ПРЕДИСЛОВИЕ К КНИГЕ АЛЕКСАНДРА ГЕРЦЕНА “С ТОГО БЕРЕГА”

Ab Imperio, 3-4/2000 27 Исайя БЕРЛИН ПРЕДИСЛОВИЕ К КНИГЕ АЛЕКСАНДРА ГЕРЦЕНА “С ТОГО БЕРЕГА”* Александр Иванович Герцен родился в доме своего отца в Москве шестого апреля 1812 года за несколько месяцев до занятия города На- полеоном. Умер Герцен в Париже 21 января 1870 года, когда вторая империя доживала свои последние дни. Его отец, Иван Алексеевич Яковлев, происходил из древней и богатой аристократической москов- ской семьи. Во время своих зарубежных поездок он встретился с Луи- зой Гааг, дочерью мелкого чиновника из Вюртенберга. С ней он вер- нулся в Москву. Луиза стала любовницей Ивана Алексеевича. По при- чинам неравного социального статуса брак между ними не состоялся. Сын Луизы Александр не мог наследовать имя отца и был назван Гер- ценом, словно чтобы подчеркнуть обстоятельства своего рождения. Однако во всех других отношениях с Александром обращались так, как будто он был законным сыном и наследником: он получил обычное для привилегированного сословия образование, и, после череды частных преподавателей, из которых больше всего ему запомнились эмигрант француз с якобинскими воззрениями и русский студент околоради- кальных взглядов, юный Герцен поступил в Московский университет в * Copyright © 1956 by Isaiah Berlin. Перевод выполнен по изданию: Isaiah Berlin. Introduction // Alexander Herzen. From the Other Shore. New York, 1956. Редакция AI благодарит Кейт Купер из Curtis Brown Group Ltd (London) за благожелательное и оперативное разрешение вопроса о позволении перевести и опубликовать текст Исайи Берлина. Перевод А. Семенова. И. Берлин, Предисловие к книге Александра Герцена “С того берега” 28 1829 году. В университете Герцен посещал лекции по философии, ли- тературе, естественным наукам, или то, что под ними подразумевалось в Москве в то время. Как и другие молодые люди в Европе, которая переживала восход радикальной мысли, Герцен увлекся учением фран- цузских социалистов и немецких философов-идеалистов. Он с горяч- ностью и остроумием защищал их взгляды в московских литературных салонах. Современники Герцена любили (или ненавидели) его за весе- лость и шарм, страстный и бескомпромиссный характер и глубокую культуру, за его чувственность и быстрый, колющий, прямолинейный и, как заметил один из его друзей, “хищный” интеллект. Способность диалектически мыслить и необыкновенное сочетание великодушного морального идеализма с колючим, нетерпимым, часто разрушитель- ным и ироническим юмором не оставляли окружавших Герцена людей равнодушными. Герцен обнаружил собственную политическую небла- гонадежность сравнительно рано в ходе учебы в университете, воз- можно, при обсуждении и защите левых воззрений на общество. Его служба в правительстве после университета была прервана двумя ссылками, каждая из которых явилась наказанием за приверженность к “опасным” идеям. И в ссылке, и во время пребывания в Москве и Cанкт-Петербурге он писал и время от времени публиковал эссе, ко- роткие рассказы и романы, которые были пронизаны духом резкого протеста против политических и социальных реалий того времени. Этот дух протеста был в разной степени общим для юных интеллек- туалов-бунтарей в период правления Николая I. В частности, он был присущ членам выдающейся группы молодых радикалов, среди прочих — друзьям Герцена Тургеневу, Бакунину, Станкевичу, Грановскому, Белинскому, Огареву, которые заложили традиции русской интелли- генции. Ранние работы Герцена очень типично передают основные те- мы, волновавшие интеллектуалов того времени, они посвящены исто- рическим и философским сюжетам – “новой” французской социологи- ческой школе историков (Герцен перевел “Историю Меровингов” Ав- густина Тьери), национализму славянофилов, разделению субъекта и метода в различных искусствах и науках. В этих работах присутствуют гегелевские мотивы истинного призвания человека в XIX веке и отно- шения природы к истории, а также фрагменты автобиографии, эле- гантный и увлекательный разбор различий между духом Петербурга и Москвы. К числу ранних работ относится и длинная диссертация о противостоящих друг другу опасностях дилетантизма и педантизма. Эта последняя работа, пожалуй, написана лучше других эссе и более других проницательна. Герцен в увлекательной и многозначительной Ab Imperio, 3-4/2000 29 манере противопоставляет быстро увлекающихся, но поверхностных любителей, которые смотрят на факты через телескоп и не различают деревьев среди леса, микроскопической педантичности профессио- нальных ученых, счастливых жертв наихудших немецких академиче- ских моделей. Он одинаково суров к обеим