Historical Narratives in the Soviet Union And Post-Soviet Russia: Destroying the Settled Past, Creating an Uncertain Future by Thomas Sherlock (review)

Проблемы исторического знания и его трактовок, коллективной памяти и социально-культурных травм всегда вызывали живой интерес у исследователей. Изучение данных вопросов является перспективным направлением в современных социальных и гуманитарных науках. Книга американского политолога Томаса Шерлока "Исторический нарратив в Советском Союзе и постсоветской России" поднимает чрезвычайно актуальные проблемы исторических мифов и интерпретации советской истории во второй половине 1980-х - начале 2000-х гг. Большая часть книги посвящена историческому нарративу периода перестройки, постсоветской России в ней отводится заключительная глава.

История исторической науки в СССР является составной частью советской истории, которая в силу ее уникальности вряд ли когда-либо окажется вне поля зрения ученых. После распада Советского Союза проблема интерпретации истории стала чрезвычайно актуальна для всего постсоветского пространства, что было связано с необходимостью вновь появившихся независимых государств обрести новую идентичность. Переосмысление недавнего прошлого должно было сплотить общества, оправдать избранный вариант посткоммунистической трансформации и легитимизировать политические режимы. Проблема исторического знания оказалась тем более острой, что бывшие советские республики столкнулись с затяжным переходным периодом, некоторые из них колебались в выборе траектории развития и своего места в международном сообществе.

Шерлок рассматривает, как функционируют историческая наука и мифы в политической и социальной сферах. В 1-й и 2-й главах изложены теоретические и методологические основания исследования, а также рассматривается связь реформ и исторического ревизионизма. Каркас книги составляют две темы. Первая, как следует из названия, касается исторического нарратива в СССР и современной России, способов интерпретации истории и исторических мифов и использования их режимом. Вторая тема - источники легитимности и стабильности системы, которая опирается на те же исторические мифы. Еще одна проблема, которую Шерлок касается вскользь − роль исторических мифов в сохранении сплоченности политических элит или возможности одной группы элит проводить свой курс в обход мнения оппонентов.

Оригинальная концепция Шерлока состоит в том, что легитимность советской системы была разрушена внезапно в годы перестройки, но никак не раньше. Причины общественного недовольства крылись не в самом социуме, а были вызваны действиями советских властей, сделавшими критику существовавшего строя не только возможной, но и желательной. Автор также считает, что социальное отчуждение, возникшее в результате возраставшего социального и экономического недовольства, вряд ли угрожало легитимности советской системы (C. 25). Такой взгляд на развитие демократических настроений в советском обществе противоречит широко распространенным подходам в западном россиеведении. С 1990-х гг. едва ли не общепринятой становится точка зрения, согласно которой советская система не подлежала реформированию и любые системные изменения являлись для СССР фатальными. После смерти И. Сталина советский режим постепенно стал смягчаться, и во второй половине 1980-х гг. сформировавшиеся за несколько десятилетий продемократические настроения советских граждан наложились на экономический упадок и привели к распаду СССР. Таким образом, механизмы распада СССР были заложены задолго до перестройки. ¹ Шерлок же полагает, что без действий перестроечных элит общественное недовольство советской системой так бы и осталось в латентном состоянии.

Шерлок прекрасно демонстрирует механизм действия гласности, в частности последовательный пересмотр истории, но недооценивает спонтанность последствий запуска этого механизма. Трудно в полной мере принять его прагматичное объяснение гласности. К марту 1985 года, когда М. Горбачев стал генеральным секретарем ЦК КПСС, он вряд ли имел последовательную программу действий. Довольно часто его решения были реактивными.

