Christianizing Crimea: Shaping Sacred Space in the Russian Empire and Beyond by Mara Kozelsky (review)

346 Рецензии/Reviews взаимно интересны для предста- вителей национальных истори- ографий и послужат импульсом к продолжению компаративного изучения тоталитарных режимов ХХ века. Тем не менее знакомство со сборником оставляет ощуще- ние некоторой незавершенности, вызванное, вероятно, отсутствием обобщения результатов отдель- ных сравнительных исследова- ний, представленных в нем. Это, видимо, служит намеком на то, что развитие историографиче- ского направления, связанного с парадигмой тоталитаризма, про- исходит не в теоретическом ва- кууме, а тесно связано с текущим состоянием и расширением меж- дисциплинарных исследований во многих областях (и особенно в социальной истории, как по- казывает содержание сборника) и тем самым, отражает, как ни парадоксально, и их прогресс. Никита ХРАПУНОВ Mara Kozelsky, Christianizing Crimea: Shaping Sacred Space in the Russian Empire and Beyond (DeKalb, IL: Northern Illinois University Press, 2010). 270 pp. ISBN13 : 978-0-87580-412-5. Рецензируемая монография североамериканского исследова- теля Мары Козелски предлагает взглянуть на события, происхо- дившие на юго-западной окраине России в конце XVIII – XIX вв., под довольно необычным углом зрения. Под “христианизацией” автор понимает не обращение людей в новую веру, а прида- ние соответствующего облика территории, ландшафту (Р. 5).1 Последнее может производиться намеренно и использоваться для решения насущных политиче- ских и экономических вопросов, например – обоснования прав на территорию (Р. 13). Основную роль в христианизации Крыма, по мнению автора, играла Рус- ская православная церковь – но не только она, а также, например, историки, путешественники или краеведы. Свою роль в этом про- цессе играли, конечно, и государ- ственные чиновники, но внимание исследователя сфокусировано, 1 Именно так, а не в традиционном значении, будет пониматься это слово и в данной рецензии. 347 Ab Imperio, 1/2011 нокентий (Борисов, 1800–1857), причём аспекты христианизации Крыма рассматриваются как часть его личной биографии. Как водится, работа начи- нается с Введения (Рр. 3-14). Здесь констатируется этническая пестрота Крыма, с которой стол- кнулась Российская империя по- сле присоединения полуострова. Через 10-15 лет православная церковь начала программу хри- стианизации. В этом процессе использовались результаты трудов светских исследователей – исто- риков, археологов, краеведов. Возрождению крымского хри- стианства способствовала имми- грация христианского населения с Балкан. Таким образом, Крым – это, с одной стороны, уникальный случай полиэтничного региона на имперском пограничье, а с дру- гой – пример довольно типичных действий российской имперской и церковной администрации. Про- исходившие процессы были на- правлены в обе стороны: церковь 2 См.: Kelly O’Neill. Constructing Russian Identity in the Imperial Borderland:Architecture , Islam, and the Transformation of the Crimean Landscape // Ab Imperio. 2006. № 2. С. 163-192; Eadem. Between Subversion and Submission: The Integration of the Crimean Khanate into the Russian Empire, 1783–1853 / PhD dissertation; Harvard University, 2006. Pp. 316-373; см. также: Кerstin Jobst. The Crimea as a Russian Mythical Landscape (From the 18th Century to the First World War). A Framework for Research // Mythical Landscapes Then and Now: The Mystification of Landscapes in Search for National Identity . Yerevan, 2006. Pp. 78-91; Sara Dickinson. Russia’s First “Orient”: Characterizing the Crimea in 1787 // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2002. Vol. 3. No. 1. Pp. 3-25; Andreas Schönle. Garden of the Empire: Catherine’s Appropriation of the Crimea // Slavic Review. 2001. Vol. 60. No. 1. Pp. 1-23; Д. Сень. Воображаемая география в дискурсе империй: Из истории “русификации” Причерноморья в конце XVIII века // Україна в Центрально-Східній Європі. 