крайностям, но, в целом, более беспощаден к любителям, которые живут в страхе потерять соб- ственную уникальную индивидуальность после перехода к научным занятиям, чем к профессионалам, которые боязливо замыкаются в сиюминутных вопросах специализированных дисциплин. Относительно герценовских романов и рассказов можно сказать, что они являются типичными радикальными отрицаниями общеприня- той морали и социального угнетения, написанными под влиянием Шиллера, французских романтиков, Жорж Санд и другой “литературы протеста” того времени. Лучший роман Герцена “Кто виноват?” рас- сматривает типичную ситуацию того времени. Богатый и несчастный молодой русский землевладелец (“лишний человек”) без всякого ре- зультата сражается с окружающей средой. Этот персонаж будет позже прославлен в романах современников Герцена: Гончарова, Достоевско- го, Толстого и, особенно, Тургенева. Это прототип многих русских Гамлетов, слишком идеалистичный и честный для того, чтобы принять нищету и ложь современного общества, и слишком слабый и культур- ный для эффективной работы по уничтожению этой реальности. Вследствие этого положения такой персонаж не способен делать дело и обречен отравлять собственную жизнь и жизни других невротиче- ским поведением, вызванным дефектами общества, покушающегося на дорогие автору нравственные идеалы, которые, в зависимости от ав- торских социальных и религиозных убеждений, либо непоправимо ис- кажены, либо неспособны к возрождению. После смерти отца весной 1846 г., будучи хорошо финансово обес- печенным, Герцен задался вопросом о карьере. Он был амбициозным человеком и сам знал об этом. Он хотел оставить по себе память, со- творить себе памятник. Его поразительная неспособность стать при- мерным чиновником со всей очевидностью показала отсутствие воз- можности карьеры для духовно устремленных, талантливых, беззавет- но влюбленных в свободу, романтически настроенных молодых ари- стократов, которые желали заявить о себе на общественном поприще. Зимой 1847 г., взяв с собой жену, мать и все семейство, Герцен уехал в Париж. Больше он никогда не видел России. После медленного переез- да через Германию и Францию путешественники добрались до фран- цузской столицы. В Париже Герцен с головой ушел в круговорот идей И. Берлин, Предисловие к книге Александра Герцена “С того берега” 30 и эмоций, в котором проводили свою захватывающую жизнь полити- ческие эмигранты, собравшиеся в этом городе из всех европейских стран. Завораживающая сила герценовского ума и личности произвела впечатление даже в этом необычном собрании гениев и талантов. Гер- цен и Бакунин были первыми жителями варварской и пугающей Рос- сийской империи, которых признали как равных политические мысли- тели легендарного Запада. Равными они были признаны в интеллекту- альном плане, в отличие от отношения к другим либеральным путеше- ственникам из России, которых признавали либо за талантливых и со всем согласных интеллектуальных туристов, либо за праздных и любо- пытных зевак. Было очевидно, что в Европе надвигалась новая рево- люция, и Герцен оказался в волне революционных событий. В 1848-49 годах он путешествовал по Швейцарии, Савойе и Италии, и его описа- ния развивающихся в Риме и Париже событий во время annus mirabilis являются шедеврами точного анализа и литературного таланта. Он не пытается скрыть собственных симпатий и ненависти к королям и свя- щенникам, солдатам и полицейским, банкирам, буржуазным полити- кам, авторам призывов к здравому смыслу и порядку. Он идеализирует “голубые блузы” парижских рабочих и отдает дань признательности благородству и искренности плебейских масс в Риме. Герцен за рес- публиканцев, революционеров, Римский триумвират, Гарибальди, ли- деров римского народа, который он называет Чичеровачио, за Саффи и Мадзини. Он страстно и иронично повествует о деятельности своего друга Бакунина, величайшего из русских политических агитаторов, участие которого было неоценимым в первый день революции и ката- строфическим во второй. Он восхищается и симпатизирует Прудону, Mишле, Джеймсу Фазы. Его самыми близкими друзьями являются не- мецкий поэт, друг Вагнера, Георг Хервег и его жена. Волею обстоя- тельств отношения между Герценом, его женой, его кузиной Натальей и Хервегом все более и более напоминают сюжет романа “Кто вино- ват”, в котором обворожительный незнакомец влюбляется в женщину, состоящую в счастливом браке с человеком, доверяющим этому незна- комцу, в результате чего рушится как жизнь незнакомца, так и его дру- зей. Герцен усмотрел возможность такой аналогии и с негодованием отверг ее. Его “лишний человек” Бельтов был