Шерлок разделяет функции "исторического критицизма" и "исторического мифа". Если исто рическая критика может вдохновить реформаторов-победителей, способствовать преодолению застойных явлений и ослабить оппозицию, то мифы жизненно необходимы для поддержания легитимности системы, проведения реформ и гарантии сохранения ключевых интересов и ценностей элит. И исторические мифы, и исторический критицизм помогают реформатору определять политические задачи и альтернативы. Однако если критицизм играет разрушительную роль, посягая на легитимность прежнего влиятельного нарратива, то мифы, наоборот, выполняют созидательную функцию. Критикуя отдельные моменты в советском прошлом и тем самым оправдывая необходимость изменения сложившейся системы, Горбачев опирался на основополагающие элементы советской мифологии, компенсируя нанесенный критикой урон легитимности власти (С. 49-50).

В главе 3 автор рассматривает влияние "созидательных" мифов на реализацию перестроечных реформ. Легитимирующую роль должен был играть краеугольный для советской мифологии ленинский миф. С его помощью Горбачев обеспечивал идеологическое обоснование реформ и убеждал элиты, что им нечего бояться за свои интересы или беспокоиться за сохранение советского строя. "Ленинский миф" использовали все советские лидеры, оправдывая избранный политический курс. Благо, теоретическое наследие Ленина и его диаметрально противоположные высказывания разных периодов обеспечивали легитимностью советских руководителей разных мастей (С. 53). Являясь основателем советского государства, Ленин рано сошел с политической сцены и сразу после смерти был канонизирован. Шерлок убедительно показал, что, встав на реформаторский курс, Горбачев был вынужден позиционировать себя в качестве истинного ленинца, а все более радикальные реформы приравнивать к революции. Обращение к ленинизму помогало пробуждать апатичное общество для решения важнейших задач, оправдывало возобновление практики дискуссий внутри партии, призванной покончить с пагубным единомыслием.

Согласно Шерлоку, для советского руководства гласность имела ценность не сама по себе, а как механизм, позволявший гене ральному секретарю осуществить задуманные реформы. Во-первых, апелляция к демократическим идеалам и "ленинской" новой экономической политике (нэп) лишала консервативную оппозицию точки опоры. Во-вторых, на основе "истинного ленинизма" Горбачев надеялся обеспечить широкую социальную базу для успешной реализации реформ. Вместе с тем он также рассчитывал допустимый уровень критики прошлого. В частности он принимал во внимание наличие в СССР групп, по которым бы больно ударила критика сталинизма. Он также полагал, что самоцензура советских граждан послужит сдерживающим фактором при анализе советской истории.

В главе 4 Шерлок рассматривает перестроечные интерпретации генезиса сталинизма. Обращение к этой теме должно было выполнить разрушительную функцию, т.е. выявить несовершенства советской системы и обосновать необходимость изменений. Автора волнует не сама разрушительная критика, а то, как постепенное раскрытие "белых пятен" в отечественной истории подрывало легитимирующий ленинский миф. Опасным для режима было не само по себе осуждение сталинизма, а постановка вопроса о том, что вызвало его к жизни и явилось фундаментальной причиной трагедии миллионов советских граждан. При этом Шерлок признает и подчеркивает, что вопрос о генезисе сталинизма был предложен обществу "сверху", самим генеральным секретарем, нуждавшимся в поддержке своих реформ.

Сравнивая антисталинскую критику Горбачева и Хрущева, Шерлок выявляет интересную разницу в позициях двух лидеров. Хрущев, не углубляясь в нюансы, заявлял, что причинами "культа личности" были "неправильные" личности самого Сталина, Берии, провокаторов и карьеристов. Сама же советская система признавалась им здоровой, а смены руководства было достаточно для искоренения всех злоупотреблений (С. 75). В оправдание сталинским преступлениям приводилась враждебная по отношению к СССР международная обстановка, внутрипартийная борьба и экономическая отсталость России.

В отличие от Хрущева, утверждавшего, что сталинизм был делом прошлого, Горбачев, наоборот, старался превратить сталинизм из проблемы исторической в проблему политическую и социальную. Он не сводил феномен сталинизма исключительно к годам правления Сталина, полагая, что неправильное понимание принципов классовой борьбы и недостаток демократизации общества в послереволюционные годы привели к складыванию культа личности и репрессиям. Принципы сталинизма не исчезли со смертью диктатора. В книге "Перестройка: новое мышление для нашей страны и всего мира" Горбачев писал, что бюрократизация советской системы 1930-х годов продолжает деформировать советский социализм. Такое объяснение генезиса сталинизма и его частичного сохранения в настоящем давало Горбачеву моральное право на реформы и потенциально оправдывало его действия в глазах общественности и элит (С. 78).

