Russia under Western Eyes: From the Bronze Horseman to the Lenin Mausoleum by Martin Malia (review)

Рецензии 454 Илья ГЕРАСИМОВ Martin Malia. Russia under Western Eyes: From the Bronze Horseman to the Lenin Mausoleum. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1999. 514 p. Index. Мартин Малия принадлежит к узкому кругу корифеев и отцов- основателей современной амери- канской историографии России, поэтому каждая его книга являет- ся событием в профессиональной среде, задающим новые ориенти- ры и стандарты исследований. Его новая книга “Россия перед глазами Запада: от Медного Всадника до ленинского Мавзо- лея” посвящена малоизученной в американской русистике теме: формированию и эволюции вос- приятия России в западном об- ществе на протяжении трех по- следних столетий. Помимо оче- видного исторического интереса, поднятая Малией тема имеет важнейшее историографическое значение, так как скудость имеющихся исследований по ис- тории американской русистики во многом объясняется как раз отсутствием общей истории ме- няющегося отношения к России в Америке и вообще на Западе. Та- ким образом, и автор, и тема кни- ги заведомо уготовили ей особое место среди публикаций послед- него года. Судя по появившимся в печа- ти отзывам, новая книга Мартина Малии не обманула ожиданий западных читателей, ее отличает остроумное изложение обширно- го исторического материала. Рос- сийский же читатель наверняка оценит симпатию, с которой Ма- лия пишет о России, взвешенно отделяя даже в самых невыгод- ных для России ситуациях “ре- жим” от “народа”, а также реак- цию западных наблюдателей от действительных исторических реалий. Подкупает в “России пе- ред глазами Запада” и ясность концепции: начиная со времени Петра Первого, Россия становит- ся европейской державой, она достигает почти нормального “европейства” накануне первой мировой войны, затем следует временный откат советского пе- риода, и после 1991 г. Россия возвращается на путь интеграции в [Западную] Европу. Даже странно, что подобная книжка не появилась по крайней мере десять лет назад. Большин- ство американских русистов па- раллельно с курсами по россий- ской истории читают так назы- ваемый “вестсив” (Western Civilization), базовый курс по ис- тории западной цивилизации “от Адама до Потсдама”. При всей вынужденной поверхностности изложения вестсив учит широкой Ab Imperio, 3-4/2000 455 исторической перспективе, исто- рия отдельной страны вписана в общемировой исторический кон- текст. Вряд ли можно переоце- нить плодотворность подобной широты взгляда. Оборотной сто- роной его, правда, является со- блазн упрощения сложных фено- менов в дидактических целях. Не избежал этого соблазна и Мартин Малия... Другим неизбежным бичом вестсива и панорамного труда М. Малии являются досадные не- точности, немедленно бросаю- щиеся в глаза дотошным узким специалистам.12 А к безусловным достоинствам книги нужно отне- сти прежде всего остро сформу- лированную основную проблему исследования: “является ли анти- теза Россия и Запад исторической данностью? Или она сама соот- носится с историческими обстоя- тельствами?”13 Не менее важен 12 Так, Малия пишет о сложившейся в конце девятнадцатого века “экономической школе Михаила Туган-Барановского и Николая Кондратьева” (P. 207) не учитывая, что Кондратьев родился в 1892 году и окончил свою первую, церковно- приходскую, школу только в 1903 году. Очень странным кажется и малиевская интерпретация анализа ситуации в России Максом Вебером (P. 182). 13 Martin Malia. Russia under Western Eyes: From the Bronze Horseman to the Lenin Mausoleum. Cambridge, 1999. P. 7. исходный методологический по- сыл автора: реакция Запада очень часто обусловливалась не рацио- нальными соображениями, а “страхами и фрустрациями или надеждами и стремлениями, по- рожденными внутри европейско- го общества его собственными внутренними проблемами.”14 Об- раз России был во многом субъ- ективен, хотя и не являлся голым “конструктом”.15 Да и “Запад”, оговаривается Малия, не является единым феноменом, распадаясь на отдельные страны, политиче- ские круги и т.