In lieu of an abstract, here is a brief excerpt of the content:

John Bartle, Michael C. Finke, and Vadim Liapunov, eds. From Petersburg to Bloomington: Essays in Honor of Nina Perlina. Bloomington, IN: Slavica, 2012, 125–36. (Indiana Slavic Studies, 18.)«à‰Âfl» ‚ ÔÓËÁ‚‰ÂÌËflı ÑÓÒÚÓ‚ÒÍÓ„Ó Ë ‚ ÚÛ‰‡ı è. Ñ. ûÍ‚˘‡   ç‡Ú‡Î¸fl įËÏ·‡Â‚‡       Творчество   Достоевского   в   философском   смысле   представляет   собой   художественно   выраженную   картину   взаимодействия   разных  направлений  общественной  мысли  его  времени.  Влияние,   взаимодействие,   полемика   могут   быть   явными,   определенно   основанными   на   знакомстве   с   трудами   и   личностью   философа   (например,  Хомяков,  Герцен,  Чернышевский).   Однако  существуют  проблематичные  связи,  когда  установить  с   точностью  факт  знакомства  Достоевского  с  некоторыми  философ-­‐‑ скими   сочинениями   не   представляется   возможным,   хотя   при   этом  «прочитывается»  внутреннее  созвучие  идей.     Мало   изученными   остаются   связи   художественного   мира   Достоевского   с   идеалистическими,   религиозно-­‐‑философскими   течениями   его   времени,   развивавшимися   в   лоне   церковной   тра-­‐‑ диции.  Между  тем,  такие  православные  философы,  современники   Достоевского,   как   Ф.   А.   Голубинский,   П.   Д.   Юркевич,   архиман-­‐‑ дрит   Феодор   (Бухарев)   разрабатывали   в   своих   трудах   идеи,   ко-­‐‑ торые   во   многом   были   близки   Достоевскому.   Нет   сведений,   что   Достоевский   был   знаком   с   трудами   крупнейшего   православного   философа   Ф.   А.   Голубинского   или   архимандрита   Феодора   (Бухарева),   хотя   некоторые   их   идеи   перекликаются   с   идеями   Достоевского.     П.   Д.   Юркевич   был   одним   из   наиболее   глубоких   предста-­‐‑ вителей  той  линии  русской  религиозной  философии,  которая,  по   определению  В.  В.  Зеньковского,  родилась  в  Духовных  академиях   и   стремилась   воплотить   идею   «своей   национальной   философии,   опирающейся   на   учение   Церкви,   и   в   то   же   время   в   свободном   синтезе   использующей   идеи   западноевропейской   философии»1 .                                                                                                                   1  В.  В.  Зеньковский,  История  русской  философии  (Л.:  «Эго»,  1991),  т.  1,  ч.  2:  с.   103.     126 ç‡Ú‡Î¸fl įËÏ·‡Â‚‡ Система  религиозно-­‐‑философских  воззрений  Юркевича  представ-­‐‑ ляет   собой   органический   сплав   основ   святоотеческого   учения   с   чертами   творчески   воспринятого   учения   Платона.   Г.   Г.   Шпет   писал,  что  «философской  опорой  Юркевича  был  платонизм»2 .  От-­‐‑ ношение   философа   к   учению   Платона   нашло   выражение   в   его   статьях  «Идея»  (1859)  и  «Разум  по  учению  Платона»  (1866).     Достоевскому   было   хорошо   знакомо   имя   П.   Д.   Юркевича,   который   в   своих   трудах,   на   языке   своей   науки   выразил   глубоко   современные  тенденции  в  развитии  духовной  жизни  общества.  В   произведениях  этого  философа  можно  найти  созвучие  миру  Дос-­‐‑ тоевского   в   понимании   кардинальных   проблем   философской   антропологии.   Стремление   к   строгому   научному   обобщению   со-­‐‑ четается   у   Юркевича   с   желанием   понять   современную   духовную   жизнь   общества,   хотя   бы   и   в   ее   заблуждениях   и   падениях.   Эта   черта  была  в  высшей  степени  присуща  и  Достоевскому.   Наибольшую   известность   в   широкой   прессе   П.   Д.   Юркевич   получил   благодаря   полемике   с   Чернышевским   по   поводу   его   работы  «Антропологический  принцип  в  философии»  (1860).  