2007. Вип. 7. С. 345-362. прежде всего, именно на роли церкви в этом символическом, культурном овладении географи- ческой частью империи. В таком аспекте территории, ставшие югом России в конце XVIII в., насколько мне извест- но, до сих пор рассматривали не часто.2 Рецензируемая же моно- графия предполагает обобщение вопроса. При этом исследователю приходится оперировать доста- точно традиционным набором данных – помимо архивных доку- ментов и публикаций в прессе, это и сочинения путешественников, прежде всего европейцев, и разно- го рода бумаги, связанные с исто- рико-археологическо-краеведче- скими изысканиями вроде поиска места крещения князя Владимира в Херсонесе. Один из основных авторских методов – рассматри- вать проблему сквозь призму де- ятельности отдельных личностей. Так, одним из главных героев книги становится архиепископ Таврический и Крымский Ин- 348 Рецензии/Reviews занималась освоением нового пространства империи, в свою очередь, крымское христианство приобретало определённое место в русском/российском националь- ном сознании. Основное внима- ние автор собирается уделить эпохе Николая I, хотя, как станет ясно из последующего, настоящие хронологические рамки работы – от покорения Крыма в 1787 г. до конца XIX в. В первой главе (Рр. 15-40) рассматриваются основные труд- ности, с которыми столкнулась церковь в Южной России. С одной стороны, православные находи- лись тут в явном меньшинстве, а с другой, официальная государ- ственная политика религиозной терпимости до Крымской во- йны не поддерживала стремление церкви к новым крещениям. По- тому первоначально церковной стратегией было развитие инфра- структуры – открытие церквей, образовательных и благотво- рительных учреждений. Пред- ставление о глубоком различии в ситуации в Крыму и к северу от него приводит лидеров местной церкви к мысли о необходимости особой крымской епархии, но это не нашло понимания у властей. От инфраструктуры перешли к попыткам обращения в право- славие местных жителей. Автор проанализировала неодинаковые стратегии, применявшиеся для крещения различных этнокон- фессиональных групп – русских старообрядцев и других сек- тантов, мусульман, иудаистов и караимов. Впрочем, успеха до- стичь не удалось. Не в последнюю очередь потому, что, например, крещению иудаистов противи- лось государство, а мусульмане опасались потерять данные им Россией привилегии при переходе в православие. Глава вторая (Рр. 41-61), по существу, высказывает и разви- вает идеи, которые в российской историографии были сформули- рованы А. Л. Зориным и В. Ю. Проскуриной.3 Пересказывать их нет смысла. После “открытия” Крыма в русском и зарубежном общественном мнении он стал местом, где древнегреческое на- следие соединялось с Востоком “Тысячи и одной ночи”. Через несколько десятилетий символи- ческое значение полуострова из- менилось. При Николае I в связи с появлением в государственной идеологии ноток “религиозного национализма” здесь стали искать мотивы средневекового христиан- ства. В частности, это выразилось в начале раскопок в Херсонесе и 3 А. Зорин. Кормя двуглавого орла… Литература и государственная идеология в Рос- сии в последней трети XVIII – первой трети XIX века. Москва, 2004; В. Проскурина. Мифы империи. Литература и власть в эпоху Екатерины II. Москва, 2006. С. 9, passim. 349 Ab Imperio, 1/2011 учёных трудах членов Одесского Общества истории и древностей, а также деятельности членов церкви. Возникает идея давнего славянского наследия на полу- острове, связанного с христиан- ством, а крещение Владимира стало пониматься как ключевой момент, когда Россия осознала себя Россией. Так прошлое пере- осмысливалось под текущий по- литико-идеологический момент. На мой взгляд, развитие идео- логических парадигм, связанных с Крымом и его прошлым, вряд ли имело настолько прямоли- нейный характер. Скорее, можно говорить о приобретении Крымом дополнительных значений, чем о вытеснении одного другим. Так, если говорить об археологических памятниках, возникновение ин- тереса к тому же Херсонесу свя- зано не только с тем, что он, как полагают, был местом крещения св. Владимира, но в целом со все- общим интересом к древностям и античности.4 Не случайно и во второй половине XIX в. Херсонес именовали то “русской Троей”, то “русскими Помпеями”,5 имея в виду его археологическую цен- ность, которая оставалось важной никак не менее, чем религиозная. Третья глава (Рр. 62-88) пред- ставляет собой