все-таки способен на мо- ральные муки и героическое самопожертвование, в то время как Хер- вег теперь казался ему ненавистным лицемером и мерзавцем, женатым на отвратительной женщине. Герцен описал детали всей этой истории без умолчаний и с мучительной скрупулезностью, которой, по стран- ному стечению обстоятельств, никто не ожидал от такого горделивого Ab Imperio, 3-4/2000 31 и чувствительного человека. Наталья, преданная своим любовником, вернулась к мужу, с тем чтобы умереть у него на руках спустя год. Удар следовал за ударом. Мать и один из сыновей Герцена утонули близ берегов Генуи во время шторма. Революция в Европе умирала от одной страны к другой, дискредитируя себя. В состоянии личного и политического отчаяния Герцен покинул Францию и поселился в сво- бодной, но, по его восприятию, бледной и холодной атмосфере Анг- лии. Он жил в Лондоне и его окрестностях с небольшими перерывами до середины 1860-х годов. В Лондоне он организовал “вольное” изда- тельство, которое в 1850-х гг. стало печатать на русском языке “По- лярную Звезду” (первый номер вышел в 1855 г.) и “Колокол” (1857). Эти периодические издания положили начало систематической рево- люционной агитации и объединению русских эмигрантов против цар- ского режима. Дом Герцена, правильнее сказать, дома, ибо он постоянно переез- жал, стали местом паломничества радикально настроенных эмигрантов из разных стран, в частности, поляков, с которыми он сохранял теплые отношения на протяжении всей жизни, что было исключением для рус- ской среды, и итальянцев, которым было отдано его сердце еще в ран- ние годы. Его отношения с французами были более прохладными. Их торжественность, риторика народных трибунов и окружение предос- тавляли первоклассный материал для герценовского высокоразвитого чувства комического. Он считал мистическое поклонение венгров Ко- шуту скорее странным, чем достойным восхищения. Немцев, в частно- сти Карла Маркса и его друзей, он считал невыносимыми. Что же до англичан, то он почти не виделся с ними. Герцен посетил постаревшего и потерявшего былую остроту ума Оуэна, состоял в переписке с Кар- лейлем, ценил Милля. В целом в Англии на него не обращали внима- ния, и он отвечал смесью уважения и антипатии стране, предоставив- шей ему убежище. Герцен остался в наиболее тесных дружеских отно- шениях со своими русскими друзьями и современниками, прежде всего с поэтом Огаревым, с которым они организовывали издательство в Лондоне, и с Бакуниным, которому удалось бежать из сибирской ссыл- ки и который в 1860-х годах вызывал у Герцена смешанное чувство раздражения и удовлетворения. Он был рад потоку русских посетите- лей, который состоял из писателей и журналистов, либеральных ари- стократов, любящих политический риск, и старых оппонентов – славя- нофилов, страстных молодых радикалов, смотревших на него как на старую и бесполезную реликвию ушедшей эпохи, оппозиционных пра- вославных священников, профессоров университета, разных старых И. Берлин, Предисловие к книге Александра Герцена “С того берега” 32 знакомых. Растущий престиж Герцена привлекал всех этих посетите- лей к тому, что становилось официальным центром оппозиции россий- скому правительству. Европа чествовала Герцена, а “Колокол”, кото- рый специализировался на выявлении специфических преступлений и на опубликовании имен виновных, оказывал беспрецедентное влияние на правительственные круги Санкт-Петербурга, более всего – в конце 1850-х – начале 1860х гг. Во время Польского восстания 1863 года ор- ган Герцена поддержал поляков в ситуации почти единодушного пат- риотического возмущения русского общественного мнения. По подав- лении восстания влияние “Колокола” стало быстро падать. После бес- цельного пребывания в Лондоне, во время которого Герцен состоял в не совсем счастливой связи с талантливой, но неврастеничной женой Огарева, он отправляется в Италию и Швейцарию и умирает в Париже 21 января 1870 г. Над местом его погребения в Ницце возвышается его статуя. По прибытии в Лондон Герцен приступил к написанию своей зна- менитой автобиографии, или мемуаров биографического жанра – “Бы- лое и Думы”. Это произведение составляет фундамент его писатель- ской славы. “Былое и Думы” — это шедевр литературного и политиче- ского мастерства, сопоставимый по таланту с великими русскими ро- манами XIX века. Повествование не имеет формальной структуры и представляет собой череду эпизодов, соединенных временной связью. По ходу действия Герцен описывает общественную жизнь и личные переживания, набрасывает портретные зарисовки людей и обстоя- тельств, анализирует существующие и будущие социальные и полити- ческие