По мнению Шерлока, формирование консервативной оппозиции реформам стимулировало переосмысление советской истории. Возможность консервативного реванша стала очевидной с появлением известной статьи Нины Андреевой "Не могу поступиться принципами", опубликованной в марте 1988 г. Шерлок убедительно показал, что в этом контексте у генерального секретаря не было иного выбора, кроме углубления гласности. Ретроспективно многие склонны считать, что, поддерживая гласность, Горбачев не понимал до конца ее последствий, что им двигало желание подтвердить репутацию либерала на Западе. Шерлок сумел посмотреть на ситуацию глазами современников перестройки, действительно не предполагавшими, какую угрозу может таить в себе переосмысление истории. У Горбачева имелся запас популярности, но этот ресурс следовало подпитывать, а интеллигенция поначалу была сдержана в критике Ленина. Перед лицом угрозы консервативного реванша генсек поощрил интеллектуальную элиту к дальнейшему очищению системы от деформаций (С. 80-81).

Шерлок показал, как инициатива генерального секретаря была подхвачена интеллектуалами, которые развили начатый им критический анализ сталинизма. Однако они быстро оценили благоприятные условия эпохи гласности и не стали ограничиваться очерченными руководством рамками. Согласно Шерлоку, середина 1988 г. явилась переломным моментом в истории перестроечного исторического дискурса. Именно тогда либеральный марксист Игорь Клямкин снял табу с ленинской темы, обратив критику на эту сакральную для советского мифа фигуру.

В главе 5 автор анализирует эти новые тенденции, связанные с делегитимацией официальных советских мифов и возникновением новой мифологии, критичной по отношению к существовавшему строю. Шерлок считает, что в 1989-1990 гг. советские граждане массово выходят "из повиновения", а власти оказываются неспособными применить силу против либералов. Исторический ревизионизм этого периода он делит на три категории: 1) критику ленинизма и большевизма; 2) критику классического марксизма; 3) критику марксизма и большевизма (С. 98). Шерлок обращается к тем авторам и работам, которые внесли наибольший вклад в развенчивание советских мифов, затрагивавших раннюю советскую историю, т.е. сами основы режима. Далее он рассматривает главные механизмы потери легитимности системы, которая к 1990 г. уже не могла предложить обществу заслуживавших доверия мифов. Делегитимация вызвала раскол внутри системы, поскольку политическая элита также оказалась без общей идеологии и политических мифов (С. 122). В качестве основных факторов, приведших к делегитимации советского режима, Шерлок выделяет, разумеется, гласность в сфере истории, а также раскрытие реалий функционирования советской системы, пересмотр отношения к Западу и ухудшавшееся положение в экономике (С. 111).

Особого внимания заслуживает глава 6, посвященная роли исторических мифов в прибалтийских республиках. Автор мало затрагивает конкретные события "поющей революции", однако подробно останавливается на публичных обсуждениях таких исторических событий, как пакт Молотова-Риббентропа (1939), присоединение прибалтийских государств к Советскому Союзу (1940) и депортацию жителей региона в глубинные районы СССР. Трудно не согласиться с Шерлоком в том, что широкое освещение факта незаконного установления советской власти в Латвии, Литве и Эстонии сыграло решающую роль в борьбе этих республик сначала за суверенитет в составе обновленного союза, а затем и за независимость. Массовые митинги, проходившие в прибалтийских городах в защиту демократических принципов и за углубление перестройки, приурочивались к соответствующим историческим датам. Советская власть стремительно становилась нелегитимной. Отныне она имела право на существование только в том случае, если отвечала интересам населения республик. Один из создателей первого на территории СССР Народного фронта - Народного фронта Эстонии - академик В. Пальм утверждал:

