“В РОССИИ НЕТ И НИКОГДА НЕ БЫЛО СОЦИАЛЬНЫХ КЛАССОВ”

Ab Imperio, 3-4/2000 413 Люц ХЭФНЕР “В РОССИИ НЕТ И НИКОГДА НЕ БЫЛО СОЦИАЛЬНЫХ КЛАССОВ”1 Elise Kimerling Wirtschafter. Social Identity in Imperial Russia. DeKalb, IL: Northern Illinois University Press, 1997. xi, 260 p. Борис Николаевич Миронов. Социальная история России периода Им- перии (XVIII – начало XX в.). Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. В двух томах. СПб.: Дмитрий Буланин, 1999. 548 и 566 с. С той поры, когда состоялась воображаемая беседа шотландского исследователя-русиста Доналда Маккензи Уолласа (Donald MacKenzie Wallace) с неким русским оппонентом, прошло одно столетие. Однако обсуждавшийся тогда вопрос не потерял своей актуальности до сих пор: социальная стратификация российского общества и его отношение 1 “In Russia there are no social classes, and there never have been any”. D. M. Wallace. Russia: on the Eve of War and Revolution / Edited and Introduced by C. E. Black. Repr. Princeton, NJ, 1984. Р. 92. Перевод статьи А. Каплуновского. Л. Хэфнер, “В России нет и никогда не было социальных классов” 414 к государству со времен Петра Великого и до Октябрьской революции 1917 г. вот уже свыше одного десятилетия интенсивно исследуются в США, Западной и Восточной Европе, а также в России.2 Из всего пото- ка публикаций мне хотелось бы представить два исследования. Одно из них вышло из-под пера Элизы Кимерлинг Виртшафтер (Elise Kimerling Wirtschafter).3 Она является профессором политехнического универси- тета штата Калифорния (California State Polytechnic University, Pomona) и, будучи автором еще двух монографий, принадлежит к числу лучших специалистов-русистов. Второе исследование принадлежит Борису Николаевичу Миронову, сотруднику Института Российской истории РАН в Санкт-Петербурге, профессору Санкт-Петербургского универ- ситета, известному в международном научном сообществе специали- сту по российской истории. 2 См.: E. W. Clowes, S. D. Kassow, and J. L. West (Eds.). Between Tsar and People. Educated Society and the Quest for Public Identity in Late Imperial Russia. Princeton, NJ, 1991; D. R. Brower. Estate, Class, and Community: Urbanization and Revolution in Late Tsarist Russia. Pittsburgh, PA, 1983; S. Fitzpatrick. Ascribing Class: The Construction of Social Identity in Soviet Russia // Journal of Modern History. 1993, Vol. 65. Рp. 745-770; G. L. Freeze. The Soslovie (Estate) Paradigm and Russian Social History // American Historical Review. 1986, Vol. 91. Рp. 11-36; L. H. Haimson. The Problem of Social Identities in Early Twentieth Century Russia // Slavic Review. 1988, Vol. 47. Рp. 1-20; M. Hildermeier. Burgertum und Stadt in Rußland 1760-1870. Rechtliche Lage und soziale Struktur. Köln, 1986 (= Beiträge zur Geschichte Osteuropas, Bd. 16); Он же. Standeordnung und sozialer Wandel: Rußland in der Frühphase der Industrialisierung // Geschichte und Gesellschaft. 1979, Bd. 5. S. 313-335; Он же. Was war das mesčanstvo? Zur rechtlichen und sozialen Verfassung des unteren städtischen Standes in Rußland // Forschungen zur osteuropäischen Geschichte. 1985, Bd. 36. S. 1553 ; Ch. Schmidt. Ständerecht und Standeswechsel in Rußland 1851-1897. Wiesbaden, 1994 (= Veröffentlichungen des Osteuropa-Institutes München. Reihe: Geschichte, Bd. 62); Он же. Uber die Bezeichnung der Stände (sostojanie-soslovie) in Rußland seit dem 18. Jahrhundert // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 1990, Bd. 38. S. 199-211; M. L. Bush (Ed.). Social Orders and Social Classes in Europe since 1500: Studies in Social Stratification. London, New York, 1992; M. Stadelmann. Das revolutionäre Rußland in der Neuen Kulturgeschichte. Diskursive Formationen und soziale Identitäten. Erlangen, Jena, 1997 (= Erlanger Studien zur Geschichte, Bd. 4); M. D. Steinberg. Moral Communities: The Culture of Class Relations in the Russian Printing Industry, 18671907 . Berkeley, Los Angeles, Oxford, 1992 (= Studies on the History of Society and Culture, 14); C. E. Black (Ed.). The Transformation of Russian Society: Aspects of Social Change Since 1861. 