Кри-­‐‑ тическому   разбору   этого   труда   Юркевич   посвятил   статью   «Из   науки   о   человеческом   духе»,   в   которой   он   оспаривает   принцип   прямолинейного   объяснения   духовных   явлений   материальными.   Эта   полемика,   в   которой   автор   сохранил   уважительный   тон   по   отношению  к  своему  оппоненту,  имела  громкий  резонанс  и  была   известна   Достоевскому.   Резко   полемизируя   с   Чернышевским   и   выступая   против   принципа   «среды»,   предопределяющей   по-­‐‑ ступки   человека,   против   сциентистской   антропологии,   согласно   которой   явления   психологического   порядка   могут   быть   объяс-­‐‑ нены   естественными   науками   (химия,   биология),   Достоевский   откликался  на  одну  из  самых  острых  современных  проблем  и  не   исключено,  что  вспоминал  и  работу  Юркевича,  солидаризируясь  с   ее  главными  положениями.  Нет  уверенности,  что  он  знал  другие   работы   Юркевича,   печатавшиеся   в   основном   в   трудах   Киевской   духовной  академии  или  в  Журнале  Министерства  народного  про-­‐‑ свещения.   Однако   интерес   к   работам   Юркевича   у   Достоевского   несомненно  был,  о  чем  свидетельствует  и  краткая  запись  в  планах  «Дневника   писателя»   и   выпуска   «Гражданина»   1873   г.:   «Есть                                                                                                                   2  Г.  Г.  Шпет,  «Философское  наследие  П.  Д.  Юркевича»  //  П.  Д.  Юркевич,   Философские  произведения  (М.:  «Правда»,  1990),  с.  605.   [3.137.172.68] Project MUSE (2024-04-26 10:07 GMT) «à‰Âfl» ‚ ÔÓËÁ‚‰ÂÌËflı ÑÓÒÚÓ‚ÒÍÓ„Ó 127 статьи   Юркевича?»   (21:   259)3 .   Достоевский   скорее   всего   имел   в   виду  возможность  публикации  работ  Юркевича,  которая  не  состо-­‐‑ ялась,  а  в  1874  г.  Юркевич  умер,  и  в  «Гражданине»  (14  октября,  №   41)   был   напечатан   некролог,   в   котором   упоминалась   и   его   по-­‐‑ лемика   с   Чернышевским   1860-­‐‑го   года.   Общность   в   понимании   некоторых   кардинальных   современных   философских   проблем   Юркевичем   и   Достоевским   (например,   значения   сердца   в   чело-­‐‑ веческой  жизни4 )  заставляет  более  пристально  изучить  эти  связи,   основанные  на  общности  религизно-­‐‑философских  убеждений.     Здесь   остановимся   на   одной   из   ранних   работ   Юркевича  «Идея»,  опубликованной  в  1859  г.  в  Журнале  Министерства  народ-­‐‑ ного  просвещения  (№№  10,  11).  Нет  точных  данных  о  том,  что  эта   работа  была  известна  Достоевскому,  но  ее  тема  живо  откликается   на  проблематику  его  романов,  в  которых  в  центре  внимания  всег-­‐‑ да   бывают   герои-­‐‑идеологи,   носители   какой-­‐‑либо   «идеи»,   ее   под-­‐‑ вижники,  мученики,  мономаны.  В  связи  с  этим  уместно  поставить   вопрос  о  том,  как  понимал,  что  такое  «идея»,  Достоевский  и  как   это  понимание  соотносилось  с  тем,  какое  вкладывал  в  это  слово-­‐‑ термин   один   из   крупнейших   религиозных   философов-­‐‑современ-­‐‑ ников,  посвятивший  этому  предмету  специальную  статью.   Содержанию   идей   и   теорий   героев   Достоевского   было   посвящено   немало   философских,   критических   и   литературовед-­‐‑ ческих   работ.   Здесь   мне   хотелось   бы   всмотреться   пристальнее   в   само  слово  «идея»,  проанализировать  разнообразные  контекстные   связи  этого  слова,  а  затем  вернуться  к  некоторому  обобщенному   понятию   идеи,   какое   высвечивается   в   художественной   системе   Достоевского.      В   романах   и   публицистических   произведениях   Достоевского   слово   «идея»   среди   других   часто   повторяемых,   доминирующих   слов   занимает   весьма   заметное   место.   Это   эпохальное,   знаковое   слово,  так  как  1860-­‐‑е—70-­‐‑е  гг.  