условия жизни в Европе и России, а также включает в текст собственные наблюдения, фрагменты дневника, эпиграммы, историче- ские и психологические наброски, записки путешественника, рефлек- сию влиявших на него политических и исторических идей, красочные и проницательные описания собственных переживаний или событий собственной жизни, встречи, беседы, признания, развлечения и памят- ные зарисовки особенностей и случаев из жизни различных эмигрант- ских групп в Лондоне и по всему миру, в том числе отношения между этими группами и их отношения с англичанами. Такой большой и раз- нохарактерный спектр сюжетов объединяется в единое целое повест- вования талантом нарративиста и бытописателя, который в своем жан- ре никем превзойден не был. “Былое и Думы”— это автобиография ис- тинного гения, которая остается на недосягаемой высоте, несмотря на обилие подобных произведении в XIX веке. Это произведение Герцена было переведено на несколько европейских языков, но только на роди- Ab Imperio, 3-4/2000 33 не автора оно признано как классическое, сравнимое по масштабу и качеству с “Войной и Миром”. Кроме работы над мемуарами, Герцен на протяжении 20 лет непрерывно занимался публицистикой, выступал в качестве голоса России за рубежом, призывавшего к революции. В этом качестве он написал огромное количество статей, писем, эссе, прокламаций, лучшие из которых можно назвать оригинальными ше- деврами журнализма и искусства. Он был одним из внимательных на- блюдателей событий, разворачивавшихся на европейской сцене в XIX веке. В этом качестве только Маркс и Токвиль сравнимы с ним. Его “Письма из Франции и Италии” (первая версия этой работы была оза- главлена “Письма с авеню Марины”), которые он посылал своим друзьям в Москву для публикации в “Современнике”, содержат луч- ший анализ общей политической и социальной ситуации на Западе в канун и в начале революции. Он продолжал писать обозрения общест- венной и частной жизни во Франции, Англии и России на всем протя- жении своей писательской карьеры, хотя и в несистематическом жанре статей и импровизаций. Увлекательные по форме и ценные по сущест- ву, эти фрагменты разбросаны по двадцати двум томам его работ, из- данных после его смерти. До настоящего времени эти работы пред- ставляют собой уникальное описание жизни Европы в середине XIX века. Более значительное место, чем вышеописанные исторические зари- совки, занимает его работа “С того берега”. Она является попыткой оценки последствий и выведения “морали” из окончательной неудачи европейских революций 1848 года. В качестве литературного произве- дения данная работа на языке оригинала представляет сочетание про- ницательности, иронии, воображения, моральных суждений, феерии, почти поэтического красноречия и принизывающей интеллектуальной силы, вкупе с внутренней элегантностью стиля и чувства, которые со- ставляют отличительное качество герценовского писательского почер- ка. Работа была задумана как надгробная речь над либеральными и де- мократическими доктринами и фразеологией, которые испытали на се- бе тяжелый удар неудачи революции. Данное герценовскoe сочинение содержит этические и философские идеи, которые представляют инте- рес не как отдельные размышления, но как морально- философская доктрина захватывающей оригинальности, состоящая в родственной связи со взглядами, нашедшими свое полное выражение только в наши дни. Работа Герцена о потрясениях 1848 года отличается от двух других знаменитых сочинений на ту же тему. В ней нет отстраненной и иро- И. Берлин, Предисловие к книге Александра Герцена “С того берега” 34 ничной манеры знаменитых мемуаров Токвиля, в равной степени автор избегает рассмотрения современных событий революции в рамках од- ной специфической теории, как это делает Карл Маркс в своих двух эссе о 1848 годе. Герцен не старается оправдать участников и партии, как не старается он продемонстрировать определенную философию истории. Но он сходится с Марксом и Токвилем в стремлении описать контекст событий, проанализировать взгляды, амбиции и желания мно- гочисленных партий, отдельных лиц и классов, показав социальные и исторические причины подобного поведения. В его описании находит- ся место анализу способов и причин предательства дела революции ее главными сторонниками, он отмечает пустоту и противоречивость со- циальных и политических программ, выводя их из свойственных тому времени страхов; путаницу и лавирование либералов, которые, будучи одновременно идеалистически настроенными и прагматически мысля- щими, подрывали основы старого строя и не могли от него полностью освободиться, поджигали фитиль и