3rd edition. Cambridge, MA, 1970. 3 E. K. Wirtschafter. From Serf to Russian Soldier. Princeton, NJ, 1990; Она же. Structures of Society: Imperial Russia's “People of Various Ranks”. DeKalb, IL, 1994. Ab Imperio, 3-4/2000 415 Если первые две монографии Виртшафтер опирались на множество интереснейших материалов из российских архивов, то свой последний научный синтез она строит, в основном, на обширной российской, анг- лоязычной и немецкой литературе (список литературы занимает свыше 30 стр.). При этом сама монография американской исследовательницы о социальной структуре российского общества от Петра Первого до Февральской революции 1917 г. получилась относительно небольшой — 173 страницы.4 Монография преследует две цели. Во-первых, в ней делается по- пытка интерпретации разнообразной исследовательской литературы по общественной стратификации в России. Во-вторых, исследуются взаи- моотношения государства и общества (с. X). Виртшафтер делит свою книгу на четыре части: 1. Институциональные условия; 2. “Правящие” классы и служилая элита; 3. Средние слои (middle groups) и 4. Трудя- щееся население (laboring people). В первой части, где наряду с формированием государства и импе- рии исследуются проблемы семейных структур и наследственного пра- ва, Виртшафтер развивает тезис о большой зависимости правительства от принимавшихся на местах решений. Причинами этого были, по представлению Виртшафтер, размеры страны, плохие условия комму- никации, недостаточное поступление налогов, плохо оплачиваемый, а также количественно и качественно недостаточный аппарат управле- ния. Поэтому правительство не могло проводить единой, обязательной для всех политики. Виртшафтер выделяет феномен “общинности” (community) и ло- кальной автономии. Описываемый Виртшафтер феномен способство- вал образованию довольно обширного пространства для деятельности, которое одинаково успешно использовалось как агентами центра на местах, так и местным обществом.5 Неясным остается в связи с этим, кто воспользовался в большей степени этими локальными условиями, и какую роль они сыграли при формировании идентичностей и харак- тера деятельности (например, для тех же представителей центральной власти на местах). В отличие от Миронова, Виртшафтер не обсуждает вопрос о том, сформировалась ли в России сословная система. Более того, она прак4 Однако, Виртшафтер не уделяет доекатерининской эпохе должного внимания. В центре ее внимания находится XIX век. 5 Elise Kimerling Wirtschafter. Social Identity in Imperial Russia, Pp. 7, 10, 18, см. также P. 42. Л. Хэфнер, “В России нет и никогда не было социальных классов” 416 тически не использует этот термин — “сословие” (estate),6 но зато опе- рирует понятиями “статус”, “честь”. К сожалению, перечисленные термины остаются у Виртшафтер без какой-либо привязки к категори- ям Макса Вебера. Немецкий социолог определял “сословное положе- ние” как “используемое, как правило действенное позитивное или не- гативное привилегирование в социальном разграничении, основанное на: a) образе жизни (...), b) формальном воспитании (...); c) престиже происхождения или профессии”. “Сословное положение” исходит из “социального определения ‘чести’” и зиждется, таким образом, на мо- рально-нравственных оценках.7 Введенное Вебером социологическое определение сословия, которое разделяет сословия по профессиям, происхождению и политической деятельности, подходит для социаль- ной истории в качестве аналитической категории, но при этом оно кон- курирует с историко-правовым определением сословия как группы лиц с общими правами и обязанностями. Попытки синтезирующего, охва- тывающего все научные дисциплины определения сословия остаются или чрезвычайно формальными, т.