авторское объяс- нение того, почему в 1850 г. было решено создать “русский Афон” в Крыму, превратив полуостров в символический центр право- славия, основанный на вековой традиции и древних памятниках. Важным побудительным и симво- лическим мотивом было противо- поставление миру ислама. Всё это было частью “большой игры”, в которой переплелись, в частности, интересы России на Балканах, де- ятельность представителей грече- ского освободительного движения в России, интересы христианских иммигрантов (греков, армян, бол- гар) в Крыму и другие факторы. В четвёртой главе (Рр. 103-124) рассматривается практическая реализация “афонского проекта”, выразившаяся в учреждении или возобновлении монастырей, на- чавшемся с открытия Успенского монастыря близ Бахчисарая в 1850 г., что должно было иде- ологически сделать настоящее Крыма христианским, а его про- шлое – христианским и визан4 Подр. см.: И. В. Тункина. К истории изучения Херсонеса-Корсуня в конце XVIII – середине XIX вв. // Москва – Крым, 2001. Вып. 3. С. 96-120. 5 Примеры употребления этих эпитетов: С. Б. Сорочан, В. М. Зубарь, Л. В. Марченко. Жизнь и гибель Херсонеса. Харьков, 2000. С. 25; В. В. Калиновский. Православное духовенство Крыма и Херсонес: Малоизвестные страницы истории исследования памятника // Ученые записки Таврического национального университета. Серия “Исторические науки”. 2010. Т. 23 (62). № 1. С. 83. 350 Рецензии/Reviews тийским. Основание монастырей сопровождалось историческими и археологическими исследовани- ями, которые, по мнению автора, несли важнейшую идеологиче- скую нагрузку. Вспоминаются исторические (а также и не очень достоверные) сведения о древней святости этих мест. Так христиан- ство превращалось в древнейшую религию Крыма. Формировалось (точнее, возобновлялось) сакраль- ное пространство полуострова с центрами в монастырях юго-за- падной и южной Таврики. Глава пятая (Рр. 125-149) анализирует религиозную со- ставляющую Восточной войны 1853–1856 гг. Возникшие мотивы противостояния христианства и ислама, использовавшиеся Россией для обоснования во- йны, стали фактором, радикально усилившим позиции христиан- ства в Крыму. Увеличилась роль Крыма как священного места, церковь же захватывает лидиру- ющие идеологические позиции на полуострове. Способствовали христианизации и активное уча- стие деятелей церкви в войне в качестве идеологов, и начавшаяся эмиграция крымских татар в Ос- манскую империю. В целом же война окончательно покончила с наследием екатерининской по- литики веротерпимости и сделала возможной широкомасштабную христианизацию Крыма. Рассматривая вопрос о на- строениях татар в годы войны, автор называет их жертвами, а не виновниками происходившего в Крыму насилия (Рр. 146-149). Это традиционная для западной исто- риографии точка зрения.6 На самом же деле ситуация выглядит далеко не так однозначно. Вот, скажем, что писал британец, корреспондент “Таймс” В. Г. Рассел (1821–1907): “Татары с радостью приветство- вали османов, встречали их как освободителей и братьев, с кото- рыми они связаны узами религии, языка и ненависти к русским. Они водили их из дома в дом и указы- вали на жертв для своей алчности и вожделения среди тех, кто про- тивился их невежеству или фана- тизму”. Впоследствии эти слова процитировал другой очевидец событий, Дункан Мак-Ферсон.7 Согласно главе шестой (Рр. 150-174), широкая послевоенная христианизация полуострова проходила под влиянием роста христианского патриотизма среди славянского населения империи, 6 Brian G. Williams. The Crimean Tatars: The Diaspora Experience and Forging of a Nation. Leiden; Boston; Köln, 2001. Pp. 149-154. 7 Duncan McPherson. Antiquities of Kertch, and Researches in the Cimmerian Bosphorus ; with Remarks on the Ethnological and Physical History of the Crimea. London, 1857. Р. 40. 