п.16 Если бы эти идеи высказывались в Заключе- нии в качестве выводов исследо- вания, книга обрела бы дополни- тельную глубину и научную цен- ность. Априорная декларация этих правдоподобных, но далеко не самоочевидных положений во Введении подкупает идеологиче- ски и эпистемологически друже- ственного читателя, но оставляет слишком многое необъясненным. В самом начале книги Мартин Малия честно описывает свой метод, который называет “эклек- тичным”. Прежде всего, сама те- ма исследования обусловливает компаративистский подход к проблеме. Во-вторых, объектом исследования становится “куль- турный климат”: не ментальность 14 Ibid., P. 8. 15 Ibid., P. 9. 16 Ibid., P. 8. Рецензии 456 и не общественное мнение в кон- кретный момент, а что-то вроде Zeit Geist традиционной интел- лектуальной истории. Культура при этом рассматривается в ее политическом преломлении, как политическая идеология, тесно связанная с доминирующим эсте- тическим дискурсом эпо- хи/страны. В отличие от архаиче- ской интеллектуальной истории как чистой “филиации идей”, Малия обещает вписывать от- дельные феномены этой культу- ры в максимально широкий исто- рический контекст. Наконец, в- третьих, Малия определяет свое видение общего пространства, на котором вступали во взаимодей- ствие Россия и Запад, как “запад- но-восточный культурный гради- ент”, откос, на вершине которого находятся Англия и Франция, а у подножия — Россия, “но все рав- но часть Европы”.17 Как бы ни относиться к заявленным мето- дологическим принципам, их четкая формулировка в начале книги снимает многие возраже- ния, возникающие по ходу чте- ния, как выходящие за пределы авторского намерения и возмож- ностей метода. Вообще характерная для аме- риканских историков боязнь тео- рии проявилась и в книге Малии, однако он умело приспосаблива- ет зачастую архаические теоре17 Ibid., P. 13. тические модели к нуждам своего исследования, делая существен- ные оговорки по частным аспек- там той или иной модели и тем осовременивая их. Так, старая теория [институциональной] мо- дернизации подверглась в 90-е годы сокрушительному разгрому в Америке, и только такие кори- феи, как Мартин Малия, могут позволить себе заявлять сейчас о “большой ценности” этой объяс- няющей модели в ее прежнем (прежде всего, экономическом) понимании.18 Но, не вдаваясь в методологические дискуссии, Малия добавляет, что нельзя упускать из виду культурную компоненту модернизации — и тем самым он, по сути, обращает- ся к более современному пони- манию модернизации как эволю- ции типа мышления и сознания. Однако читателю приходится по- лагаться на собственный круго- зор и интуицию, чтобы вписать отдельные элементы “эклектиче- ского метода Малии” в ту или иную методологическую пара- дигму. Сильной стороной книги Ма- лии являются многие частные ис- торические наблюдения. Он убе- дительно показывает, как внеш- неполитическая конъюнктура XVIII века способствовала три- умфальному восхождению Рос- сии в ранг европейской державы. 18 Ibid., P. 13. Ab Imperio, 3-4/2000 457 Кажется очень важным тезис Ма- лии, не раз повторенный в книге: Россия была “принята в Европу” как последнее династическое го- сударство старого режима.19 По- этому с падением старого режима в Западной Европе и переносом представления о стране с дина- стического государства и его аристократии на народ “староре- жимная” Россия столкнулась с принципиально иным восприяти- ем на Западе. Очень интересен сюжет (написанный в основном на первичных источниках) о вос- торженном отношении Томаса Джефферсона к Александру I в первые годы его царствования.20 Однако чем дальше мы вместе с автором удаляемся от благосло- венного XVIII века, “культурный климат” которого создавала не- многочисленная прослойка кос- мополитической аристократии, тем разреженнее становится ат- мосфера исторического контек- ста, тем менее удовлетворитель- ными оказываются стандартные объясняющие модели вестсива. В умело построенном повество- вании начинают появляться все более затягивающиеся паузы, в которых Мартин Малия на ско- рую руку пытается объяснить чи- тателю сложнейшие категории современной западной цивилиза- ции. Автор определенно не рас19 Ibid., P. 34. 