пытались остановить взрыв. Работа, таким образом, представляет собой прямой удар по доктрине, которая в то время была кредо почти каждого левого оратора в Европе, за знаме- нательным исключением Прудона и нескольких анархистов, к кото- рым, впрочем, никто не прислушивался. Герцен занят вопросом о свя- щенной человеческой обязанности принесения в жертву себя или дру- гих на алтарь великого нравственного или политического дела, вопро- сом об абсолютном принципе или “коллективном существительном”, который вызывает эмоциональный подъем, как, например, Нация, Де- мократия, Равенство, Человечество или Прогресс. Герцен рассматрива- ет их как современные реинкарнации древних религий, которые требо- вали человеческих жертв, верований, происходящих из иррациональ- ных убеждений (укорененных в теологии и метафизике) в существова- нии огромных и угрожающих сил. С распадом примитивного религи- озного чувства объекты слепого религиозного преклонения теряют не- досягаемость и становятся категориями политической риторики. Дог- маты таких современных религий оправдывают эффект, производимый выживанием определенных риторических формул или символов, кото- рые способны вести к убийству, пыткам и унижению беззащитных жи- вых существ. То, что обычно рассматривается как преступление или помутнение рассудка, считается допустимым и даже приветствуется. Этим современным религиям Герцен противопоставляет собственное позитивное кредо, которое утверждает, что человек свободен внутри узкого, но определяемого пространства, что он не является игрушкой естественных стихий и простым элементом в унифицированной массе Ab Imperio, 3-4/2000 35 исторического сырья, предназначенного для использования каким-либо божеством в деле великого исторического созидания. Таким образом, гегелевское “лобное место истории” ведет человека к самопожертвова- нию с тем, чтобы триумф разума выглядел более величественным. Данное понимание отношений между человеческой свободой и исто- рией лежит в основе немецкого исторического романтизма, как право- реакционной интерпретации, так и в левореволюционной его версии. Оно также отражено в последующем развитии немецкой мысли и ис- кусства, пронизанных мотивом смерти и трансфигурации, в случае не- обходимости, целых народов и цивилизаций в периоды войн, револю- ций и других смут, которые отличаются жестокостью, но вместе с тем являются необходимыми, а следовательно, священными катаклизмами. Герцен отрицает такое видение истории, считая его ничем иным, как садистской мифологией, типичной для немцев, которая не основана на эмпирических доказательствах и не может иметь морального оправда- ния. Согласно его взглядам, нравственность не является фиксирован- ным, объективным и вечным кодом неизменных предписаний, которые должны быть просто распознаны и выполнены людьми, независимо от того, предписаны ли они персонифицированным божеством или исхо- дят из “природы” или “логики истории”. Герцен полагал, что человек изобретает собственный моральный код, что, движимый эгоизмом, без которого не может быть жизни и творчества, он принимает на себя от- ветственность за сделанный выбор. Таким образом, ответственность за нежелание хотя бы попытаться осуществить то, что человек по разным причинам считает добром, справедливостью, наслаждением, прекрас- ным или истинным, не может быть переложена на природу или обстоя- тельства истории. Подобная мысль о принципиальной невозможности сформулировать общие и вечные нравственные ценности, лишенная байронической самодраматизации и ницшеанской гиперболы, была большой редкостью в XIX веке, равно как не является такой взгляд общепринятым и в наше время. С точки зрения современной философ- ской мысли, такое видение свободы человека представляет переходное звено между позитивистами, способными на моральное воображение, и эссенциалистами, которые могут сказать нечто гениальное и понятное. Данная философская позиция ударяет как по левому, так и по правому флангу, вставая в оппозицию к романтически мыслящим историкам, Гегелю, в определенной степени – Канту, Толстому, а равно – к рели- гии искусства, “научной” и “эволюционной” этике и всем церквям. Ее отличают эмпиризм и натурализм, признание абсолютности ценностей для тех, кто их разделяет, и их изменяемости, отсутствие страха перед И. Берлин, Предисловие к книге Александра Герцена “С того берега” 36 детерминизмом и социализмом. Кроме всего прочего, данная позиция является независимой. Герцен нападал с особенным возмущением на тех, кто взывал к универсальным принципам для оправдания варвар- ской жестокости и уничтожения тысяч ныне живущих людей с тем, чтобы