In lieu of an abstract, here is a brief excerpt of the content:

Reviewed by:
  • Mapping Europe’s Borderlands. Russian Cartography in the Age of Empire by Steven Seegel
  • Антон Котенко (bio)
Steven Seegel, Mapping Europe’s Borderlands. Russian Cartography in the Age of Empire (Chicago and London: University of Chicago Press, 2012). 368 pp., ills., maps. Bibliography, Index. ISBN: 978-0-226-74425-4.

Здравствуйте, господин Домский!

Название книги Стивена Сигела, преподавателя истории университета Северного Колорадо, несколько сбивает читателя с толку. Вопреки стоящим в заголовке словам о “пограничье Европы” и о “российской картографии в век империи”, эта работа и не о границах Европы, и не об истории российского картографирования этих границ в XVIII–XIX вв. Место действия книги – Западный край империи Романовых и Галиция империи Габсбургов, территория современных Белоруссии, Литвы, Польши и Украины. Предмет книги – воплощение противоречивых представлений о территории бывшей Речи Посполитой в картах, создаваемых разными акторами, прежде всего имперскими служащими и участниками национальных движений. Вслед за Джоном Брайаном Харли, который в своих теоретических работах настаивает, что нужно перестать рассматривать карты как невинные источники информации или же [End Page 259] как иллюстрации-дополнения для преподавания других предметов, Сигел также утверждает, что “отображение власти и рационализацию пространства с помощью карт нужно понимать в институциональном контексте и в запутанном, своеобразном контексте пограничья” (С. 4). Подчеркивая необходимость историзации и контекстуализации карт, а также скептического отношения к ним как к источникам истины, автор пишет о том, как власть над названными выше территориями выражалась в картах региона. При этом он предлагает важное исправление к подходу Харли, отмечая, в отличие от последнего, что карты были частью дискурса не только власти, но и протестного движения (С. 8, 286, ссылка 33). Сигел пишет о трех главных акторах: империях, представителях польского национального движения и “угнетенных” украинских, литовских и белорусских интеллектуалах. Источниками для книги в первую очередь послужили различные карты и географические тексты. И те и другие (во всяком случае, те, о которых пишет Сигел) представлены в российских и украинских библиотеках, поэтому непонятно, что имел в виду автор, когда писал, что не все карты доступны обычным читателям (С. 11). При этом Сигел не обращается к документальным источникам на белорусском, литовском, польском и украинском языках, в тексте исследования не встречаются ссылки на указанные в перечне использованных материалов исторические архивы Киева и Львова.

Книга состоит из введения, десяти разделов с выводами после каждого из них и заключения. В первых двух разделах автор конспективно излагает историю российской картографии при Петре I и польской картографии при Станиславе Понятовском, когда карты становятся инструментами управления этими странами; рассказывает о первых проектах картографирования России, о созданных для этого учреждениях; об Иване Кириллове и о Василии Татищеве; о польских магнатах, собирающих карты Польши в своих поместьях и созданных ими библиотеках, чтобы хотя бы таким образом компенсировать утрату своего государства. Особенно детально Сигел останавливается на фигурах Николая Карамзина и Ивана Ахматова, которые с помощью карт пытались доказать исторические права России на полученные территории и обосновать статус-кво, а также Йоахима Лелевеля, который, напротив, с помощью карт пытался доказать право Польши на независимость. Здесь же автор упоминает Симонаса Даукантаса как пример того, [End Page 260] что Карамзин и Лелевель в спорах о принадлежности этой территории не обращали внимания на население Великого княжества Литовского, оставляя его без права голоса.

В 3-м и 4-м разделах автор кратко описывает польскую и российскую картографию первой половины XIX в. Рассказывая, как российские картографы инкорпорировали Польшу в состав империи, он излагает историю дальнейшего институционального развития российской картографии и проведения военно-топографических съемок империи, бегло освещает территориальные взгляды Павла Пестеля, Константина Арсеньева, Николая Павлищева и Степана Барановского (не объясняя, почему выбрал именно этих авторов). Здесь же Сигел пишет о деятельности польских эмигрантов, которые после Ноябрьского восстания 1830–1831 гг. начали активную работу по сбору карт, которые могли бы противостоять европейскому забвению Польши и служить источником ностальгического мифа о ней; описывает семейства Корнов и Кольбергов – частных польских картографических издателей; рассказывает о приверженности поляков идее исторической Польши и сведении населяющих эту территорию украинцев и белорусов к “русинам”.