20 Ibid., Pp. 57-58 et al. считывает на мало-мальски под- готовленного читателя, а по- скольку книга посвящена именно меняющемуся западному интел- лектуальному климату, объяснять приходится очень многое — но в ограниченном пространстве кни- ги о восприятии России на Запа- де... Первое отступление такого рода еще сравнительно коротко (с. 59-67) и посвящено рассмот- рению философских взглядов просветителей. Сделанный в ре- зультате вывод никак не требовал столь обширного экскурса, а главное, легко мог быть обосно- ван более чем обширной исто- риографией: “главной целью philosophes... была трансформа- ция старого режима в то, что сей- час было бы названо либераль- ным — и до некоторой степени эгалитарным — обществом.”21 Первые “постстарорежимные” генерализации также не вызыва- ют принципиального возражения, хотя и удивляют буквальностью изложения подвергающихся се- годня пересмотру моделей. Так, безоговорочно транслируется старая концепция “двух национа- лизмов”: французского полити- ческого, гражданского и немец- кого культурного, этнического.22 Следующий экскурс в основы западной цивилизации оказался 21 Ibid., P. 68. 22 Ibid., P. 109. Рецензии 458 уже обширнее (с. 112-124). На этот раз Мартин Малия пытается описать феномен романтизма, чтобы прийти к достаточно пред- сказуемому выводу: “...романтизм... объединил ра- циональность восемнадцатого века с сантиментами начала де- вятнадцатого века..,”23 что объяс- няет особенности западного вос- приятия России в первой трети XIX века. Параллельно Россия Александра I вписывается в са- мую что ни на есть традицион- ную модернизаторскую парадиг- му догоняющего развития.24 Не углубляясь в дискуссию вокруг различных подходов к проблеме модернизации, хочется поставить под сомнение актуальность зада- чи “догнать и перегнать Запад” для страны, только что сокру- шившей Наполеона Бонапарта. Вторая половина XIX века приносит взрыв социальной и политической мобильности в За- падной Европе, “культурный климат” предельно усложняется, а наблюдения Малии становятся столь же неконкретными и безад- ресными, как студенческий кон- спект: “...во всех уголках Запада расшевеливание общества при Александре II привело к выводу о том, что Россию больше нельзя определять простой категорией 23 Ibid., P. 124. 24 Ibid., P. 142. восточного деспотизма.”25 Что же касается объясняющих моделей, то Великие реформы описывают- ся в рамках концепции “прусско- го пути”.26 Малия прямо не цити- рует В. И. Ленина, но экстрава- гантность этой интерпретации для современной американской и российской историографии ре- форм Александра II сама указы- вает на ее “первоисточник”. В дальнейшем отступления от основного повествования для ликбеза о сути модернизма или либерализма становятся все более частыми и пространными, а объ- ясняющие модели подменяются эссенциалистскими метафорами вроде следующей: “Классическому либерализму не только больше не оставалось созидательного дела, он был на- пуган, видя, как сходит на нет его прошлая работа, и потому око- пался, чтобы удержать наследст- венную цитадель.”27 И без того прерывистая нить повествования окончательно рвется примерно в начале по- следней трети книги Малия. На- чав по своему обыкновению с бодрого экзаменационного во- проса “что есть социализм?” (с. 247), автор уходит в бесконечный и абсолютно избыточный экскурс в историю и теорию марксизма и 25 Ibid., P. 172. 26 Ibid., P. 168. 