In lieu of an abstract, here is a brief excerpt of the content:

417 Ab Imperio, 3/2011 совской вымышленной Коллегии картографов, которая “начертила Карту Империи, имевшую размер Империи и точнейшим образом совпадавшую с ней”, Ан-ский создал этнографическую карту исчезавшего “еврейского быта” (его религиозных, обрядовых и материально-культурных аспек- тов), которая в идеале должна была совпадать по масштабу таксономического описания с са- мим этим “бытом”, фиксируя его мельчайшие аспекты. Согласно Борхесу, “менее приверженные к изучению картографии последу- ющие поколения сочли, что столь пространная Карта бесполезна”, вопрос же о практической при- менимости “карты” Ан-ского (и как этнографической анкеты, и как амбициозного слепка целого мира еврейской традиции) оста- вался открытым. У самого Ан- ского возможности завершить свой проект не было. Начавшаяся Первая мировая война прервала работу его экспедиции, и под- готовленная им анкета не успела пройти испытания как практиче- ский инструмент исследования. Марина МОГИЛЬНЕР Nathaniel Deutsch, The Jewish Dark Continent. Life and Death in the Russian Pale of Settlement (Cambridge, MA; London, England: Harvard University Press, 2011). 364 pp., ills. Index. ISBN: 978-0674 -04728-0. Эта книга выросла из перевод- ческого проекта: Натаниэл Дойч1 задался целью перевести с идиш на английский язык “Еврейскую этнографическую программу” – монументальную (по меркам этнографического опросника) анкету, составленную Семеном Акимовичем (Шлойме-Зейнвил Ароновичем) Рапопортом (Ан- ским) под редакцией другого из- вестного этнографа и активиста еврейской либеральной политики Льва Штернберга. Анкета в 2087 вопросов (с подвопросами в каждом) была издана в 1914 году и имела целью систематизацию работы организованной Ан-ским в 1912 году первой этнографиче- ской экспедиции в Черту еврей- ской оседлости.2 Подобно борхе1 Дойч является специалистом в области иудаизма, еврейского мистицизма, а также афроамериканских религиозных движений. Его исследование хасидизма на территории бывшей Российской империи вылилось в новаторскую работу о женщине – хасидской святой: Nathaniel Deutsch. The Maiden of Ludmir. A Jewish Holy Woman and Her World. Berkeley, 2003. Влияние этого проекта чувствуется и в настоящей книге Дойча – прежде всего, в демонстрируемом им понимании тех проекций и того видения хасидизма, которое было характерно для Ан-ского. 2 Dos yidishe etnografishe program, ershter teyl: der mentsh / под ред. Л. Штернберга. Петроград: Еврейская этнографическая экспедиция, 1914 (идиш). 418 Рецензии/Reviews где речь идет о специфике проекта еврейской этнографии. Комментирование “тотальной карты” мира еврейской традиции Ан-ского почти неизбежно долж- но было породить еще более под- робную “карту” метанарратива комментатора, и именно с этой опасностью столкнулся Дойч, пытаясь разъяснить непонятные неспециалисту термины, про- следить корни того или иного обычая, текстуальные источники тех или иных представлений, ареалы распространения тех или иных практик. Как отмечает Дойч в Предисловии к переводу, созда- валось ощущение, что он в каком- то смысле воспроизводит работу первых “картографов”, только с конца. Эта самоидентификация исследователя с авторами изуча- емого источника обманчива, коль скоро их разделяет принципиаль- ное отличие в отношениях с “кар- тографируемой” реальностью. Начальную “карту” создавала ко- манда людей, которые сами роди- лись в Черте.3 Они описывали мир собственного непосредственного опыта – не только материального, но и интеллектуального, ибо, как Радикальные изменения в образе жизни бывших евреев Черты после 1917 года привели к пере- носу интереса исследователей с “традиции” к еврейской модерно- сти. Наконец, исчезновение вос- точно-европейского еврейства в результате Холокоста уничтожило тот мир, который фиксировала (и, как показывает Дойч, во многом