…следует себе уяснить… неправомочность обсуждения ВЫХОДА Эстонии и других прибалтийских республик из состава СССР …Невозможно выйти оттуда, куда не входили. Существует принципиальная разница между аннексией и законным актом присоединения. Следовательно, речь может идти только об официальном признании незаконности так называемых выборов 1940 года и аннулировании как юридически несостоятельных всех акций, предпринятых укомплектованным таким путем парламентом, включая решение, на основе которого Эстония была принята в состав СССР. ²

Шерлок выделяет два фактора, обеспечивших лидерство прибалтийских республик в борьбе за суверенитет. Во-первых, народы Латвии, Литвы и Эстонии воспринимали членство в Советском Союзе как угрозу жизненным интересам своих этнических сообществ (С. 125). Они считали, что советская власть не смогла обеспечить им ни экономического процветания, ни достойного развития культуры (С. 127). Огромное значение имел эмоциональный подъем, способствовавший распространению точки зрения, что защита национальных интересов обеспечит общее благоденствие. Массовые демонстрации действовали заразительно, привлекая к националистическому движению тех, кто до этого не имел четко выраженной позиции. Под влиянием рядовых членов руководство Народных фронтов в прибалтийских республиках стало выступать с более радикальными требованиями (С. 130).

Во-вторых, структура политических возможностей развивалась в этом регионе быстрее, чем в других частях СССР (С. 125). Националисты в Прибалтике активно использовали те возможности, которые предоставила им перестройка. Они печатались на национальном и общесоветском уровне, поддерживали националистические движения в других советских республиках, сотрудничали с интеллигенцией РСФСР, искали поддержки в странах социалистического лагеря и на Западе. В рамках позволенной критики сталинизма шла активная борьба за признание секретных протоколов к пакту о ненападении и факта аннексии Прибалтики.

Схема развития прибалтийского национализма кажется, с одной стороны, понятной и последовательной, но с другой - немного выхолощенной. Признавая, что всплеск национальных обид был обусловлен перестроечным обсуждением сталинизма, автор не акцентирует тот факт, что создание народных фронтов первоначально было обусловлено не столько возрождением нации, сколько поддержкой общей идеологии перестройки, реформаторской линии центра и интересами республик, к которым можно отнести и актуальные экономические или экологические проблемы. В программах Народных фронтов изначально не было ничего, что угрожало бы существованию СССР и так или иначе они оставались связанными с коммунистическими партиями. ³

Можно согласиться с Шерлоком в том, что националистические настроения действительно были актуализированы перестройкой, но такое объяснение не выглядит достаточным. Кроме оживших исторических обид и удачной политической конъюнктуры, в качестве фактора, определившего степень прибалтийского сепаратизма, нельзя не отметить особенности политической культуры в регионе. Причины быстрого роста сепаратизма, на наш взгляд, следует искать не только в обстоятельствах второй половины 1980-х гг., но и в более глубоких культурных и ментальных отличиях, делавших прибалтийские народы чужими в Советском Союзе. ⁴

В главе 7 Шерлок затрагивает такую актуальную проблематику, как складывание новой идеологии в постсоветской России. Автор утверждает, что, как и в предыдущий период, формирование исторической памяти происходит "сверху", а элиты манипулируют историей для достижения политических целей (С. 149). В то же время он признает, что переоценка советского прошлого в 2000-е гг. была обусловлена чем-то большим, чем личные взгляды и предпочтения Владимира Путина. Для многих россиян советский период видится как время экономической и политической стабильности, международного престижа и национального единства (С. 150).