27 Ibid., P. 220. Ab Imperio, 3-4/2000 459 ленинизма. Страниц через сорок возникает ощущение, что чита- ешь какую-то другую книгу, ско- рее всего написанную в соавтор- стве Ричардом Пайпсом и Роем Медведевым. Как говорят в ро- манах, “все дальнейшее воспри- нималось словно в тумане”: ока- зывается, первая мировая война началась из-за “защиты россий- ских интересов на Балканах... за- падными союзниками”,28 а НЭП пришел к концу исключительно “по политическим, а не экономи- ческим причинам”.29 Если преж- де автор старался разделять рос- сийские реалии, их восприятие “Западом” и собственные оценки, то теперь он фактически иденти- фицирует себя с одной из поли- тических групп западных наблю- дателей. Этот поворот происхо- дит после вывода о том, что на- чиная с 1870-х годов “законода- тели общественного мнения на Западе начали смотреть на Рос- сию в довольно реалистическом ключе”.30 С 1890-х годов основ- ная литература о России исходит из-под пера либералов,31 поэтому идейно солидарный с ними Мар- тин Малия начинает оставлять без комментариев заявления этих авторов, а потом и вовсе придает им статус “суда истории”. Этим 28 Ibid., P. 240. 29 Ibid., P. 301. 30 Ibid., P. 179. 31 Ibid., P. 180. он нарушает собственные мето- дологические посылы, тщательно изложенные во Введении: пропа- дает и реальный компаративизм, и обещанное аккуратное воспро- изведение комплексного истори- ческого контекста, и даже пред- положение о неполной адекват- ности образа России, формируе- мого на Западе. Как представляется, главная проблема новой книги Мартина Малия связана с демонстратив- ной идеологической ангажиро- ванностью и безоглядным рас- творением автора в собственном повествовании. Действительно, Малия нарочито вплетает свой текст в ткань литературного нар- ратива: каждой главе предшест- вуют обширнейшие, часто на це- лую страницу мелкого текста, эпиграфы, а прологом к книге служит рассказ Геродота о Ски- фии (но без прямого указания на авторство в тексте, лишенном даже подписи), плавно перехо- дящий в монолог о тройке Н. В. Гоголя. Настроившись на вос- приятие остроумных афоризмов и поэтических метафор, читатель без страха и с интересом прини- мается за чтение объемного исто- рического исследования. Но по- степенно нарратив выходит из- под контроля автора и начинает вмешиваться в структуру истори- ческого исследования. Ради со- хранения единства поэтики и жанра повествования на протя- Рецензии 460 жении всей книги, Малия выну- жден описывать советское обще- ство в тех же примерно терминах и с той же политической пози- ции, что и династический режим XVIII века. В результате стремления убе- речь нарратив от противоречий и смысловых конфликтов, неиз- бежно возникающих при попытке описать три столетия противоре- чивой и конфликтной истории, поле зрения историка сужается и искажается: он становится спосо- бен оперировать лишь достаточ- но простыми историческими ка- тегориями, замечать лишь фено- мены, напоминающие уже опи- санные им в начале повествова- ния, а более сложные или совер- шенно новые игнорирует. Так, выбранная в качестве авторской позиции прогрессистская точка зрения, основанная на вере в ра- циональность и телеологичность исторического процесса, не по- зволила Малии осветить совет- ский период хотя бы на уровне пересказа современной историо- графии. Фактически воспроизво- дя классическую, но давно уста- ревшую концепцию Теодора фон Лоу, Малия считает, что сталин- ская социалистическая индуст- риализация “не очень отличалась от капиталистических достиже- ний Витте”.32 Самое же удиви32 Ibid., P. 310. Ср.: Theodore H. Von Laue. Why Lenin? Why Stalin? A тельное, что он практически со- вершенно игнорирует такой ис- торический “эпизод”, как Вели- кую Отечественную войну и крайне поверхностно комменти- рует западную реакцию на уча- стие СССР во второй мировой войне. Дело в том, что логика пове- ствования требует от автора рас- сматривать советский период как временный перерыв в посту- пательном движении России в направлении Запада.33 А значит, произошедшие после революции перемены — колоссальный со- циальный переворот, реструкту- ризация экономики и т.