конструировала) “Программа”. Собственно, вторая часть ре- цензируемой книги представляет собой аннотированный перевод “Еврейской этнографической про- граммы” с обширным предисло- вием. Благодаря Дойчу ценней- ший документ еврейской этногра- фии вводится в общий контекст истории этнографической науки и в еврейскую историографию, чьи представители далеко не всегда владеют идиш. Исключительно интересная и поучительная исто- рия перевода, комментирования и тестирования “Программы” заслуживает, на мой взгляд, даже большего внимания, чем автор уделяет ей в Предисловии ко вто- рой части книги. Более того, она вполне могла бы быть перенесена в первую, аналитическую, часть, 3 К этой работе Ан-ский привлек студентов Петербургских высших курсов востоко- ведения (открылись в 1908 г.), готовивших современных раввинов и еврейских уче- ных. Большая часть студентов Высших курсов были выходцами из местечек Черты, получившими традиционное еврейское образование (большинство – выпускники иешив). Из 10 студентов, отобранных Ан-ским для работы над “Программой”, по крайней мере пятеро были выходцами из основных хасидских центров на Волыни и в Подолии. Подробно об этой группе составителей “Программы” Дойч пишет в главе “Тотальный отчет”. См. особенно Pp. 67-71. 419 Ab Imperio, 3/2011 показал Дойч, многие обычаи и фольклорные представления, которые Ан-ский называл “уст- ной Торой” (т.е. народной, фоль- клорной еврейской культурой), имели письменные источники и их осмысление невозможно без знания еврейской письмен- ной традиции. Материальный и интеллектуальный опыт Дойча, естественно, совершенно иной; он создавал свою “карту” второго уровня на основе интервью, ис- следовательских работ, общинных книг памяти и прочих источников. Поэтому всеобъемлющая оценка “карты Ан-ского” из 2087 пунктов предполагала не только новую реконструкцию исторического мира Черты еврейской оседлости в Российской империи начала 1910-х годов (который хотел опи- сать и зафиксировать Ан-ский), но и осмысление поистине не- охватной литературы, связанной с еврейским научным самопо- знанием и самокомментирова- нием. Дойч вовремя отступился от этого утопического проекта и ограничился тем, что распре- делил комментарии равномерно по тексту, никак не претендуя на их полноту и тотальность и тем самым демонстрируя исследова- тельскую дистанцию от объекта изучения, которая была Ан-скому глубоко чужда идеологически и методологически. Стилистику “Программы” Ан-ского Дойч определил как “чистый, элементарный вариант классического еврейского тек- ста”, состоящего из вопросов, на которые в самом тексте не дается ответов.4 Соответственно, ком- ментирование такого текста ока- зывается сродни попытке ответить на анкету, т.е. использовать ее по назначению как инструмент эт- нографического опроса. Утопич- ность этой задачи Дойч установил экспериментальным путем не только на собственном опыте: он попробовал задать 2087 вопросов (с множеством подвопросов!) по- жилым евреям, которые выросли в межвоенный период в местечках, некогда изученных экспедицией Ан-ского; он также попытался проинтервьюировать современ- ных нью-йоркских хасидов, чья самолегитимация во многом по- строена на тезисе о консервиро- вании традиции, вывезенной из Восточной Европы. Абсолютный провал эксперимента был связан не только с невозможными раз- мерами вопросника, но, что го- раздо важнее, с обнаружившейся эфемерностью самого феномена, который этот вопросник должен был описать. Априорно предпо- лагавшаяся цельность еврейской традиции оказалась искусственно сконструированной. Как выяс- нил Дойч, не существует такого 4 Deutsch. The Jewish Dark Continent. P. 100. 