были  временем  сложного  перепле-­‐‑ тения   и   острой   борьбы   «идей»,   общественно-­‐‑политических,   философских,  публицистических,  национальных.  Это  время,  когда                                                                                                                   3  Все   ссылки   на   тексты   Достоевского   даются   сразу   после   приведенной   цитаты   по   следующему   изданию:   Ф.   М.   Достоевский,   Полное   собрание   сочинений   в   30   томах   (Л.:   «Наука»,   1972—1990).   (Указывается   том   и   страница;  для  томов  28—30  —  номер  полутома).   4  См.:  Н.  Ашимбаева,  «Сердце  в  произведениях  Достоевского  и  библей-­‐‑ ская  антропология»,  Достоевский  и  мировая  культура,  №  6  (1996),  cc.  109— 117.   128 ç‡Ú‡Î¸fl įËÏ·‡Â‚‡ журналы   становятся   «идейными»,   стремятся   обозначить   свое   на-­‐‑ правление.  Слово  «идея»  носится  в  воздухе.  Согласно  «Статисти-­‐‑ ческому   словарю   языка   Достоевского»,   это   слово   встречается   во   всем  корпусе  его  текстов  1436  раз,  из  них  в  художественных  произ-­‐‑ ведениях  606,  в  критике  и  публицистике  —  640,  а  в  письмах  —  190.   Безусловно,  это  высокая  степень  повторяемости,  хотя  в  творчестве   Достоевского   есть   слова,   которые   встречаются   и   в   бòльшем   количестве5 .     Остановимся   на   значениях   слова   «идея»   в   художественных   текстах,   преимущественно   в   романах,   от   «Преступления   и   нака-­‐‑ зания»   до   «Братьев   Карамазовых».   Главные   герои   Достоевского   одержимы  идеями,  которые  становятся  их  судьбой  —  таковы  Рас-­‐‑ кольников,  Ипполит  Терентьев,  Аркадий  Долгорукий,  Кириллов,   Иван   Карамазов.   Б.   М.   Энгельгардт   определил   роман   Достоев-­‐‑ ского  как  «идеологический»,  и  это  определение    стало  одним    из   основополагающих  наряду  с  такими  как  «полифонический»  (Бах-­‐‑ тин)  или  «роман-­‐‑трагедия»  (Вяч.  Иванов).     Но   не   только   главные   герои   Достоевского   «имеют   идеи».   В   романах   Достоевского   есть   большое   разнообразие   в   содержании   самого   слова   «идея».   Так,   «идея»   Раскольникова   логически   ясно   очерчена,  хорошо  сформулирована,  то  же  можно  сказать  об  идее   Кириллова   или   Аркадия   Долгорукого.   Эти   герои-­‐‑идеологи   сами   дают   развернутое   объяснение   своих   «идей»,   а   порой   предстают   литераторами,  авторами  сочинений,  созданных  на  основе  «идеи»   (Раскольников,  Иван  Карамазов).  Идеи,  обоснованные  логически  и   выверенные   математически,   превращаются   в   идею-­‐‑чувство,   о   ко-­‐‑ торой  говорит  в  «Подростке»  Васин.  Идеи  «придавливают»  героев   (о   Шатове:   «это   было   одно   из   тех   идеальных   русских   существ,   которых  вдруг  поразит  какая-­‐‑нибудь  сильная  идея  и  тут  же  разом   точно  придавит  их  собою,  иногда  даже  навеки»),  «наваливаются»   на  них,  нередко  автор  говорит  о  «неподвижных»  идеях.  Семанти-­‐‑ ческое   поле   вокруг   таких   идей   как   правило,   связано   с   предста-­‐‑ вление  о  чем-­‐‑то  тяжелом,  гнетущем.     В  произведениях  Достоевского  слово  «идея»  не  менее,  если  не   более  часто  возникает  в  ином  значении,  не  как  нечто  кристаллизо-­‐‑ ванное  и  определенно  выраженное,  а  как  некая  внезапно  возник-­‐‑ шая  мысль,  мгновенная  и  локальная.                                                                                                                     5  Ср.:  слово  «сердце»  встречается  в  художественных  текстах  —  1876  раз,  в   критике  —  387,  в  письмах  —  385  (всего  —  2658  раз).   [3.137.172.68] Project MUSE (2024-04-26 10:07 GMT) «à‰Âfl» ‚ ÔÓËÁ‚‰ÂÌËflı ÑÓÒÚÓ‚ÒÍÓ„Ó 129 В  некоторых  случаях  значение  этого  слова  близко  к  бытовому:  «мне  пришла  в  голову  идея  пойти…»        «   —   Да   дай   хоть   чаю-­‐‑то!   