Козаки на Степовому Кордоні Європи. Типологія козацьких спільнот XVI – першої половини XVII ст by Віктор Брехуненко (review)

Заведующий отделом истории и теории археографии и источниковедческих наук Института украинской археографии и источниковедения им. М. Грушевського НАН Украины, доктор исторических наук Виктор Брехуненко специализируется в области сравнительной истории казачеств. Среди его работ есть также монография о связях запорожских и донских казаков – единственное исследование данной темы, насколько мне известно. Таким образом, его новая книга о казачествах на Степном фронтире Европы – в Запорожье, на Волге, Дону, Тереке и Яике – вынашивалась длительный период.

Брехуненко рассматривает проблему в контексте теории фронтира выдающегося американского историка Фредерика Джексона Тернера. В центре методологии Брехуненко – понятие "Великого кордона" (1952) Уолтера Прескота Уэбба, другого американского ученого, впервые примененное к обществам Восточно-Европейской равнины профессором Чикагского университета Уильямом Гарди Макнилом в 1960-е гг. Отмечу, что в последнее десятилетие такой подход стал популярным среди ученых России и постепенно приобретает популярность также среди украинских коллег.

Замысел автора амбициозен: "Современные попытки высвободить историю казачеств из национальных нарративов и применить концепцию Великого кордона к Степи как отдельной самодостаточной структуре ставят под сомнение безальтернативность рассмотрения прошлого разных казачьих обществ как составной либо российской, либо украинской истории. Такая проекция казачьей проблемы выглядит продуктивной прежде всего в случаях с казачествами восточной зоны Степного кордона, потому что они культивировали независимость своих анклавов от Московии" (С. 275).

Монография состоит из предисловия, четырех частей, послесловия, библиографии, индексов и англоязычного резюме. На мой взгляд, самая лучшая часть – вторая "Этнический и социальный коды христианских казачеств". На богатых примерах быта представителей разных казачеств Брехуненко подтвердил интерпретацию фронтира как melting pot (плавильного тигля). Повторив известный тезис о доминировании местного этнического элемента, автор с удовлетворением констатирует существенное влияние украинских казаков на формирование Донского казачьего войска ("Ходят на Дон, а с Дону казаки к ним, и живут, сколько где хотят. А повелось это у них с донскими казаками давно, что между собой сходятся и живут вместе в одних куренях", – свидетельствовал запорожский полковник Алексей Шафран в 1629 г.), старших казачеств – на младшие казачества (терских и яицких казаков) и терпеливо перечисляет указания источников на присутствие в казачьих рядах не только соседей (белорусов, волохов, евреев, караимов, латышей, литовцев, немцев, поляков, татар), но и "приходьков" более экзотического происходжения (греков, испанцев, итальянцев, французов; автор заметил даже одного афро-донского казака!). Впрочем, европейские представления о казачестве как о лишенной этноконфесиональных предрассудков среде не следует абсолютизировать. Брехуненко отметил факт обращения в православие как обязательное условие допуска в казачий стан и на разные этнические предрассудки, которые противники казаков иноэтничного происхождения инструментализировали в конфликтных ситуациях.

Затем автор переходит к проблеме социальной реструктуризации и численности казачеств. Он выделил запорожцев как казачество с наиболее развитой социальной структурой (отмечается активное казакование шляхты и даже княжеских родов до конца XVI в.) и самое многочисленное. В противовес ситуации в Украине "осесть в других казацких анклавах значило окончательно вывести себя за черту материнских обществ, не получив взамен практически никаких дивидендов вне казачьих сообществ" (С. 148). Поэтому среди казаков России боярские дети и дворяне встречались редко. Связав проблему численности казачеств со степенью их интеграции в материнское общество (в противовес украинскому примеру ни одно из русских казачеств не было интегрировано в свою метрополию), которое облегчало вербовку новых членов и воспроизводство вооруженных сил, Брехуненко определил количество донских казаков в конце XVI в. в пределах восьми – десяти тысяч, волжских, терских, яицких – не более двух – трех тысяч. Украинские казаки, принимая во внимание их более высокую степень интеграции в материнское общество, обеспечили себе и лучшее тыловое снабжение. Способность гетманов XVII в. мобилизовать до ста тысяч войска общеизвестна.