420 Рецензии/Reviews “традиционного еврея”, который бы жил в тотальной еврейской традиции и был в состоянии ориентироваться во всех частях “карты Ан-ского”. Точно так же не существует некой универсаль- ной еврейской традиции, которая бы в равной степени совпадала с актуальным миром евреев-выход- цев их разных местечек, разных социальных групп или разных направлений внутри хасидизма. Мне кажется, что именно этот урок недостаточно осмыслен в первой, аналитической, части книги, а ведь он имеет такое же отношение к оценке еврейского этнографического проекта, как и прочие сюжеты, рассмотренные Дойчем. Первая часть книги посвящена этнографической экспедиции Ан- ского, в ходе которой создавалась “Программа”. В последние годы изучение творчества Ан-ского, как литературного, так и этногра- фического, переживает ренессанс и, кажется, сегодня трудно найти новый, оригинальный ракурс ис- следования, посвященного этому человеку.5 Однако Дойч нашел такой ракурс: он попытался пред- ложить универсальную антропо- логическую “идиому” еврейской этнографии Ан-ского и еврейскую “идиому” его антропологиче- ского мышления. Разнообразие еврейских контекстов и смыс- лов, актуальных для Ан-ского, сводится в единое поле взглядом через призму антропологического анализа, а особенности антропо- логического дискурса Ан-ского объясняются с точки зрения вол- новавших его вопросов еврейской политики, идеологии и культуры. В центре внимания автора, таким образом, оказались контексты и сам процесс перевода языка романтического народничества и позитивистской описательной этнографии на язык еврейской уникальности и специфичности, и наоборот. В этом смысле то, что книга Дойча об этнографии Ан-ского буквально выросла из переводческого проекта, глубоко символично. 5 Gabriella Safran. Wandering Soul: The Dybbuk’d Сreator, S. An-sky. Cambridge, MA, 2010; The Worlds of S. An-sky: A Russian Jewish Intellectual at the Turn of the Century / Ed. Gabriella Safran and Steven Zipperstein. Stanford, CA, 2006; Iрина Сергϵϵва. Архiвна спадщина Семена Ан-ського у фондах Нацiональної бiблiотеки України iменi В. I. Вернадського. Київ, 2006; David Roskies. S. Ansky: The Dybbuk and Other Writings. New Haven, 2002; Joachin Neugroschel (Ed.). The Dibbuk and the Yiddish Imagination: A Hounted Reader. Syracuse, NY, 2000; Marieella Beukers and Renee Waale (Eds.). Tracing An-sky: Jewish Collections from the State Ethnographic Museum in St. Petersburg. Amsterdam, 1992; В. Лукин. От народничества к народу (С. А. Ан-ский – этнограф восточноевропейского еврейства) // Евреи в России. История и культура. Сборник научных трудов / Отв. ред. Д. А. Эльяшевич. Санкт- Петербург, 1995. С. 125-161 и др. 421 Ab Imperio, 3/2011 Во введении Дойч проводит мысль о том, что еврейская этно- графия была невозможна без осоз- нания евреев в качестве “нормаль- ного” народа, что для поколения рубежа веков вовсе не казалось очевидным. В 1880-х годах Ан- ский, подобно прочим народни- кам из евреев, ушел из штетлов Черты, чтобы “пойти в народ”. Это был акт разрыва с неполно- ценной, оторванной от земли, паразитической в экономическом смысле, исповедующей архаич- ную религию и не имеющей на- ционального будущего еврейской средой – как она воспринималась многими адептами модерности в то время. Однако после Первой русской революции 1905-1907 гг. на фоне кризиса традиционного народничества, роста национа- лизма, в том числе еврейского, и антисемитизма Ан-ский увидел в российских евреях “народ” и вер- нулся к нему через этнографию. Сами по себе эти рассуждения применительно к биографии Ан- ского далеко не оригинальны, однако они позволили Дойчу подойти к теме амбивалентно- сти исследовательской позиции Ан-ского-этнографа, который одновременно практиковал авто- этнографию и этнографию при- митивных народов; возвращался в еврейский народный организм лично и заново отстранялся от него как исследователь. Та же амбивалентность зашифрована и в названии книги “Еврейский тем- ный материк”, предполагающем сравнение этнографии Черты ев- рейской оседлости с этнографией колониальной “черной” Африки. В 1878 году журналист Генри Мортон