В разделах 5, 6 и 7 автор переходит к картографическому освоению края после Ноябрьского восстания и Январского восстания 1863–1864 гг., кратко излагает историю австрийской и польской картографии после 1863 г., рассказывает о введении расового дискурса в карты и о создании кафедр географии в университетах. Главные герои этих разделов – Петр Кеппен, Петр Семенов, Винцентий Поль, Помпей Батюшков, Родерик Эркерт и Александр Риттих. Основное же внимание Сигела приковано к ИРГО, “агенту колониальной и имперской экспансии России” (С. 110), а также к дальнейшему развитию российской географии. Возможно, автору стоило бы больше внимания уделить дискуссиям о том, что считать основным критерием для определения национальной принадлежности населения Западного края, и вспомнить, например, Михаила Кояловича и Павла Бобровского, которые отстаивали точку зрения, отличную от упомянутых Батюшкова и Эркерта, утверждали, что главным критерием должен быть язык, и подкрепляли свои взгляды соответствующими картами.

В разделах 8, 9, 10 и в заключении рассказываемая автором история доходит до Первой мировой войны и Парижской мирной конференции. В этих разделах [End Page 261] главный акцент сделан на том, как “угнетенные” – украинцы, литовцы и белорусы – пытались выразить свое мнение по поводу их картографического изображения, хотя возможности для этого были существенно ограничены.

Книга хорошо иллюстрирована, хотя некоторые изображения вызывают вопросы об их посыле (см., например, иллюстрации 6.4, 7.2, 7.3, 7.10, 8.4, 8.5, на которых большую часть занимает название карты и ее легенда). Некоторые из немногих таблиц неполны и производят несколько странное впечатление. Например, в таблице 6.1 “Этнографические карты в Центральной и Восточной Европе, 1848–1911” (автор не объясняет, почему закрывающая дата год 1911-й, хотя в книге изложение доходит до 1919 г.) не указаны работы Павла Шафарика, украинские карты 1860-х гг., Павла Чубинского, Михаила Кояловича, Владимира Гериновича, Софии Русовой и Ефима Карского (С. 142-143). Может быть, автору стоило бы также объяснить, чем он руководствовался при заполнении в этой таблице столбца “Притязания”, согласно которому, например, “притязания” карты Мирона Кимаковича и Любомира Рожанского (1892 г., на самом деле 1893 г.) охарактеризованы как “русинские/украинские национальные; габсбургские”, а “притязания” карты Григория Величко (1896) – как “русинские/украинские национальные”. В разделе 8 таблицу 8.1 “Карты Литвы, 1887–1918” о белорусских, литовских и украинских картах, наверное, лучше было бы дополнить аналогичной таблицей с картами Белоруссии и Украины.

В работе есть неточности, например различное написание названий работ Павла Шафарика (С. 117, 139, 311), и спорные интерпретации. Так, представляется сомнительным упоминание автором Богдана Ханенко, издавшего в 1896 г. “Древнейший план города Киева”, среди украинских активистов, вдохновленных историческими работами Михаила Грушевского (первый том “Історії України-Руси” которого вышел только в 1898 г.) (С. 203). Также остается неясным, что связывало географическую выставку в Москве (1892) с выставкой в Лондоне (1851) и “мировой географической выставкой в Париже” (1878). Возможно, имеется в виду всемирная выставка 1878 г.? Непонятно также, только ли в 1892 г. Российская империя решила представить себя во всей красе на географической выставке. Как тогда оценивать усиленное участие российской делегации во Втором географическом конгрессе (1875) и в чем состояла особенность московской выставки? Работа только выиграла бы, если бы автор больше [End Page 262] внимания уделил подтверждению своей мысли о том, что даже накануне Первой мировой войны среди польских интеллектуалов не существовало консенсуса о границах Польши (С. 240); в книге он ссылается всего на одну карту. Но такие фактические неточности в целом не влияют на общую идею работы Стивена Сигела. Учитывая, что, по словам самого автора, его работа – это первое систематическое исследование российской имперской картографии XIX в., выполненное не проживающим постоянно на вышеуказанной территории (С. 11), к его краткому изложению истории картографии Центральной и Восточной Европы следует относиться не слишком критически.