351 Ab Imperio, 1/2011 противопоставленного ложно пре- увеличенной нелояльности татар в годы войны, послевоенной эми- грации мусульман и переселения в Крым беженцев-христиан из Ос- манской империи, а также личных качеств нового новороссийского губернатора А. Г. Строганова (1795–1891 гг.). Институциональ- но она выразилась в учреждении отдельной Таврической епархии в 1859 г. Правда, для начала при- шлось восстанавливать города и монастыри, разрушенные воен- ными действиями. Создавались и новые культовые центры. Важ- ную идеологическую роль стали играть визиты царской семьи к крымским святыням. Во второй половине XIX в. развивается ту- ризм, что привело к значительной популяризации Крыма и его древ- ностей, а также способствовало росту богатства и влияния мона- стырей. Оборотной стороной этих процессов стали многочисленные нарушения правил монашеской жизни и конфликты с мусульман- ским и иудаистским населением. В заключительной части (Рр. 175-195) автор обращается к не- простой политической, нацио- нальной и религиозной ситуации, сложившейся на Украине в целом и в Крыму в частности в послед- ние 20 лет. В хаосе конфессий и сект, политических деклараций и реальных действий, межнацио- нальных и межконфессиональных конфликтов автор пытается усмо- треть параллели с ситуацией XIX века и обнаружить последствия намеренно сконструированной тогда идеологии крымского хри- стианского наследия. Нынешнее возрождение христианства в Крыму, по её мнению, очень на- поминает процессы XIX в. Дума- ется, для авторских рассуждений было бы полезнее интерпрети- ровать факт канонизации героя её первых глав – архиепископа Иннокентия – нынешней право- славной церковью, чем вдаваться в историю украинских кришнаи- тов или Марии Дэви Христос. Если же переходить к характе- ристике работы в целом, прихо- диться признать, что не со всеми построениями автора можно со- гласиться. Козелски широко использует слова типа “конструировать”. В её интерпретации крымское христианство было, скорее, це- ленаправленно сконструировано церковью и государственными задачами, чем возникло само. Ведь даже публикации в про- винциальной прессе или учёные статьи, оказывается, подчинены единой цели – созданию этого христианского прошлого. Но так ли это? Каков критерий отбора ис- точников и самое главное – какова исследовательская оптика, сквозь которую они проходят? Имели ли все вольные или невольные участ- 352 Рецензии/Reviews ники “открытия”/“изобретения” христианского прошлого Крыма единую задачу перед собой? А может быть, существовали и противоречия в интенциях, множество видений и конфлик- ты между ними, о чём автор не упоминает? Почему бы также не предположить, что некоторые из “конструкторов” нового пейзажа могли испытать искренний ре- лигиозный восторг, увидев перед собой Херсонес, где крестился Владимир, подобно тому, как деревянная плошка стала свя- щенным Граалем для Баудолино и его товарищей?8 Мне кажется, проблемой такого подхода явля- ется именно риск, возможность не удержаться за гранью, отделя- ющей историческую реконструк- цию от интеллектуальной игры, основанной часто на методах по- пулярного среди исследователей- гуманитариев “конструктивизма”. А вот и ещё пример того, как древние памятники крымского христианства могли порождать ассоциации, никак не связанные с далеко идущими церковными или политическими планами по освоению империей Крыма. П.-С. Паллас (1741–1811 гг.), которого уж никак не заподозрить в право- славном фанатизме или привер- женности российской имперской идее, увидев пещерные монасты- ри Инкермана, немедленно связал их с монахами-арианами, т. е. сектой, исчезнувшей за полторы тысячи лет до него.9 Думается, автор монографии недооценивает свойства воображения и следую- щей за ним рефлексии (возможно, здесь появляется уже материал и для антропологов), за которой далеко не всегда просматриваются политические мотивации. Однако более важное замеча- ние касается иного аспекта. По каким-то причинам Козелски со- вершенно не рассматривает уси- лия по христианизации Крыма, которые происходили не со сто- роны русской церкви. Речь даже не о британских миссионерах, раздававших библии в Феодосии или пытавшихся проповедовать в Бахчисарае или Карагозе, но о переселенцах из Европы и кон- тинентальной России (например, чехах, немцах, молоканах, като- ликах, протестантах), чьи молит- венные дома самим своим появле- нием также не могли не изменить культурный пейзаж полуострова, городской или сельский. Может быть, по её мнению, результаты этой христианизации ландшафта были несравнимы с последстви8 Умберто Эко. Баудолино. Санкт-Петербург, 2004. С. 289-290, 514-515. 