Стэнли опубликовал свой отчет о путешествии по эквато- риальной Африке “Через темный материк”.6 В 1891 году будущий коллега Ан-ского по Еврейско- му историко-этнографическому обществу (основано в 1908) и ве- дущий русско-еврейский историк Семен Дубнов напрямую проци- тировал Стэнли в контексте раз- мышлений об изучении россий- ского еврейства: подобно Стэнли в свое время, русско-еврейские исследователи Черты отправля- лись на “темный материк”.7 Как поясняет Дойч, сравнение Черты оседлости с экваториальной Аф- рикой подчеркивало таинствен- ность и неизученность первой, но также явно апеллировало к рас- пространенному колониальному прочтению восточноевропейского еврейства как примитивного и архаичного. Активисты истори6 Henry Morton Stanly. Through the Dark Continent or The Sources of the Nile Around the Great Lakes of Equatorial Africa and Down the Livingstone River to the Atlantic Ocean. Vol. 1. New York, 1878. 7 Deutsch. The Jewish Dark Continent. Р. 7. 422 Рецензии/Reviews ко-этнографического общества типа Ан-ского и самого Дубнова, таким образом, участвовали в не- кой цивилизационной миссии по превращению примитивного на- селения “темного материка” в со- временный народ со всеми полага- ющимися ему атрибутами. Но в то же время, как подчеркивает Дойч, люди типа Дубнова и Ан-ского сами были выходцами из Черты – субъектами и объектами своего цивилизационного проекта. Ис- пользуя термин, который Дю Бойс применил к афроамериканцам,8 Дойч говорит о еврейском вари- анте “двойственного сознания” и демонстрирует его проявления в главах первой части, анализи- руя, например, то, как Ан-ский стилизовал свой внешний вид и поведение под хасидские образцы, при этом ни на минуту не забывая о научных методах работы и целях экспедиции и оставаясь челове- ком вне традиции, целостность которой он конструировал; или рассуждая о мотивах, по которым Ан-ский отказался от проведения демографических и расовых ис- следований и сосредоточился на фольклоре. В чрезвычайно интересной главе под названием “Ребе как этнограф/Этнограф как ребе” Дойч описывает то, что в современной антропологической литературе обычно называется “going native”, т.е. ассимиляцию в аборигенную культуру. Стре- мясь выглядеть, действовать, говорить и думать, как хасид, Ан-ский в то же время интерпре- тировал хасидизм как аутсайдер, усматривая в нем истинную на- родную религию с революцион- ным потенциалом и воплощение того, что представляло существо этнографического конструирова- ния традиции – материальность “быта” (включая песни, танцы, амулеты, культуру телесности и пр.).9 Ан-ский осуществлял одно- временно акт колонизации и мо- дернизации еврейской культуры Черты посредством переописания ее в системе современного знания, широко используя парадигмы колониальной этнографии и “при- митивизма”. В то же время он был непосредственно включен в проект самонормализации и на- циестроительства, в котором на- родная традиция служила сырым материалом, буквально и метафо- рически – “почвой”, на которой произрастала новообретенная еврейская идентичность самого Ан-ского, Дубнова и других. “Двойственное сознание”, чрезвычайно важное для по- нимания еврейской этнографии Ан-ского в сравнении с другими 8 William Edward Burghardt Du Bois. The Souls of Black Folk. New York, 1995. Дю Бойс писал о “double consciousness”. 9 Deutsch. The Jewish Dark Continent. См. особенно Pp. 41-44. 