В силу моих собственных занятий этой проблематикой, я особенно внимательно прочитал места, посвященные в книге “украинской” теме. К сожалению, указанные Стивеном Сигелом в примечаниях украинские историки карт Украины до сих пор преимущественно занимаются Гийомом де Бопланом и его картами “Украины”, которые, по их мнению, изображали Украину уже в XVII в. История же украинской картографии XIX в. еще не получила должного внимания исследователей, поэтому пока не существует хорошей аналитической работы об украинской картографии того периода, на которую мог бы положиться автор обобщающей работы. С другой стороны, подобная tabula rasa должна была бы только радовать автора, перед которым открывается широкое поле исследований. К сожалению, Сигел не только не воспользовался ими, но практически во всех “украинских” частях своей книги допустил ряд ошибок, которые ставят под сомнение общие положения автора по этой теме.

Так, неверно названы в качестве “русинских деятелей” Николай Маркевич, Николай Костомаров и Пантелеймон Кулиш (С. 194), для которых намного важнее упомянутой автором карты Боплана была карта славян Павла Шафарика. У Константина Михальчука впервые конфисковали этнографическую карту Украины еще в 1862 г., что существенно меняет время, когда украинские деятели начали выступать против польского и российского картографического дискурса.

Представляется спорной история о “двух украинских национальных школах картографии” в 1860-х гг. в Киеве и Львове (С. 195). Вплоть до 1905 г. Киев не был центром украинской национальной картографии, а вся картографическая деятельность наиболее заинтересованного в национальной географии Украины Владимира Антоновича сводилась [End Page 263] к преподаванию частных курсов географии и подготовке для этих занятий нарисованных от руки карт Украины, а также к собиранию материалов для географического словаря Украины. До приезда во Львов Грушевского таким центром не был и Львов. Автором же карты 1861 г., которая появилась в “Львовянине”, был не аноним, скрывающийся под псевдонимом Михаил Коссак (Михаил Козак) (С. 195). Во-первых, Михаил Коссак – это не псевдоним, а имя и фамилия реального человека. Во-вторых, насколько мне известно, Коссак не был автором ни одной карты, а карта из “Львовянина” в других календарях не публиковалась (С. 195). Существуют весомые причины утверждать, что эта карта была передана из Санкт-Петербурга, настоящего центра украинского национального движения в 1860-х годах, во Львов ввиду невозможности печати ее в России. Автором “Карты малоруского народа” (1869) был не аноним (С. 197), а Василий Ильницкий. Карты же, выходившие во Львове в 1860-х гг., были не русскоязычные (С. 195), а на местном русинском языке. Так, например, “французская кровелька” над “о” в “Харкôве” с карты Ильницкого говорит о том, что это слово нужно читать со звуком “і”, т.е. как “Харків”. Понятие “украинский” действительно сложно входило в обиход украинофилов с 1860-х гг. Вместе с тем кажется спорным утверждение автора о том, что оно окончательно закрепилось в 1880-х гг. (Там же).