9 П.-С. Паллас. Наблюдения, сделанные во время путешествия по южным намест- ничествам Русского государства в 1793–1794 годах / Пер. с нем. С. Л. Белявской, А. Л. Бертье-Делагарда. Москва, 1999. С. 50. 353 Ab Imperio, 1/2011 ями деятельности православной церкви? Возможно, так. Но все же, думается, превращение реаль- ного и символического пейзажа в христианский не было таким линейным процессом в Крыму, связанным исключительно с цен- тральным (церковным) актором, как пытается представить автор. Здесь всегда сплетались самые разнообразные исторические, ли- тературно-идеологические моти- вы и административные действия имперской бюрократии, о которых на более раннем материале писали в том числе и уже упомянутые Зорин и Проскурина. Не удалось избежать и мелких ошибок. Так, например, история крымских греков начинается в V в. до н. э. (Р. 43), а не на рубеже VII–VI вв. до н. э. Херсонес вовсе не был уничтожен татарами в 1399 году (Р. 43), но существовал ещё как минимум в середине XV в. Ав- тор, кажется, не вполне осознаёт тот факт, что упоминающие крым- ских греков источники турецко- татарского времени подразумева- ют не их происхождение от греков античных или византийских (Рр. 43-44), но христианскую веру. Идея создать в Херсонесе церковь на месте предполагаемого креще- ния св. Владимира возникла не в середине XIX в. (Р. 60), а на чет- верть века раньше – её выдвинул инициатор раскопок на городище (и для их обоснования) адмирал А. С. Грейг (1775–1845 гг.).10 Со- временная библиотека “Таврика” является частью не Крымского этнографического музея (Р. 12), а Центрального музея Тавриды (в прошлом – Крымского республи- канского краеведческого музея). Наконец, неясен источник авторских сведений о нынешних проблемах, возникших между Национальным заповедником “Херсонес Таврический” и право- славной церковью. Так, конфликт со священником Паисием (Р. 187) объясняется по большей частью тем, что Паисий умудрялся на- рушать многие евангельские заповеди, причём нисколько не скрывал свои слабости, теорети- чески не совместимые с монаше- ством. Слова о том, что, в конце концов, патриархия отказалась от претензий на Херсонес (Р. 188), расходятся с реальностью. На территории заповедника функ- ционируют храмы, ряд зданий передан церкви или построен ею, а недавно, осенью 2010 г., появилось письмо от имени Тав- рического архиепископа Лазаря президенту Украины с набором стандартных требований к музею и плохо скрытым желанием за- брать Херсонес целиком. Таким образом, конфликт продолжается, 10 И. В. Тункина. Ук. соч. С. 101. 354 Рецензии/Reviews и перспективы его разрешения туманны. Он не является тайной, так как указанные сведения пери- одически попадают в прессу. Подводя итоги, скажу, что, не- смотря на отмеченные моменты в книге, с которыми сложно со- гласиться, исследование Козелски весьма интересно и как история христианских учреждений и не- которых идеологических течений в Крыму конца XVIII – XIX в., и как представление о культурном освоении империей (“колониза- ции”) собственного пространства. Лилия БЕРЕЖНАЯ Наталя Яковенко. Вступ до iсторiї. Київ: “Критика”, 2007. 375 с. ISBN: 966-8978-17-X. Недавно во время проведения семинара по истории Польши один из немецких студентов ввел меня в легкое замешательство вопросом: “Скажите,аэтиукраинскиеказаки, о которых Вы говорили, они все- таки какими были, хорошими или плохими? Вы же историк, можете нам сказать, как было на самом деле, что об этом говорят доку- менты эпохи?” Следует признать, что студенты этого семинара не специализировались по истории, а их интерес к Восточной Европе не был профессиональным. Иначе им бы пришлось рано или поздно по- знакомиться с основными постула- тами историографии и методиками исторического исследования. Мо- жет быть, тогда бы вопросы отно- сительно “исторической правды” или “того, как это было на самом деле”, не вызывали бы у них одно- значного желания поделить мир прошлого и настоящего на правых и виноватых. Видимо, именно стремление донести до студентов различные мнения о том, что такое “суд истории”, побудили профессора Киево-Могилянской академии Наталью Николаевну Яковен- ко, одного их самых известных ...