423 Ab Imperio, 3/2011 вариантами этнографического самопозиционирования на рубеже XIX – XX вв., совершенно спра- ведливо оказывается сквозной те- мой в исследовании Дойча, но, как мне кажется, далеко не исчерпан- ной. В своей трактовке этой темы Дойч многим обязан Габриэле Сафран, которая первой указала на специфику дискурса примити- визма в Российской империи. Этот дискурс позволял сближать абори- генов Сибири и евреев западных губерний в рамках характерной для культуры fin-de-siècle идеали- зации примитивных народностей, накладывавшейся на народниче- ский интерес к крестьянству и марксистское восприятие перво- бытных форм социальной жизни как прообразов справедливого будущего. Именно еврейским эт- нографам Сибири – Льву Штерн- бергу, Владимиру Иохельсону и Владимиру Богоразу – Сафран приписывает определяющее иде- ологическое влияние на Ан-ского в его “хождении” в еврейский народ.10 Из текста книги Дойча можно заключить, что, принимая в целом тезис Сафран о дискур- сивной примитивизации евреев Черты интеллектуалами начала века, он не склонен преувеличи- вать идеологическое влияние на Ан-ского знаменитой российской “этнотройки” и придавать особое значение позднеимперскому кон- тексту формирования еврейского этнографического проекта. Хотя имена Штернберга, Иохельсона и Богораза в книге упоминаются, их влияние на Ан-ского специально не рассматривается. Вместо этого актуальный российский научный контекст реконструируется, глав- ным образом, на основании работ Натаниэла Найта, посвященных более раннему периоду и не бес- спорных в своих заключениях.11 Сюжет со Штернбергом, который непосредственно участвовал в об- суждении концепции экспедиции и в редактировании “Программы” (и в этом качестве представлен в книге), мог бы быть значительно расширен именно в контексте темы “двойственного сознания” еврейского этнографа в России рубежа веков. Штернберг, в отли10 Gabriella Safran. Jews as Siberian Natives: Primitivism and S. An-sky’s Dybbuk // Modernizm/Modernity. 2006. Vol. 13. No. 4. P. 644. 11 Помимо непосредственных консультаций с Найтом, Дойч ссылается на: Nathaniel Knight. Science, Empire, and Nationality: Ethnography in the Russian Geographical Society , 1845-1855 // Jane Burbank, David Ransel (Eds.). Imperial Russia: New Histories for the Empire. Bloomington, IN, 1998. Pp. 108-141. Как пример полемики с концепцией Найта см: Vera Tolz. Discourses of Race: Imperial Russia and the “West” Compared / Доклад, представленный на конференции “Общественно-политическая сфера в России от Петра I до 1914. История ключевых понятий и концепций”. Немецкий исторический институт. Москва. Апрель 2010. 424 Рецензии/Reviews чие от Ан-ского интегрированный в “нормальную” науку и имевший академический статус,12 еврей- ские научные занятия отделял от своей основной этнографической деятельности, обязательно пред- полагавшей длительные полевые исследования.13 Если экзоти- ческие язык, быт, социальную организацию и религиозные пред- ставления гиляков, по которым он специализировался, полагалось изучать, наблюдать, описывать и истолковывать, евреев Штерн- берг знал, вернее, исходил из того, что знает. В его записных книжках сохранились красноре- чивые заметки о типе еврейского ученого, который, в трактовке Штернберга, должен не только в совершенстве владеть ивритом и знать Тору, но и быть евреем по рождению. Будучи особым на- родом, евреи требовали особого научного подхода, основанного не только на профессиональных зна- ниях, но и на любви и понимании, на некоем внутреннем знании, присущем только евреям.14 Ан- ский, напротив, открыл для себя еврейский “темный материк” как этнографическое поле и отпра- вился его наблюдать, изучать и описывать. Однако составленная им и его помощниками (при уча- стии Штернберга) “Программа”, как мне кажется, выдает то же са- мое представление о врожденном внутреннем знании и изначальном владении языком культуры, архив которой требовалось создать. Именно поэтому 2087 вопросов “Программы” являют собой само- достаточный текст, борхесовскую “карту”, таксономический каталог, который невозможно превратить в прикладной инструмент полевого исследования. И именно поэтому мы имеем дело не с некой типо- вой программой, которую можно заимствовать для любого другого проекта изучения “примитивной” 12 Исследовательская деятельность в ссылке создала Штернбергу имя в научном мире, и