Среди неточностей можно отметить неверные даты выхода важных карт Николая Аркаса (вклейка 10) и Павла Чубинского (С. 196, 214). Последний начал свою известную экспедицию в 1869 г., а не в 1870 г. (С. 209), и не в рамках Юго-Западного отдела РГО, а по прямому поручению штаб-квартиры РГО в Санкт-Петербурге. Именно успех предприятия Павла Чубинского и многочисленные награды позволили киевским украинофилам хлопотать об открытии отдела. Трудно согласиться с тем, что до закрытия Юго-Западного отдела РГО в Киеве украинские деятели не “понимали геополитического значения карт” (С. 197). Во-первых, как я уже упоминал выше, украинские деятели интересовались картами их территории, по крайней мере, с 1860-х гг. Во-вторых, сотрудники Юго-Западного отдела РГО, не уделяя особого внимания картам, не подготовили ни одной из них, и причиной закрытия отдела послужила не картографическая деятельность. В своей истории о закрытии отдела Сигел ссылается на “Нарис історії України” Ярослава Грыцака, на обзорную книгу Льва Берга (1946) (С. 310, ссылка [End Page 264] 17), на статью Пола Бушковича об Украине в российской культуре первой половины XIX в. (который на указанных Сигелом страницах пишет о 1820–1830-х гг. и ни разу не вспоминает отдел РГО в Киеве), на обзорную историю Украины Пола-Роберта Магочи (C. 322, ссылка 25). Представляется, что и посвященный закрытию отдела параграф, и вся книга Сигела в целом могли бы значительно выиграть от привлечения к исследованию книги Федора Савченко, полностью посвященной Юго-Западному отделу РГО в Киеве. Конечно, первое издание (1930) сегодня раритет, но эта работа была переиздана гарвардскими украинистами (1970).

“Чтения в Историческом обществе Нестора-летописца” (1879–1914) не были органом киевских украинофилов (С. 198). В 1880 г. во Львове не начинали издавать журнал “Просвіта” (Там же) и Михаил (не “Мыкола”, с. 201) Драгоманов не был его редактором (Там же). Когда же Драгоманов критиковал карту Величко, то делал это не только за изображение, по его мнению, не существующих великорусских колоний на левом берегу Днепра, как предлагает считать Сигел (Там же), но и за чрезмерное количество поляков на правом берегу, советуя Величко взять за основу своей карты среди прочего работы Риттиха и Чубинского.

В 1902 г. Величко не издал своей “Географии Украины-Руси” (С. 202), так как эта работа была разгромно отрецензирована Степаном Рудницким, а потому было напечатано только два листа – введение и первая глава. Сам же Рудницкий написал не “географический словарь Украины” (С. 254), а словарь географической терминологии на украинском языке (который даже вышел как часть Записок НТШ, а не как отдельная работа) (С. 328, ссылка 24). Автору также стоило бы обратить внимание на главную довоенную географическую работу Рудницкого – учебник географии Украины с картой Украины (1910).

Наконец, Михаил Грушевский не был первым украинским историком, который начал использовать карты для создания украинского национального нарратива (С. 203) (им был Владимир Антонович). Если же говорить о книгах Грушевского, к которым прилагались важные карты Украины, то в первую очередь стоит отметить его русскоязычные “Очерки истории украинского народа”, а не “Історію України-Руси” или “Ілюстровану історію України” (Там же).

Особенно удивило утверждение автора о том, что Научное общество имени Шевченко было основано в 1873–1874 гг. при Киевском университете (С. 196), в [End Page 265] то время как создано оно было в 1873 г. во Львове как Литературное общество имени Шевченко и только в 1892 г. стало называться Научным обществом.

В целом попытка Стивена Сигела развить идеи Джона Брайана Харли в контексте Центральной и Восточной Европы заслуживает уважения. Для читателя, не знакомого с историей региона, рецензируемая работа может представлять интерес. В то же время исследователям, занимающимся историей этих территорий, книга может показаться недостаточно аналитической. Они также обратят внимание на встречающиеся в ней неточности. “Украинская” же часть истории в изложении Сигела напоминает приведенную им же цитату Вудро Вильсона, который в 1919 г. писал о своей встрече с “Домским” вместо “Дмовского” (Сигел подчеркивает эту ошибку президента США на с. 274). К сожалению, сто лет спустя Центральная и Восточная Европа, а особенно Украина, так и остались во многом краем Домских, но теперь уже для американского историка.

Антон Котенко

Anton Kotenko, PhD Candidate, Department of History, Central European University, Budapest, Hungary. kotenko_anton@ceu-budapest.edu

Антон Котенко, докторант, исторический факультет, Централь-но-Европейский университет, Будапешт, Венгрия. kotenko_anton@ceu-budapest.edu

...

pdf

Share