Продолжая тему социальной реструктуризации в следующем разделе, Брехуненко обратил внимание на интенсивные процессы расслоения в украинской среде (традиционное деление на старшину и чернь, "реестровцев" и "выпищиков", запорожцев и городовых), в то время как среди донцов процессы имущественного, а затем и социального расслоения стали очевидными только во второй половине XVII в. Однако на Дону было существенным разделение на низовых и верховых казаков с политическим доминированием верховиков над низовиками, что, как допускает автор, связано с асинхронностью генезиса казачьих поселений региона. Низовое войско окончательно было интегрировано во второй половине XVII в.

В части третьей "Казаки и христианский мир" автор снова акцентировал внимание на идентичностях в контексте дилеммы "периферия – метрополия". Самую прочную почву имело самосознание украинских казаков, которые перед восстанием Богдана Хмельницкого уже воображали себя частью политического "народу руського". Интеграцию казачеств в российское национальное тело в конце XVIII − XIX в. он склонен считать скорее результатом совпадения геополитических обстоятельств, связанных с усилением Российской империи за счет ослабления Речи Посполитой, Крыма и Турции.

В центре внимания последней, четвертой части "Казаки и мусульманские соседи" – фактор "религиозного кордона" в системе конфессиональных координат. Брехуненко справедливо обратил внимание на воинственную риторику казаков, которые обычно позиционировали себя защитниками веры православной, "воинами Святого Креста" в борьбе с "неприятелями Святого Креста", "поганинами", "бусурманами", и в то же время – на особенность экономики фронтира, существенный элемент которой составляла военная добыча. Следовательно, религиозный фанатизм был обусловлен экономически. Это подтверждают также частые случаи не только конфронтации, но и военного партнерства казаков и мусульман, увенчанные соглашениями между калгой Шагин-Гиреем и Войском Запорожским 1620-х гг., и присутствия довольно многочисленной прослойки "потурнаков", c одной стороны, и донских "своих" и запорожских татар – с другой. "Сама логика возникновения и функционирования мира христианских казачьих сообществ, без сомнения, заключалась во взаимоотношениях его составляющих с соседними мусульманскими формациями, c которыми волейневолей приходилось и воевать, и сосуществовать, – пишет Брехуненко. – Сценарий развития отношений на Степном кордоне Европы между конкурентными силами, размещенными по обе его стороны, типологически напоминает ситуацию на других Великих кордонах. Христианские и мусульманские претенденты на Степь генерировали запутанный узел разноплановых отношений, овеянный настойчивой борьбой каждого из субъектов за свое жизненное пространство, за которой просматривались глобальные цивилизационные интересы независимо от степени осознания самими участниками этого противостояния" (С. 347).

Хотелось бы отметить оригинальный авторский стиль, а также склонность к филологическим экспериментам. Больше всего импонирует употребление архаичного термина "приходько", которым автор заменил слова "пришелец", "эмигрант".

Наконец, о недостатках, которых хватает; особенно в части первой "Возникновение пояса христианских казачеств на Степном кордоне". Автор знаком с теорией фронтира поверхностно (раздел "Концепции Великого кордона"). Акцент на идеях Уэбба кажется необоснованным. Главный вклад Уэбба в область компаративных фронтиров заключался в предложенной им концепции бума в европейских метрополиях как результата открытия сказочных богатств отдаленных фронтиров (из-за интенсивности происходивших социально-экономических изменений ученый даже использовал понятие "век фронтира"). Однако Брехуненко умалчивает, как работала теория бума в украинских условиях, ограничившись поверхностным утверждением, что "вклад экономики Степного кордона еще нуждается в специальном осмыслении, но уже сейчас существуют предпосылки аргументированно утверждать об отсутствии непосредственного трансформационного давления на украинский и московский социумы со стороны соответствующего фактора экономической эксплуатации кордона" (С. 33). В таком случае какой смысл вспоминать о Уэббе? Да, освоение регионов Волги, Дона, Терека и Яика на метрополию влияло мало. С другой стороны, то, что теория бума Уэбба все же работает и в украинских условиях, доказывает быстрое обогащение многочисленных магнатских родов Речи Посполитой, что существенно повлияло на все Польское королевство.

Далее, поскольку сам Тернер постоянно противопоставлял понятие frontier ("зона") понятию borderline ("граница, линия кордона"), перевод понятия Great frontierкак "Великий кордон" не соответствует сути понятия frontier; поэтому целесобразно писать "Великий фронтир". А использование множественного числа ("великих кордонов") – нелепость.