Горло   пересохло!   —   вскричал   Разумихин.     —  Прекрасная  идея!  Может,  и  все  компанию  сделают.  А   не  хочешь  ли…  посущественнее,  перед  чаем-­‐‑то?»  (6:  195)       Однако  в  таком,  «бытовом»  контексте  слово  «идея»  встречается   у  Достоевского  не  часто.  Да  и  можно  ли  в  полной  мере  именно  у   Достоевского   рассматривать   даже   такую   контекстную   ситуацию   как  «бытовую»?   В  «Подростке»,  слово  «идея»  повторяется  как  заклинание  для   обозначения  «идеи»  Аркадия,  его  прибежища  и  спасения,  но  не-­‐‑ редко  оно  синонимично  понятию  «внезапная  мысль»  и  отражает   смутные   колебания,   неожиданные   импульсивные   решения,   ко-­‐‑ торые  герой  даже  не  пытается  осмыслить,  а  просто  устремляется   куда-­‐‑то   по   велению   первого   эмоционального   всплеска.   Слово  «идея»   как   обозначение   неожиданных   душевных   движений   или   внезапных   озарений   не   связывается   с   понятием   идеологии,   а   порой  такие  внезапные  «идеи»  увлекают  Аркадия  в  сторону  от  его   основной   «идеи».   То   есть   слово   одно   и   то   же,   а   смысл,   в   него   вложенный,   оказывается   противоположным.   С   одной   стороны,   сосредоточенность,   доходящая   до   мономании   (как   у   Расколь-­‐‑ никова  и  др.),  а  с  другой  —  хаос  чувств  и  устремленность  в  поток   событий.  Живое  эмоциональное  душевное  движение,  направлен-­‐‑ ное  к  совершению  доброго,  великодушного  поступка,    уже  как  бы   и   не   «идея».   Более   того,   поступок,   совершенный   «по   велению   сердца»,  может  оказаться  разрушительным  «для  идеи».  Это  понял   Аркадий   после   истории   с   подброшенным   младенцем   Риночкой,   которую   он   пожалел   и   взял   на   свое   попечение   вопреки   всякой   логике,  поддавшись  жалости:      «В  истории  студентом  выходило,  что  «идея»  может  увлечь   до   неясности   впечатлений   и   отвлечь   от   текущей   действи-­‐‑ тельности.  Из  истории  с  Риночкой  выходило  обратное,  что   никакая   «идея»   не   в   силах   увлечь   (по   крайней   мере   меня)   до   того,   чтоб   я   не   становился   вдруг   перед   каким-­‐‑ нибудь  подавляющим  фактом  и  не  пожертвовал  ему  разом   130 ç‡Ú‡Î¸fl įËÏ·‡Â‚‡ всем   тем,   что   уже   годами   труда   сделал   для   «идеи».   Оба   вывода  были  тем  не  менее  верны».  (13:  81)       Слово   «идея»   служит   у   Достоевского   и   для   обозначения   кризисных  психологических  состояний,  когда  на  каком-­‐‑то  интуи-­‐‑ тивном  уровне,  в  результате  словно  бы    внезапного  озарения  герои   вдруг   узнают   о   себе   или   друг   о   друге   что-­‐‑то   исключительное   по   своей  важности,  «догадываются»  без  посредства  словесных  объяс-­‐‑ нений.  Такова  сцена  между  Раскольниковым  и  Разумихиным:      «Какая-­‐‑то   идея   проскользнула,   как   будто   намек;   что-­‐‑то   ужасное,  безобразное  и  вдруг  понятое  с  обеих  сторон  Разу-­‐‑ михин  побледнел  как  мертвец.           —   Понимаешь   теперь?…   —   сказал   вдруг   Раскольников   с   болезненно  искривившимся  лицом»  (6:  240).   —  Так  про  кого  же  вы?  Так  уж  не  про  Катерину  ли  Никола-­‐‑ евну?   Какой   мертвой   петлей?   —   Я   ужасно   испугался.   Какая-­‐‑то  смутная,  но  ужасная  идея  прошла  через  всю   душу  мою.  Татьяна  пронзительно  поглядела  на  меня».  (13:   394)     Это  еще  один  пласт  значений,  связанных  с  этим  словом.  Такие   догадки   либо   сразу   и   сполна   открывают   какую-­‐‑то   истину,   либо   приходят  в  виде  смутных  предощущений,  предчувствий.  