миллионы жили счастливо в нераспознаваемом будущем; напа- дал на тех, кто универсальными принципами оправдывал невиданные страдания и несправедливости во имя всеобъемлющего, но отдаленно- го счастья. Такой взгляд Герцен считал опасным заблуждением, воз- можно, сознательным обманом, так как конечные цели могут не быть достигнуты, а агония, страдания и преступления настоящего времени остаются слишком реальными. Знание человека о будущем ограниче- но, он не обладает способностью точного предвидения, а следователь- но, оправдание жестоких действий пустыми обещаниями о будущем может быть либо помрачением рассудка, либо обманом. Никто не мо- жет сказать, достанется ли миллионам твердо обещанная счастливая судьба, но с уверенностью можно предсказать, что тысячи безмолвно погибнут в настоящем. Отдаленные цели для Герцена не являются це- лями в принципе, но, скорее — чудовищными заблуждениями. Цели должны быть осязаемы, как “ежедневная плата работника или удовле- творение от сделанной работы.” Современники XX века вряд ли нуждаются в напоминании о тира- нии великих альтруистических доктрин, об освободителях, что сокру- шают, об “арифметическом пантеизме всеобщего избирательного пра- ва” и “предрассудках в республиках”, так же как о жестоком пренеб- режении меньшинством. Герцен же изложил свои мысли столетие на- зад, во время подъема демократической риторики, когда индивидуа- лизм холодного разума, клерикализм и династический деспотизм счи- тались врагами, которым противопоставлялись масштабные утопиче- ские видения социалистов, католиков, гегельянцев, позитивистов и других строителей великих метафизических и религиозных систем XIX века. Герцен интеллектуально и эмоционально восстал против этого господствующего направления мысли, так как, по его мнению, оно уг- рожало индивидуальной свободе. Как одного из философов в традиции западной мысли, Герцена отличает дух скептицизма. Несмотря на ув- лечение русским крестьянством, популизм Герцена так же как и попу- лизм Толстого, происходил более от Руссо, нежели от родной земли. Взгляды Герцена восходят к традиции Эразма и Монтеня, Бейла и Фонтенеллэ, Вольтера и Констана, Гумбольдта и английских философ- ских радикалов, всех, кто протестовал против деспотизма, где бы по- следний ни обнаруживал себя, не только деспотизма священников, ко- Ab Imperio, 3-4/2000 37 ролей или диктаторов, но равно и обесчеловечивающего эффекта по- давления, создаваемого универсальными космологиями, которые ми- нимизируют роль индивида, урезают его свободу, подавляют его жела- ние к самовыражению и вынуждают к преклонению перед великими, неизменяемыми, всевластными и вечными законами и институтами универсума, перед лицом которых попытка совместной человеческой деятельности – не более чем дуновение ветра. Все подобные системы казались Герцену лживыми. В эссе “С того берега” он направляет ост- рие атаки против подлости и завистливости буржуазии, которая со- крушает все оригинальное, независимое или искреннее, против клери- кальной и милитаристской реакции, а также против ненависти к свобо- де и варварской жестокости масс. Герцен интуитивно чувствует при- шествие катастрофы, так же глубоко, как Маркс или Бухгардт. Но, в то время как Маркс и гегельянские пророки испытывали желчную ра- дость при одной мысли о могущественных и разрушительных силах, направленных против плохого старого мира, Герцен оставался свобо- ден от желания стать простым зрителем спектакля власти и мести, от презрения или ненависти к слабости как таковой, от романтического пессимизма, который лег в основу грядущих нигилизма и фашизма. Если коммунизм – восстание масс – будет допущен в Европу, то все, что цивилизованные люди считают ценным, будет сокрушено этим “ужасным, кровавым, несправедливым и быстрым” пришествием во имя крови и слез угнетенных. В отличие от апокалиптических проро- ков своего времени, Герцен считал, что такого катаклизма можно из- бежать и что он вовсе не величественен. Когда он предостерегал своих друзей от “Фригийского колпака” или от красного флага масс, указы- вая на то, что последние так же смертоносны, как окровавленный меч правящих классов, предостережение было вызвано не романтическим отчаянием, но позитивной задачей, так как, по мнению Герцена, зна- ние, разум, воля и смелость могут отвести опасность и изменить чело- веческую историю. Возможно, это было запоздавшим шагом, Европа уже погружалась в катастрофу. Но должна ли Россия влиться в общую волну кризиса? Герцен выразил свои надежды и опасения по поводу России самым ясным образом в открытом письме, адресованном прославленному французскому историку Ж. Мишле. Будучи