Не выдерживает критики также слишком прямолинейное применение тезиса Тернера (с акцентом на фронтире как ключевом элементе формирования американской демократии) к обществам Евразии. К сожалению, автор игнорировал работы выдающегося американского синолога Оуэна Латтимора (хотя и упомянул его мимоходом), книга которого о внутренних экологических фронтирах Китая адаптирована к сравнительной истории казачеств намного лучше, чем идеи Тернера и Уэбба. Парадоксальным – преимущественно интуитивным – образом Брехуненко написал свою книгу о регионе Восточно-Европейской равнины в раннемодерный период как о зоне интенсивного взаимодействия разных культур скорее в латтиморовском ключе, чем в уэббовском, ибо, как утверждает сам Брехуненко, бума тут никакого не было!

Второй раздел части первой о генезисе казачества "Смысл времени для христианских казачеств" – самый слабый. Следует согласиться с автором, что

появление на Степном кордоне ряда христианских казачьих сообществ стало, без преувеличения, переломным событием в его судьбе. Появившись на исторической арене одно за другим, украинское, донское, волжское, гребенское, терское и яицкое казачества ближе к концу XVI века создали своеобразный казачий пояс, который охватывал Степной кордон и тянулся от Днепра к Яику с ответвлением на Терек. Совсем скоро выяснилось, что "казачья версия" овладения Кордоном была здесь самым эффективным оружием против конкурентов со времен Киевской Руси [...] Обрамление Степного кордона христианскими казачествами было прямым аналогом того ответа, который европейский мир параллельно сумел дать после появления Великого кордона с мусульманами на Балканах. В этом варианте слабо контролированные государством территории заполнили специфические общественные формирования, чей жизненный уклад, подобно случаю с казаками, не вписывался в стереотипы, характерные для стабильного (не приграничного) мира. Подобно граничарам, гайдукам, ускокам, секлерам на Балканах, казачества на восточном участке эластичного рубежа между Востоком и Западом стали неотъемлемой составляющей контактной зоны между христианской и мусульманской ойкуменами, очень важным соединительным звеном между этими цивилизационными оппозициями

(С. 43-44).

К сожалению, начав так эффектно, автор не сказал ничего нового. Рассматривая процесс формирования казачеств в привычном евроцентристском ключе, он сделал очередную методологическую ошибку, экстраполировав современные стереотипные представления на прошлую эпоху. Однако изначально казачество было явлением ориентальным, не европейским. На мой взгляд, его наиболее архаичными аналогами следует считать транзитные народности Древнего Рима (Männerbrüder), акритов Византии (защитники фронтира, от греческого "акра" – крепость), крестоносцев и авангардные исламские народности зоны соприкасания Дар аль-ислам с зоной Дар аль-харб ("Священной войны с неверными"). Однако на Восточно-Европейской равнине обычай казакования как таковой изобрели тюркские племена (между прочим, на это обратил внимание также Латтимор). Добавлю, что единственное "казачье государство", которое до сих пор включает это понятие на уровне названия, – Казахстан. Именно поэтому источники сначала упоминали о казаках-мусульманах (азовских, ордынских, рязанских, мещерских), а не христианах (волжских, донских, запорожских и других). Однако постепенно, прежде всего благодаря эффективной военной тактике и небольшим экономическим затратам, казачью мусульманскую тактику контроля над фронтиром заимствовали те христиане (бродники, православные "воины Креста", уходники, ушкуйники, изгои и авантюристы всевозможного пошиба), которые заселяли Степь с давних времен.

А вообще отсутствие нарративных источников, которое склонен абсолютизировать Брехуненко, не причина отрицать присутствие в Степи христианского населения, пускай и небольшого. Замечу, что микромир степной зоны бывшего Рязанского княжества на переломе эпох воссоздал еще Н. Костомаров в повести "Кудеяр", таким образом высказав свои представления и догадки о недостаточно документированной эпохе ("слабка заджереленість", как говорит Брехуненко) в художественной, а не научной форме. На мой взгляд, все же не стоит игнорировать мысли выдающегося историка по причине их формы.

Современная историография фронтиров – это прежде всего аграрная история локального населения с акцентом на экономике, технологиях выживания и воспроизводства. Продемонстрировав склонность к большим нарративам, прежде всего в сфере истории идентичностей и геополитики, Брехуненко этот аспект проигнорировал. Ничего существенного не находим в его объемистой книге и о казачках, что, безусловно, прояснило бы не одно явление глобального характера. Важным недостатком считаю также отсутствие карт – для работ такого размаха карты необходимы.

Все же книга Брехуненко – первая украинская монография, написанная в ключе теории фронтира, и в целом она написана хорошо. Надеюсь на продолжение разговора о фронтирах казачьего пояса Восточно-Европейской равнины в следующих его работах, которые прочту с удовольствием, как не без удовольствия прочел и эту книгу.