Особен-­‐‑ но  настойчиво  это  слово  употребляется  при  описании  состояния   князя  Мышкина,  которым  буквально  владеют  какие-­‐‑то  предчувст-­‐‑ вия,   недооформленные,   не   имеющие   определенного   словесного   выражения  ощущения  и  догадки.    «Конечно,   скверно,   что   я   про   портрет   проговорился,   со-­‐‑ ображал   князь   про   себя,   проходя   в   кабинет   и   чувствуя   некоторое   угрызение.   —   Но…   может   быть,   я   и   хорошо   сделал,   что   проговорился…»   У   него   начинала   мелькать   одна  странная  идея,  впрочем,  еще  не  совсем  ясная».  (8:  67)     Особенно  этот  хаос  смутных  ощущений  и  внезапных  идей  сильно   овладевает   князем,   когда   он,   на   грани   припадка,   бродит   по   Петербургу  и  его  преследуют  глаза  Рогожина  (часть  вторая,  гл.  У).     [3.137.172.68] Project MUSE (2024-04-26 10:07 GMT) «à‰Âfl» ‚ ÔÓËÁ‚‰ÂÌËflı ÑÓÒÚÓ‚ÒÍÓ„Ó 131«Да   он   уже   и   был   на   Петербургской,   он   был   близко   от   дома;   ведь   не   с   прежнею   же   целью   теперь   он   идет   туда,   ведь  не  с  “особенною  же  идеей”!  И  как  оно  могло  быть!   Да,  болезнь  его  возвращается,  это  несомненно;  может  быть,   припадок  с  ним  будет  непременно  сегодня.  Чрез  припадок   и   весь   этот   мрак,   чрез   припадок   и   “идея”!   Теперь   мрак   рассеян,   демон   прогнан,   сомнений   не   существует,   в   его   сердце  радость!»  (8:  191)    «С   ним   произошла   опять,   и   как   бы   в   одно   мгновение,   необыкновенная  перемена:  он  опять  шел  бледный,  слабый,   страдающий,  взволнованный;  колена  его  дрожали,    и  смут-­‐‑ ная,   потерянная   улыбка   бродила   на   посинелых   губах   его:   “внезапная  идея”  его  вдруг  подтвердилась  и  оправдалась,   и  —  он  опять  верил  своему  демону!     Но  подтвердилась  ли?  Но  оправдалась  ли?  Почему  с  ним   опять   эта   дрожь,   этот   пот   холодный,   этот   мрак   и   холод   душевный?   Потому   ли,   что   опять   он   увидел   сейчас   эти   глаза?  Но  ведь  он  и  пошел  же  из  Летнего  Сада  единственно   с  тем,  чтоб  их  увидать!  В  этом  ведь  и  состояла  его  “внезап-­‐‑ ная  идея”.  Он  настойчиво  захотел  увидать  эти  “давешние   глаза”,   чтоб   окончательно   убедиться,     что   он   непременно   встретит  их  там,  у  этого  дома».  (8:  192)     Идеи-­‐‑догадки,   идеи-­‐‑предчувствия   также   далеки   от   какой-­‐‑либо  «идеологии»,  они  относятся  к  иному  уровню  психической  жизни   героя,  более  сокровенному,  глубоко  иррациональному.  Странным   представляется   применение   к   этим   состояниям   слова   «идея»,   связывающемуся   все   же   с   областью   умозрительной,   интеллекту-­‐‑ альной.   Именно   в   этой   умозрительной   области   лежат   идеи   героев-­‐‑идеологов.   Cлово   «идея»   у   Достоевского   (подчеркнем:   в   художественных   текстах)   имеет   очень   широкий   спектр   смыслов,   и   крайними   полюсами   являются   с   одной   стороны   —   идеи   рациональные,   логически   отточенные,   а   с   другой   —   иррациональные,   смутные,   неоформленные.   Своего   рода   пародией   на   высокую   трагику   идей   Расколь-­‐‑ никова,   Кириллова,   Шатова   или   Ивана   Карамазова   выступают   разные   мелкие   идеи,   стремящиеся   быть   идеологией   (Лебезят-­‐‑ ников).  Есть  идеи,  исходящие  из  тщеславных  помыслов  (губерна-­‐‑ 132 ç‡Ú‡Î¸fl įËÏ·‡Â‚‡ торша)  или  какого-­‐‑то  недомыслия.  В  иных  случаях  снижение  идеи   героя   происходит   через   комизм   (Степан   Трофимович   Верховен-­‐‑ ский)   или   сарказм   (Петр   Верховенский),   что   служит   формой   выражения  отношения  автора  к  определенному  направлению  об-­‐‑ щественной  мысли.   Общим,   что   объединяет   в   одном   слове   большую   часть   этой   многообразной   гаммы   оттенков,   является   значение   «предва-­‐‑ рения»,   «предшествования».   