п. — бы- ли не более чем поверхностной стилизацией под “настоящую” модернизацию.34 Но тогда как объяснить победу в войне наро- да, опирающегося лишь на фан- томную идеологию и поверхно- стную индустриализацию? Ма- лия категорически заявляет, что через линию фронта “просачива- лись вести” о том, что немцы со- бираются обращаться с завое- ванным населением как с раба- ми, и потому еще не завоеванReappraisal of the Russian Revolution, 1900-1930. Philadelphia, 1964. 33 “...Советская Россия представляет одновременно максимальное отклонение от европейских норм и величайший сбой в собственном развитии России.” Ibid., P. 12 34 Ibid., Pp. 310-313. Ab Imperio, 3-4/2000 461 ные решили дойти до Берлина.35 Больше об Отечественной войне Малия предпочитает не вспоми- нать. Впрочем, он внес свой вклад в перестроечную дискус- сию о том, кто добыл победу: Сталин, партия, или народ. Ло- гика нарратива заставляет про- фессора русской истории сде- лать нетривиальное заявление (причем в данном случае это не метафора): “Гитлер дал Стали- ну... победу в большой европей- ской войне... над главной силой того времени...”36 Итак, сочетание крайне схе- матического подхода вестсива с неограниченным диктатом нар- ратива ставит историка в неза- видное положение, а его иссле- дованию угрожает перерожде- нием в памфлет. Даже наиболее подходящий для рассмотрения в духе классического вестсива период (XVIII век) не может анализироваться вовсе без при- влечения современных историо- графических моделей. И тем не менее в книге, посвященной восприятию России на Западе, Мартин Малия демонстративно игнорирует такую ключевую работу по теме и по периоду, как “Изобретая Восточную Ев- ропу” Ларри Вульфа. Что же ка- сается нарратива, то боязнь тео- рии сыграла злую шутку над 35 Ibid., P. 335. 36 Ibid. американским профессором. По- пулярная формулировка теоремы Геделя гласит, что любой сколь- ко-нибудь разнообразный алфа- вит (в частности, текст) несет в себе неразрешимое противоре- чие. Сколько не приноси исто- рическую фактуру в жертву внешней непротиворечивости повествования, итог предрешен. Отметая один нарратив (“вечной России” с ее неизменной “осо- бой” судьбой, предрешенной еще тысячу лет назад),37 Малия выстраивает новый (России, все пытающейся встать на путь “ис- тинно-западного” развития), ко- торый приводит его к не менее абсурдным выводам под конец книги. Разумеется, коль скоро исто- рики рассказывают истории, с нарративом бороться бессмыс- ленно — но еще опаснее полно- стью подчиняться ему. Более четверти века назад Хейдн Уайт (Hayden White) предложил исто- рикам признать, что структурой любого (даже самого научного) исторического исследования служит нарратив, более или ме- нее замаскированная повество- вательная нить, на которую ис- следователи нанизывают факты и объясняющие их концепции.38 37 Ibid., P. 5. 38 Hayden White. Metahistory: The Historical Imagination in NineteenthCentury Europe. Baltimore and London, Рецензии 462 Это само по себе не хорошо и не плохо, это скрытое свойство ре- месла историка, которое надо учитывать, чтобы не стать за- ложником поэтики собственного нарратива. Для того, чтобы ус- пешнее корректировать влияние нарратива на характер отбора и изложения фактов, Уайт предло- жил свою типологию нарративов, выделив три объясняющие стра- тегии повествования (характер аргументации, сюжетный жанр и идеологическая направленность), каждая из которых включает в себя по четыре основных подти- па. Комбинация из выделенных (пусть и достаточно произвольно) элементов создает определенный “историографический стиль”, во многом определяющий характер работы историка с фактами и объясняющими моделями. В идеале, используя методику Уайта, историк может поставить “диагноз” собственному нарра- тиву и скорректировать свое ис- следование, добавив “неудобные” с точки зрения преобладающей поэтики повествования факты и объясняющие