имперским государственным органом петровского времени, имплантированным в государственное тело Украины” (С. 305). Киевский историк указывает как на позитивное влияние деятельности коллегии в ходе переустройства крайне коррумпированной и доведенной до “властной дистрофии” системы правления Гетманата, так и на ее решающее значение в процессе ликвидации украинской автономии.

Очень интересны наблюдения Горобца о проектах инкорпорации Гетманата через реформы систем местного самоуправления, судебной и финансовой систем в послепетровской России. В конце он приходит в выводу, что ликвидация автономии Гетманата в эпоху правления Екатерины ІІ была следствием синтеза традиционализма и новаторства в политике Петербурга. Унитарное государство, основанное на идеях камерализма и просвещения, не предусматривало наличие каких-либо форм региональной автономии. Через политику русификации, административной централизации и “манипулирование социальными противоречиями” Петербург добился того, что украинская автономия лишилась эффективной поддержки со стороны казацких элит (С. 443). В результате украинский Гетманат перестал существовать.

В целом монография Горобца производит впечатления вдумчивого, сбалансированного и фундированного исследования. Остаются, однако, не выясненными, с моей точки зрения, два существенных вопроса. Во-первых, насколько процессы инкорпорации украинских земель в состав Московского государства соотносились с политикой центра в отношении других окраин? В частности, в какой степени проекты ликвидации автономии Гетманата вписывались в общую стратегию взаимоотношений с казацкими сообществами на “Степном фронтире Европы”? Недавно в украинской историографии появилось несколько компаративистских исследований, которые освещают именно этот аспект казацко-российской истории. ⁹ Такая перспектива представляется наиболее взвешенной и наименее далекой от политической мифологизации, с которой борется Горобец.

Во-вторых, рассматривая комбинации внешнеполитических интересов в регионе после заключения Переяславского соглашения, автор несколько упускает из виду одного из ведущих игроков на этом поле – церковную иерархию. Исключение составляет анализ местоблюстителя Киевской митрополии епископа Мстиславского и Оршанского Мефодия в политической борьбе на Левобережье в 1661−1663 гг. (С. 217-236). Также в книге есть небольшой экскурс об идеологическом обосновании украинско-российского единства в версии Синопсиса (который, вероятно, принадлежал перу архимандрита Киево-Печерской лавры Иннокентия Гизеля) (С. 265-267). Другие аспекты влияния церковных институтов (православных, католических и униатских) на внешне- и внутри-политическую расстановку сил в регионе, к сожалению, Горобец не анализирует. ¹⁰

Несмотря на указанные лакуны, Волимо царя східного вносит значительный вклад в изучение украинско-российских отношений в раннее Новое время, а также в комплексное изучение истории региона в целом.