Идеи   героев   Достоевского   предвар-­‐‑ яют  поступки,  чувства,  иногда  самое  мысль  или  слово,  они  пред-­‐‑ шествуют  событиям  и  в  конечном  итоге  как  бы  обгоняют  жизнь.   Практически  на  всех  уровнях  своих  значений  «идея»  в  произведе-­‐‑ ниях   Достоевского   в   в   большей   или   меньшей   степени   наделена   негативными   коннотациями   (в   «Записках   из   подполья»   герою   представляется   даже   «отвратительная,   как   паук,   идея   разврата»).   Идеи  героев  Достоевского  чаще  всего  вступают  в  конфликт  с  при-­‐‑ родой   человека   или   с   самой   жизнью,   совершают   насилие   над   ее   ценностным  содержанием,  существуют  как  бы  вопреки  ему.     Есть  и  другой,  надындивидуальный  пласт  «идей»,  который  вы-­‐‑ ражает   тоску   по   какой-­‐‑то   «общей   идее».   Такое   значение   слова   находим  у  героев,  рефлексирующих  на  темы  судеб  России,  чело-­‐‑ вечества  в  целом,  состояния  умов  современных  людей.  Это  Крафт,   Версилов,   о   котором   сказано:   «это   был   тип,   отдающий   всё   и   становящийся   провозвестником   всемирного   гражданства   и   глав-­‐‑ ной   русской   мысли   «всесоединения   идей».   И   хотя   бы   это   всё   было  даже  и  вздором,  то  есть  «воссоединение  идей»  (что,  конеч-­‐‑ но,  немыслимо),  то  все-­‐‑таки  уж  одно  то  хорошо,  что  он  всю  жизнь   поклонялся  идее,  а  не  глупому  золотому  тельцу»  (13:  388).   В   этом   многообразии   разного   рода   идей,   от   спонтанно   про-­‐‑ мелькнувших  до  выношенных  в  какую-­‐‑либо  стройную  систему  об-­‐‑ щим   является   некая   незавершенность,   «недоконченность»,   даже   при   видимой   оформленности   во   что-­‐‑то   окончательное.   Все   эти   идеи   выражают   стремление,   они   являются   как   бы   временным   пунктом   в   процессе   движения   к   какой-­‐‑   то   цели,   сознательно   поставленной  или  интуитивно,  эмоционально  ощущаемой,  пред-­‐‑ чувствуемой   (сюда   же   относятся   и   так   называемые   «Женевские   идеи»,  о  которых  говорит  Версилов).     Состояние   ущербности   современного   сознания   в   его   стрем-­‐‑ лении  к  какой-­‐‑то  «другой  идее»  выразил  Крафт:         [3.137.172.68] Project MUSE (2024-04-26 10:07 GMT) «à‰Âfl» ‚ ÔÓËÁ‚‰ÂÌËflı ÑÓÒÚÓ‚ÒÍÓ„Ó 133«  —  Нынешнее  время    —  это  время  золотой  средины  и   бесчувствия,   страсти   к   невежеству,   лени,   неспособности   к   делу  и  потребности  всего  готового.  Никто  не  задумывается;   редко   кто   выжил   бы   себе   идею.     Скрепляющая   идея   совсем   пропала.   Все   точно   на   постоялом   дворе   и   завтра   собираются   вон   из   России;   все   живут   только   бы   с   них  достало…».  (13:  54)     Словами  Крафта  высказана  мысль  самого  Достоевского,  остро   ощущавшего,   что   в   обществе   есть   «тоска   по   высшим   целям»,   потребность   в   идее,   жажда   большой,   все   и   всех   объединяющей   идеи.   В   «Дневнике   писателя»   (1876   г.)   Достоевский   писал:   «Идеи   летают   в   воздухе,   но   непременно   по   законам;   идеи   живут   и   рас-­‐‑ пространяются   по   законам,   слишком   трудно   для   нас   уловимым;   идеи   заразительны   ,   иная   идея,   иная   забота   или   тоска,   до-­‐‑ ступная   лишь   высокообразованному   и   развитому   уму,   может   вдруг   передаться   почти   малограмотному   существу     и   вдруг   заразить  его  душу  своим  влиянием»  (24:  51).     Таким   образом,   самым   существенным   становится   вопрос   о   природе   этих   идей:     Раскольников   совершил   свое   преступление,   поддавшись   «некоторым   странным,   «недоконченным»   идеям,   которые   носятся   в   воздухе»   (28:   2,   136).   