другом великого польского поэта Мицкевича и его товарищей по эмиграции из страны-“мученицы Европы” и величайшей жертвы российской агрессии, Мишле написал эмоциональное эссе, отрицая возможность кооптации русских, с их не- человеческим варварским обликом, в среду европейских наций. Герцен И. Берлин, Предисловие к книге Александра Герцена “С того берега” 38 выступил с темпераментным ответом, высказывая искреннюю симпа- тию к полякам и раскрывая некоторые из оптимистических и даже уто- пических идей, на которые он возложил свои надежды после разочаро- вания в перспективах западного мира. Спасение Герцен увидел в об- щинной организации русского крестьянства, посвятив несколько стра- ниц красноречивому описанию бескорыстного и спонтанного русского характера, который не был тронут коррозией сомнения и морального опустения стареющего западного мира. Он сумел убедить себя в том, что достойные уважения качества русского характера будут достаточ- ным основанием для решения “величайшей проблемы века” – прими- рения индивидуальной свободы с требованиями необходимого роста централизованной власти, сохранения частной жизни без эффекта “атомизации” общества — той проблемы, которую “до настоящего времени не смог решить западный мир”. Спасительный ответ, который должен был дать русский крестьянин всему миру, заключался в кол- лективном производстве, соединенном с защитой прав и свобод инди- видуума, тех прав и свобод, к которым не имели симпатий ни Маркс, ни Кабе, ни Луи Бланш. Верно было то, что крестьянская община ока- залась недостаточной для спасения самой России от кошмара визан- тийства, или монгольского ига, или розг немецкой бюрократии и цар- ского кнута. Но, вооружившись западными научными технологиями, несломленный русский мужик еще продемонстрирует миру урок соци- альной организации. Русский популизм, сентиментальный или реали- стический, в основном обязан своим появлением герценовскому не- обоснованному оптимизму, которым тот утешал себя. Герцен направлял острие своей критики на правых и левых, и они отвечали ему отлучениями. Правые отвергали его как критика основ церкви и государства, левые, в частности, новое молодое поколение русских революционеров, видели в нем слишком богатого, цивилизо- ванного, элегантного, любующегося собой скептика-дворянина, кото- рый устроил уютную жизнь на Западе, делавшую невозможным сопе- реживание столь непохожей суровой реальности России. В нем также усматривали угрозу, так как герценовская предрасположенность к раз- очарованию и даже цинизму могла ослабить движущие силы револю- ции и способствовать ироническому и даже театральному отношению к действительности, в то время как серьезно настроенным людям необ- ходимо было принять решение, на чьей они стороне, не обращая осо- бого внимания на проблемы личной совести и сомнения. Герцен отве- чал, что организованное хулиганство и нигилизм не решают проблемы. В одном из своих последних эссе он вывел ряд “новых людей.” “Новое Ab Imperio, 3-4/2000 39 поколение” обвиняло “старое” в лицемерии: вы лицемеры, мы циники, вы говорите как моралисты, мы должны говорить как бунтари, вы бы- ли вежливы с сильными и грубы со слабыми, мы должны быть грубы ко всем. Вы кланялись без чувства уважения, мы будем пробираться и толкаться без извинений. В целом, победили тоталитарные оппоненты Герцена справа и сле- ва. Капризом истории (одним из тех, которые сам Герцен так любил описывать) можно считать тот факт, что на основе одной или двух вос- торженных цитат из Ленина он был канонизирован в своей родной стране в качестве священного основателя новой жизни, будучи при жизни врагом власти, самым решительным (и проницательным) оппо- нентом множественных коммунизмов своего времени, противником всех догм, провозгласителем безнравственности лозунга во здравие на- рода (сравнимого со здравицей монархам), утверждавшим, что идеал, над которым запрещено смеяться, не есть идеал вовсе. Ирония заклю- чается и в том, что Герцен личностно и политически выступал против Маркса и “марксоидов” (как он их называл) и был сам развенчан по- следними. “Нигилисты” 1860-х годов и социалистические писатели позднейшего времени были более последовательны и честны в своем отношении к Герцену, когда атаковали его за либеральные намерения. Их подозрения оказались обоснованными, ибо Герцен любил стиль и дух свободных человеческих существ. Он ценил такие качества как темперамент, оригинальность, эстетическое чувство, даже когда они обнаруживаются в олигархиях и аристократиях. Ему не были симпа- тичны массы угнетенных как таковые, его беспокоило только возму- щение и желание