к. они основываются на анахронич- ной рефлексии социального целого, или же оказываются в поле пара- дигмы “сословие-класс”. Приходится сожалеть не только об отказе Виртшафтер от использо- вания подходящей для ее анализа теории М. Вебера. Недостаток ее мо- нографии заключается также и в том, что автор не определяет свои центральные аналитические категории. Виртшафтер все время опери- рует такими терминами, как “класс”, “социальная идентичность”, не утруждая себя необходимыми, в общем-то, для читателя объяснениями своего видения вещей. Читатель вынужден довольствоваться собствен- ными домыслами. Как порой бывает необходима дефиниция понятий, можно проде- монстрировать на примере трех общеупотребительных схем стратифи- кации общества по классам: 1) дихотомическая с двумя классами с ан- тагонистическими признаками, 2) функциональная, исходящая из су- ществования трех классов с различными, но не противостоящими друг другу признаками, а также 3) градационная, в которой существуют три 6 Wirtschafter. Рp.22, 63 употребляет термин “сословие” только в одной цитате П. Н. Милюкова и в связи с третьим сословием в Западной Европе. Однако Виртшафтер не обосновывает свой отказ от “сословной парадигмы” (например, в качестве возражения формулировке Грегори Фриза [Gregory Freeze]). 7 M. Weber. Wirtschaft und Gesellschaft. Grundriß der verstehenden Soziologie. 5. revidierte Aufl. Tübingen 1972. S. 179, 534 и след. Ab Imperio, 3-4/2000 417 класса в вертикальной иерархии, основанной на множестве критериев, прежде всего, на степени обладания распорядительной властью над имуществом или престижем. Макс Вебер ввел понятие экономически детерминированного “клас- сового положения”, которое определяет для какой-либо группы людей “типичные шансы товарного обеспечения, внешнего положения в жиз- ни и внутренней жизненной судьбы” — т.е. социальный престиж и по- веденческие диспозиции. Он различал владельческие, промысловые и социальные классы. Необразованные, обученные и образованные рабо- чие составляют отдельные профессиональные классы. Под социальным классом, определение которого является смутным и формалистиче- ским, Вебер понимает такую совокупность социальных состояний, “между которыми обыкновенно легко и типично происходит обмен a) персональный, b) в последующих поколениях”. Однако для проявления классовых интересов и совместной деятельности, базирующихся на общем социальном состоянии, необходимо объединение на основе ха- рактерных социальных и политических взглядов, жизненных условий и стиля.8 Такое определение класса остается до сегодняшнего дня спорным. Идет ли речь о статистической классификации индивидуумов на осно- ве неких общих социоэкономических свойств или же о группах, кото- рые образуют реальные социальные единицы, исходящие из характер- ных черт сознания, поведения или коллективных действий (которые выражаются в традициях, системах ценностей, идеях и институцио- нальных формах)? Для веберовского понятия “класс” характерно то же нечеткое определение, которое можно встретить еще у Маркса с его разграничением между “классом самим по себе” и “классом для самого себя”.9 Другую попытку определения класса сделал английский историк Э. П. Томпсон (E. P. Thompson). Для него классы не являются структура- ми или категориями, а только историческими или психологическими феноменами.10 По сути, в этом особом подчеркивании идеальной сто8 Weber. S. 177 и след., 531 и след. 9 K. Marx, F. Engels. Werke. Bd. 4. Institut für Marxismus-Leninismus beim ZK der SED. Berlin, 1977. S. 181. 10 E. P. Thompson. The Making of the English Working Class. Repr. Harmondsworth, 1981. P. 8 и след. Л. Хэфнер, “В России нет и никогда не было социальных классов” 418 роны классовых конструкций речь идет о “воображаемом сообщест- ве”.11 В качестве аналитической категории понятие класса недостаточно для описания общества XIX и XX столетия, присущих ему социаль- но-экономических черт, культурных объясняющих схем, а также фор- мирования социально и политически активных единиц. В свою оче- редь, отказ от перечисленных аспектов тоже мало продуктивен. По- этому необходима комбинация аналитического понятия класса c интерпретационными схемами самовосприятия. Речь идет об изучении линий излома эндо- и экзовосприятия в рамках субъективных классо- вых конструкций вдоль “объективных” категорий пола, возраста, соци- ального и этнического происхождения, конфессии и уровня образова- ния. В отношении рабочего