Идеи   разного   формата   и   калибра,   разной   природы   и   направленности,   как   некие   демоны-­‐‑ искусители,  втягивают,  вовлекают  во  что-­‐‑то,  заставляют  блуждать   по   ложным   путям,   метаться   в   хаосе   эмоциональных   пережи-­‐‑ ваний.   «Высшая   идея»,   которой   взыскуют   герои   Достоевского,   остается  чем-­‐‑то  недостижимым  для  них.      Сильным   и   глубоко   мыслящим   персонажам,   как   Расколь-­‐‑ ников  и  Иван  Карамазов,  создателям  весьма  продуманных  теорий,   присуще  сомнение,  исподволь  побуждающее  их  быть  «убедитель-­‐‑ ными»   в   обосновании   их   идей.   Не   самого   ли   себя   убеждает   Раскольников  своей  статьей?  Для  кого  написана  поэма  «Великий   инквизитор»?   Зачем   и   для   кого   копит   свои   факты   о   страданиях   детей  Иван?  Сомнение,  потаенная,  скрытая  от  самого  себя  неувер-­‐‑ енность,  в  значительной  степени  являются  мотивацией  этого  твор-­‐‑ чества.   Отсюда   проистекает   потребность   говорить,   убеждать   —   давно   замечено,   что   герои-­‐‑идеологи   у   Достоевского   обладают   даром  красноречия   Применительно   к   героям-­‐‑носителям   положительного   нравст-­‐‑ венно-­‐‑религиозного   начала   слово   «идея»   используется   в   единич-­‐‑ 134 ç‡Ú‡Î¸fl įËÏ·‡Â‚‡ ных  случаях  и  имеет  значение  высшего  знания,  какого-­‐‑то  послед-­‐‑ него   и   единственного   смысла,   который   обретается   духовным   опытом.   Мать   Аркадия:   «Она   не   плакала   и   даже   была   не   очень   печальна,  но  никогда  лицо  ее  не  казалось  мне  столь  осмысленным   духовно.  В  тихом  взгляде  ее  светилась  идея,  но  никак  я  не  мог   заметить,  чтоб  она  чего-­‐‑нибудь  ждала  в  тревоге»  (13:  407).    Это   слово   не   встречается,   когда   речь   идет   о   Макаре   Долго-­‐‑ руком,  Тихоне,  старце  Зосиме.  Перед  нами  уже  не  идея,  а  учение,   которое   не   предваряет   жизнь,   а   является   итогом   большого   жиз-­‐‑ ненного  опыта,  разумного  трезвения  в  согласии  со  святоотеческим   учением.   На   пороге   этого   пути,   на   который   хотел   направить   своего   любимого   ученика   старец   Зосима,   стоит   Алеша,   когда   к   нему   приходит   духовное   прозрение   у   гроба   старца.   Здесь   также   сохраняется   основной   смысл   «предшествования»,   но   это   едва   ли   не  единственный  пример,  когда  слово  «идея»  появляется  в  высоко   позитивном  значении:      «Но   с   каждым   мгновением   он   чувствовал   явно   и   как   бы   осязательно,  как  что-­‐‑то  твердое  и  незыблемое,  как  этот  свод   небесный,   сходило   в   душу   его.   Какая-­‐‑то   как   бы   идея   воцарялась  в  уме  его  —  и  уже  на  всю  жизнь  и  навеки  веков.   Пал  он  на  землю  слабым  юношей,  а  встал  твердым  на  всю   жизнь  бойцом…»     Алеша   —   один   из   немногих   героев   Достоевского,   который  «узрел»   и   воспринял   высшую   идею   в   единстве   ее   природно-­‐‑ космического   и   божественного   смысла.   В   своем   экстатическом   переживании  Алеша  открывает  мир  платоновской  идеи  в  органи-­‐‑ ческом  сплаве  с  чувством  живой  веры.      «Неподвижная»,   маниакальная   идея   Раскольникова   и   идея   Алеши,   открывающая   ему   небесную   радость,   высший   смысл   бытия  и  подлинную  опору  в  дальнейших  жизненных  испытаниях,   —  это  полюса  мира  идей,  в  котором  живут  герои  Достоевского.     В   литературе   о   Достоевском   было   давно   замечено,   что   в   его   творчестве   отозвались   философские   идеи   Платона.   Вяч.   