после освобождения в 1897 г. с помощью своих друзей-народников, также ставших этнографами в сибирской ссылке, В. Богораза и В. Иохельсона, он полу- чил место в Музее антропологии и этнографии Академии наук. Он был секретарем Русского отдела Международного комитета по изучению Азии, принимал участие в международных антропологических и этнографических конгрессах в Берлине, Лейпциге, Стокгольме, поддерживал контакты со многими коллегами из Европы и США. 13 Штернберг был приверженцем “длительного стационарного метода” этногра- фического наблюдения. См.: В. Богораз. Л. Я. Штернберг как этнограф // Сборник Музея антропологии и этнографии. 1928. Т. VII. С. 4-28. Согласно Сергею Кану, он открыл метод полевого наблюдения, по крайней мере, за 20 лет до Конрада Малиновского, которому традиционно приписывают это открытие. Sergei Kan. Lev Shternberg: Anthropologist, Russian Socialist, Jewish Activist. Lincoln, 2009. P. 439. 14 Соответствующую запись цитирует Сергей Кан: Sergei Kan. Lev Shternberg. P. 21. 425 Ab Imperio, 3/2011 или национальной культуры. Это, как убедительно показал Дойч, характерный еврейский текст, созданный не этнографом вообще, а коллективным “еврей- ским ученым” с “двойственным сознанием”. Тот же Штернберг – этнограф-народник, владеющий языком современного знания и открывший у гиляков “перво- бытный коммунизм”, считал себя обязанным публично выступать от имени гиляков и за них, защищая их интересы перед лицом совре- менного государства и общества. Однако в еврейском случае от лица евреев говорил “еврейский уче- ный”, и контекст еврейской науки Штернберга, Дубнова и Ан-ского предполагал не колониальный тип модернизации извне, а самопо- мощь и самомодернизацию. В их варианте самомодерни- зации иудаизм осмысливался как культура, а народ – как творец и носитель этой культуры. Как пи- шет Дойч, такая смена акцентов отражала “возникающую реаль- ность, в которой культура, а не Тора, становится определяющей категорией, выражавшей опыт иудаизма для многих евреев”.15 Но Ан-ский шел дальше замены Торы культурой: он, как считает Дойч, стремился переопределить еврей- скую народную культуру как Тору, и в этой новой таксономии Тора оказывалась не теологической, а этнографической категорией. Целью своей экспедиции Ан-ский объявилфиксацию“устнойТоры”, и в этой формуле, поясняет Дойч, он вновь использовал еврейскую идиому в этнографическом ключе. Талмуд и Мишна, которые в орто- доксальном иудаизме составляют “устную Тору”, т.е. запись устных предписаний, полученных от Всевышнего на горе Синай, были отнесены Ан-ским по разряду кодифицированной религии, в то время как народная традиция под- нята до статуса “устной Торы”, а народ возвышен до уровня Твор- ца.16 В главе “Книга Человека” Дойч читает и интерпретирует “Программу” именно так – как систематическое описание маги- ческого акта превращения инди- видуума в Человека и Еврея через погружение в мир народной куль- туры и традиции. Безусловно, это превращение – сюжет столь ми- фологический, сколь и литератур- ный, и не случайно в книге Дойч обращается как к произведениям самого Ан-ского, прежде всего к его знаменитой пьесе “Диббук”, так и других еврейских литера- торов, бытописателей и мемуа- ристов, а самый близкий аналог среди еврейских литературных жанров обнаруживает в “Сефер ха-минхагим” (“Книга обычаев”). 15 Deutsch. The Jewish Dark Continent. P. 36. 