Пытаясь объяснить рост советской ностальгии в современной России, Шерлок прибегает к утешительному сравнению с Западной Германией, где в первые десятилетия после поражения во Второй мировой войне не было желания ни каяться за нацизм, ни переосмысливать прошлое. Однако это проведение параллелей между посттоталитарной Германией и Россией представляется не совсем правомерным. Действительно, в западной политологии и истории получил широкое распространение сравнительный анализ нацизма и сталинизма как сходных примеров тоталитарных режимов. Возможно, есть параллели между общественными настроениями в ФРГ в течение 10-15 лет после разгрома нацизма и в постсоветской России. Однако Германия и Россия, кроме относительно краткого периода 1930-х гг., кажутся столь разными странами в политическом, экономическом, историческом и цивилизационном отношениях, что буквальное сравнение даже внешне сходных явлений вряд ли оправдано.

Шерлок пишет, что в 1990-е годы политические элиты во главе с Борисом Ельциным не смогли предложить никакой связной исторической концепции и центрального исторического мифа, который бы придал легитимность как существующей власти, так и демократическому курсу. Либералы эпизодически пытались дискредитировать коммунистическое прошлое. Ельцин обращался к этой теме столь же несистемно, только если это было необходимо в политической борьбе (С. 158). Отсутствие желания со стороны демократов найти в истории опору для своего режима Шерлок объясняет несколькими факторами. Во-первых, Ельцин проводил автократический, часто ошибочный курс, препятствовавший последовательным реформам. Во-вторых, демократы пришли к власти в условиях эйфории, когда ожидалось, что Россия быстро преобразуется по западному образцу. Страна была устремлена в будущее, и на прошлое обращали мало внимания. В-третьих, со временем наступило разочарование в реформах. В элитах и в массах возник глубокий раскол по поводу легитимности нового режима и государства, а также относительно интерпретации истории СССР и царской России. Ельцин не решился раздувать страсти и ссориться лишний раз с Думой, оставив вопрос о советской истории вне обсуждения на высшем уровне (С. 159).

Российская демократия дорого поплатилась за то, что после 1991 года так и не была создана система символов и мифов в поддержку нового демократического режима. Учитывая экстраординарные масштабы реформирования и экономические трудности, с которыми пришлось столкнуться большинству россиян, страна в отсутствии реальных стимулов чрезвычайно нуждалась в идеологических обоснованиях правильности избранного курса (С. 160).

С приходом к власти Путина ситуация в принципе меняется. Шерлок показал, что в 2000-е годы российские власти смогли создать нарратив, соединивший историю царизма, коммунизма и посткоммунистического периода в рамках российского государства. Автор продемонстрировал, что при Путине началась неявная реабилитация сталинизма, хотя сам президент прямо не призывал обелить эпоху тоталитаризма. В официальном историческом дискурсе Сталин стал представляться как гениальный менеджер, который, хотя и совершил много ошибок, способствовал модернизации страны. В начале тысячелетия новый патриотический государственнический нарратив был поддержан значительной частью либералов, которые отошли от "чистого" либерализма 1990-х гг. и стали сочетать демократические идеи с патриотизмом.

То, что Шерлок правильно увидел основные тенденции в развитии исторического нарратива, нашло подтверждение в событиях, непосредственно не описанных автором. Во-первых, это попытки нынешнего режима выставить рамки для исторического нарратива, хотя полного контроля над историей российскому государству добиться не удастся. Тем не менее Кремль многое сделал для контроля над историей. Самым ярким примером стала работа в 2009-2012 гг. Комиссии по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России. Комиссия состояла в основном из чиновников, что предполагало не научный, а идеологический характер работы. Во-вторых, Шерлок абсолютно верно обозначил варианты реабилитации коммунизма в целом и сталинизма в частности, подтверждением чего служит нашумевший учебник 2000-х гг. под авторством А. В. Филиппова "Новейшая история России 1945-2006 гг. Книга для учителя". ⁵

Книга Шерлока представляет собой замечательный пример исследования истории исторической науки. Автор рассмотрел трактовку основных событий и роль ключевых личностей советской истории в науке и общественном восприятии, взаимовлияние истории и политики, функционирование истории на уровне политических элит, интеллигенции и социума. Книга написана увлекательно, что делает ее доступной для широкого круга читателей.