справедливости. Особо близкими Герцену были че- ловеческие качества, которые редко обнаруживают массы: развитое воображение, спонтанность, человечность, цивилизованные реакции, естественная щедрость, смелость, широкие горизонты, инстинктивное понимание индивидуальной свободы, ненависть ко всем формам раб- ства, произвола, унижения и деградации. Он превозносил вышепере- численные характеристики, где бы они ни проявлялись, даже в среде угнетателей. Он отрицал политические формулы и генерализации, ка- кими бы освященными они ни были в контексте мученичества борцов за дело, которое он считал собственным. Он повторял вновь и вновь, что слова и идеи не могут быть заменителями опыта, что жизнь богата исключениями, которые опровергают самые совершенные правила и системы. Но в случае с Герценом, данный подход не привел к самоуст- ранению такого же типа, как консерватизм Юма и Багета. Его взгляды соединялись с нетерпеливым и эмоциональным бунтарским темпера- И. Берлин, Предисловие к книге Александра Герцена “С того берега” 40 ментом, который и сделал Герцена редким типом мыслителя — не фа- натичного революционера, готового к насильственным переменам, но не во имя абстрактных принципов, а ради искоренения реально суще- ствующих несчастий, несправедливости, конкретных негативных усло- вии, о невыносимости которых человек всегда знал и которым нравст- венно обязан сопротивляться. Отталкиваясь от этого четко заданного эмпирицизма, обусловленного влиянием мысли Гегеля, Герцен отвер- гал метафизические догмы гегелевской системы и формулировал тези- сы, оригинальность которых полностью осознана только в настоящее время. Герцен постулировал принципиальную неразрешимость вели- ких основных проблем, которые извечно волнуют разум человека. Он заявил, что все истинные вопросы неизбежно конкретны и могут быть поняты только в конкретных контекстах; что общие проблемы, такие как: “В чем заключается цель (или смысл) жизни?”, или “Что заставля- ет природные события совершаться так, как это происходит?”, или “ Какова схема истории?”— не могут быть разрешены, не потому, что они слишком сложны, а человеческий интеллект слишком беден и ог- раничен, а потому, что вопросы неправильно поставлены, что цели, схемы, смыслы, причины различаются в зависимости от ситуации, а также видения и нужд самого вопрошающего, и что все эти проблемы могут быть правильно сформулированы, если условия их бытования правильно поняты. Герценовское понимание данного факта позволило ему стать предвестником основных линий философского развития в XX веке. Оно свидетельствует о его принадлежности к числу философ- ских гениев. В отличие от вдохновленных герценовской мыслью революционе- ров, Герцен никогда не забывал о реальности человеческого существо- вания и конкретных проблем, которые могут остаться незамеченными в среде статистических генерализаций. В его размышлениях о том, чем живет человек, мало абстракций и обобщений и много живого, трех- мерного, всестороннего восприятия реального характера аутентичных человеческих существ с их практическими нуждами, стремящихся к достижимым человеческим целям, пребывающих в ситуациях, которые легко представить. В своем анализе Герцен использует русский язык с виртуозностью, которую ни один перевод не в состоянии передать. Не- случайно Достоевский признал в нем поэта.1 Эссеист, агитатор, публи1 В “Дневнике писателя” Достоевский выразил восхищение работой “С того берега” и поведал историю о том, как он лично поздравил Герцена, сказав, что его, в частности, особенно поразил тот факт, что автор ведет диалог не с серой Ab Imperio, 3-4/2000 41 цист, революционер, романист, автор по крайней мере одного произве- дения, претендующего на звание гениального, Герцен занимает уни- кальное и неоспоримое место не только в истории русской литературы, но и в истории самой России (как предсказал его друг, критик Белин- ский, когда обоим было не более тридцати). Но работы Герцена заслу- живают быть прочитанными за пределами России, и исключительно ради его этических и политических идей. Многие из его предсказаний были опровергнуты последующими событиями, а его собственные проекты решения насущных вопросов могут быть охарактеризованы как утопические, так как никогда не были воплощены в жизнь. Но мысли Герцена остаются оригинальными и захватывающими сегодня, как и столетие назад, когда они были впервые произнесены, а их акту- альность для современности, кажется, еще более очевидна, чем для его собственного времени. личностью, но с опытным спорщиком, которому удается поставить автора в трудное положение. “Но, конечно, в этом и заключался весь смысл.” ...