16 Ibid. Pp. 35, 36 и др. 426 Рецензии/Reviews В Послесловии к “Еврейскому темному материку” централь- ным оказывается вопрос о том, что стоит за представлениями об Ан-ском как “отце еврейской этнографии”. Если цитируемый в книге Джек Кугелмасс отве- чает – это просто фигура речи, поскольку современная еврейская этнография генеалогически не связана с этнографией Ан-ского,17 то Дойч склонен думать иначе. Он указывает на актуальность, кото- рую “Программа” сохраняла для советских пионеров еврейских исследований, таких как Валерий Дымшиц, Вениамин Лукин и др., продолжающих активно работать и сегодня. В своих неофициаль- ных экспедициях конца 1970-х – 1980-х годов они, в интерпрета- ции Дойча, буквально шли по сто- пам Ан-ского, а его методология, сочетающая автоэтнографию с этнографией примитивных куль- тур, служила для них моделью.18 Позднейшие российские и запад- ные экспедиции в бывшую Черту формально также подверстывают- ся Дойчем под этнографическую модель Ан-ского, но не вполне понятно, на каких идеологических и методологических основаниях. Видимо, для серьезного ответа на вопрос о том, насколько ев- рейская этнография Ан-ского и “Программа”, которая может рас- сматриваться как ее воплощение, повлияла на современные течения внутри еврейской науки, на са- мопозиционирование еврейских ученых, на их понимание фено- мена народа, на их способность к дисциплинарной саморефлексии, нужно провести специальное ис- следование этих новейших тече- ний в еврейской этнографии. Вряд ли для современных еврейских этнографов бывшая Черта оста- ется “темным материком”, вряд ли для них актуален тот самый дискурс примитивизма, который вдохновлял Ан-ского, и даже ностальгия по утерянной “тради- ции” у современного поколения еврейских этнографов имеет иные корни, чем у Ан-ского. Составляя программу в 2087 вопросов, Ан- ский отдавал себе отчет в том, что его “карта”, “точнейшим образом совпадавшая” с миром еврейской традиции, рано или поздно станет памятником этому стремительно менявшемуся миру. Но, в отличие от современных специалистов в области еврейской культуры и истории, он не мог знать, что од- нажды его “карта” заместит этот мир, станет его самым подробным отпечатком, почти единствен- ной материальной реальностью, оставшейся от прошлого. 17 Jack Kugelmass. The Father of Jewish Ethnography? // The Worlds of An-sky. Pp. 346-359. 18 Deutsch. The Jewish Dark Continent. P. 321. 427 Ab Imperio, 3/2011 Эпиграф, который Дойч пред- послал своей книге, многим зна- ком по анекдоту: “Еврей отвечает вопросом на вопрос”. И хотя в Послесловии автор пытается дать ответ на вопрос о роли “Програм- мы” Ан-ского для современной еврейской этнографии, для меня, в логике книги Дойча, важнее вопрос, чем ответ. Необычная, очень глубокая и исключительно интересная книга Дойча рождает у читателя много вопросов и по- буждает вновь и вновь возвра- щаться к тексту “Программы”, в котором так сложно переплелись ожидания, представления – науч- ные и совершенно далекие от по- зитивистского этнографического метода, ценности – универсаль- ные и специфически еврейские поколения русско-еврейской ин- теллигенции начала ХХ века. Александр ОСИПЯН Сергій Єкельчик. Українофіли: світ українських патріотів другої половини ХІХ століття. Київ: КІС, 2010. 272 с. ISBN: 978-962141 -68-9. “Украинофилы” канадского историка Сергея Екельчика1 – это сборник статей, написанных на разных языках для разных изда- ний, но объединенных проблема- тикой феномена украинофильства/ народничества на украинских зем- лях Российской империи второй половины ХІХ века. Написанные в период между 1993 и 1995 года- ми, эти статьи не утратили своей актуальности. Более того, теперь, после стольких лет политической турбулентности и активного озна- комления украинских историков с подходами и методами западной гуманитаристики и, как следствие, осознания многими членами про- фессионального сообщества не- обходимости отхода от “вечных 1 Сергей Екельчик (Victoria University) известен в научных кругах, прежде всего, как автор монографии: Serhy Yekelchyk. Stalin’s Empire of Memory: Russian-Ukrainian Relations in the Soviet Historical Imagination. Toronto, 2004. xi, 231 pp. Опубликован украинский перевод: Сергій Єкельчик. Імперія пам’яті. Російсько-українські стосунки в радянській історичній уяві / Пер. з англ. Микола Климчук і Христина Чушак. Київ, 2008. 304 с. ...

pdf

Share