модели. И уж ко- нечно, классификацию Уайта всегда можно эффектно спрое- цировать на исследование кол- леги-историка, объяснив его изъяны выбранным (пусть и 1993 [1973]. P. ix, et al. бессознательно) типом истори- ческого нарратива.39 39 Многие годы схема Уайта остава- лась маловостребованной, поскольку ее появление совпало с расцветом “научной” историографии броделев- ской школы, не допускавшей мысли о возможности влияния нарратива на “действительно научную” историю, опирающуюся на статистику и мате- матические методы анализа. Но уже спустя полтора десятилетия Лоуренс Стоун авторитетно констатировал “возрождение нарратива” как основы современных исследований, созна- тельно выбираемой многими истори- ками. См.: Lawrence Stone. The Past and the Present Revisited. Chapter 3: The Revival of Narrative: Reflections on a New Old History. London and New York, 1987. Pp. 74 – 96. Исследования по российской истории традиционно следуют в фарватере европеистики с некоторым отстава- нием, так что еще в 1990 году До- нальд Островски должен был объяс- нять релевантность схемы Уайта для русистики и призывать коллег созна- тельно отслеживать собственный ис- торический нарратив. См.: Donald Ostrowski. A Metahistorical Analysis: Hayden White and Four Narratives of “Russian” History // CLIO: A Journal of Literature, History and the Philosophy of History. Spring 1990, Vol. 19, No. 3. Pp. 215-235. Спустя десять лет книга Мартина Малии “Россия перед глазами Запа- да” свидетельствует о том, что аме- риканские историки России открыли для себя нарратив как самостоятель- ное и сильнодействующее средство организации и концептуализации эм- пирического материала, но не научи- лись еще контролировать или хотя Ab Imperio, 3-4/2000 463 Так, новая книга Мартина Малии является механистичной по способу аргументации (это значит, что он пытается вскрыть некие закономерности, управ- ляющие внешне случайными со- бытиями и ситуациями скорее путем редукционизма, чем син- теза, характерного для органици- стского подхода). Это сатира по сюжетной парадигме, по- скольку раскрывает за кажущей- ся новизной событий и явлений скрытую постоянную структуру и “вечное возвращение Того же в Новом” (но, в отличие от траге- дии как основы сюжета преды- дущей книги Малии — “Совет- ской трагедии” — этот неизмен- ный элемент имеет скорее знак плюс, чем минус). Наконец, идеологически нарратив Малии либерален, поскольку отдает яв- ный приоритет достижению де- мократического идеала путем частичных изменений. Такое со- четание элементов нарратива да- ет основание классифицировать историографический стиль “Рос- сии перед глазами Запада” как синекдоху, что предполагает ха- рактеристику целого по отдель- ной части, которая якобы симво- лизирует некоторое качество, присущее всему целому… бы компенсировать его опасные по- бочные эффекты. Ольга ШЕВЧЕНКО Е. Б. Шестопал. Психологиче- ский профиль российской поли- тики 1990х. Теоретические и прикладные проблемы политиче- ской психологии. М.: РОССПЭН, 2000. 431 с. Работа политического психоло- га Елены Шестопал, посвященная психологическим аспектам рос- сийской политики 1990-х, – цен- ное дополнение к растущему объему литературы, опублико- ванной за последние годы отече- ственными и зарубежными поли- тологами на тему политического процесса в современной России. Концентрируясь на психологиче- ских составляющих политики, автор не столько описывает неко- торую подобласть более обшир- ного политического процесса, сколько трактует весь этот фено- мен сквозь призму психологиче- ского знания. Анализу подверга- ются политические роли, типы лидерства, политическая культу- ра современной России, типы и механика политического участия, этнические стереотипы и многое другое. Более того, такие, каза- лось бы, непсихологические фе- номены как проблема разделения властей и конфликт между вет- вями власти, также трактуется автором как имеющие психоло- гическую природу и коренящиеся ...