класса этот каталог “объективных” катего- рий можно пополнить профессиональными навыками, функциями и положением внутри предприятия. “Класс” и “сословие” являются категориями общественной диффе- ренциации по социальным группам. Их применение приобретает поли- тическое значение и звучание через апологию господствующих обще- ственных отношений или через критику этих отношений, которая под- разумевает необходимость изменений. Рассматривая бытующие струк- туры восприятия и классификационные схемы как составные части со- циальной действительности, мы следуем основополагающим, на мой взгляд, выводам французских социологов Эмиля Дюркгейма и Марселя Маусса, которые отрицали нейтральность подобных описаний соци- ального пространства. Верно было бы говорить о коллективной “ре- презентативности”, которая содержит стратегии и практики “создате- лей представлений”.12 Общие смысловые интерпретации, управляющие поведением, представления и интересы проявляются при этом как рам- ки, задающие конфигурацию сложным социальным идентичностям. Примером может служить общественность (включая общества по ин- тересам и благотворительные ассоциации). Культурные практики (а к 11 B. Anderson. Die Erfindung der Nation. Zur Karriere eines folgenreichen Konzepts. Berlin, 1998. S. 15 и след. 12 R. Chartier. Die Welt als Repräsentation // Alles Gewordene hat Geschichte. Die Schule der Annales in ihren Texten 1929-1992. Hrsg. v. M. Middell u. St. Sammler. Leipzig, 1994. S. 320-347; он же. Kulturgeschichte zwischen Reprasentationen und Praktiken // Die unvollendete Vergangenheit: Geschichte und die Macht der Weltauslegung. Berlin, 1989. S. 7-20, здесь S. 10 и след., 19 (цитата S. 11); он же. Zeit der Zweifel. Zum Verstandnis gegenwдrtiger Geschichtsschreibung // Neue Rundschau. 1994, Bd. 105, 1. S. 9-20, здесь S. 16. Ab Imperio, 3-4/2000 419 ним относятся достижение общественных интересов, их обсуждение и формулирование, совместное времяпрепровождение) являются в свою очередь формами исполнения властных полномочий отдельных соци- альных групп (Roger Chartiers). Они служат для разграничения своего и чужого образа жизни, сохранения его долговременного признания и институциализации. На основе сложившихся практик возможна пере- дача коллективной идентичности и поддержание единства какой-либо социальной группы, основанного на определенных ценностях. По- скольку мыслимый мир не менее реален, чем “действительный”, мни- мая объективность социоэкономических критериев покоится на своем интерсубъективном признании. Для исторической науки это означает, что количественные (социологические, статистические) методы не мо- гут больше претендовать на объективность, а управляющие человече- ской деятельностью мировоззрения и ценности принадлежат к объек- там изучения культурологии в ее историческом разделе.13 Если следовать соображениям социальной психологии, то социаль- ная идентичность в конкретных случаях указывает на доминирующие общие черты в самовосприятии или в практике групп: “под коллектив- ной ... идентичностью мы понимаем картину, которую та или иная группа создает о себе и с которой члены этой группы себя идентифи- цируют. Коллективная идентичность — не что иное, как вопрос иден- тификации со стороны вовлеченных индивидуумов ... Она настолько сильна и настолько же слаба, насколько она представлена в мыслях и поступках членов группы, мотивируя их.”14 Важно, что процесс кон- ституирования коллективного восприятия и самоутверждения является комплексным и непрерывным и что он ни в коем случае не протекает прямолинейно и односторонне. То, что эти определения “класса” необходимо учитывать, становит- ся понятным из второй главы монографии Виртшафтер. В ней автор рассматривает дворянство, чиновников, военных и духовенство. Вирт- шафтер утверждает, что созданные правящей властью правовые обще- ственные категории не имели никаких четких социальных разграниче13 Chartier. Kulturgeschichte. S. 24 и след.; он же. Welt. S. 326, 337, 343 и след.; P. L. Berger, Th. Luckmann. Die gesellschaftliche Konstruktion der Wirklichkeit. Eine Theorie...