Иванов   писал   о   его   устремленности   к   высшей   реальности   (“a   realibus   ad   realiora”):   «По   своей   внутренней   структуре   романы   Достоевского   —   трагедии   в   эпическом   одеянии,   но   их   затаенное   ядро,   их   последняя  художественная  цель,  —  это  раскрытие  сверхчувствен-­‐‑ ных   метафизических   событий,   которые   художник   не   может   изо-­‐‑ [3.137.172.68] Project MUSE (2024-04-26 10:07 GMT) «à‰Âfl» ‚ ÔÓËÁ‚‰ÂÌËflı ÑÓÒÚÓ‚ÒÍÓ„Ó 135 бразить     иначе,   чем   в   потоке   внешних   действий   и   личных   переживаний».6   Проявления   платонизма   Вяч.   Иванов   видел   в   разных  формах  в  романах  Достоевского.  Общим  для  двух  великих   произведений   мировой   классики   —   «Дон-­‐‑Кихота»   Сервантеса   и  «Идиота»  Достоевского  он  называл  «их  платонизм  и  их  Платонов   Эрос»7 .     О  платонизме  Достоевского  убедительно  написано  в  исследо-­‐‑ вании   В.   Бачинина:   «В   большинстве   своих   художественно-­‐‑фило-­‐‑ софских   построений   Достоевский   предстает   как   мыслитель-­‐‑ метафизик   платоновской   ориентации.   Для   него,   как   некогда   для   Платона,   первозначим   высший   мир   бессмертных   идей,   оплодо-­‐‑ творяющих  серую,  тусклую  земную  действительность»8 .     Здесь  уместно  вернуться  к  философскому  пониманию  «идеи»,   развернутому   в   статье   Юркевича.   Анализируя   это   понятие   в   трудах   философов   от   Платона   и   Аристотеля   до   Канта   и   Гегеля,   Юркевич   методом   приближения   к   какой-­‐‑то   наиболее   близкой   ему   истине   дает   свое   понимание   идеи   как   высшей   сущности,   связанное   с   философией   Платона.   «Идея   есть   для   Платона   вся   действительность;  истинное,  нефеноменальное  бытие  содержится   в  идее.  Что  лежит  вне  идеи,  есть  нечто  несуществующее…».  Идея  –   это   «вечный   и   спокойный   образец   всякого   истинного   существо-­‐‑ вания,   всего   совершенного,   доброго   и   прекрасного.   Идея   есть   основа  и  цель  всех  явлений  в  мире  и  человечестве».  Исключитель-­‐‑ ная   ценность   и   абсолютное   значение   идеального   в   философии   Платона   как   бы   лишает   всякого   ценностного   содержания   мир   реальный,   мир   явлений:   «Только   Бог,   по   благости   своей,   или   потому,  что  он  есть  Благо,  которому  не  свойственно  замыкаться  в   себе   ,   образовал   немощную   сущность   материи   по   идеям,   сделал  ее  причастною  совершенству  идеи»  (27).   Как  же  учение  Платона  об  идеях  Юркевич  связывает  со  своими   воззрениями  и  что  общего  в  этих  философских  взглядах  с  миром   Достоевского?                                                                                                                   6  Вяч.  Иванов,  «Достоевский.  Трагедия  –  миф  –  мистика»  //  Вяч.  Иванов,   Лик  и  личины  России:  Эстетика  и  литературная  теория  (М.:  «Искусство»,   1995),  с.  383.   7  Вяч.  Иванов,  «Достоевский.  Трагедия  –  миф  –  мистика»,  с.  406.   8  В.  А.  Бачинин,  Достоевский:  Метафизика  преступления  (Художественная   феноменология   русского   протомодерна)   (СПб.:   Изд.   С.-­‐‑Петербургского   уинверситета,  2001),  с.  102.   136 ç‡Ú‡Î¸fl įËÏ·‡Â‚‡ Юркевич   корректирует   любое   философское   учение,   поверяя   его  через  связь  с  духовным  миром  человека,  его  жизненным,  сер-­‐‑ дечным   бытием.   Эта   направленность   придает   сугубо   научной   философской  работе  Юркевича  поэтический  смысл,  выраженный   в   формулах,   имеющих   художественный   оттенок.   Так,   возражая   против  сугубо  абстрактного  отвлеченного  смысла,  который  полу-­‐‑ чает  идея  как  творящее  начало  в  философии  Аристотеля,  Юрке-­‐‑ вич   пишет:   «Идея     не   рассчитывает   в   своем  развитии  ни  на  порядок  нравственный,  ни  на  формы  эсте-­‐‑ тические,  а  единственно  на  действительность,  на  акт:  итак,  она  есть   идея  теоретическая  ,  она  имеет  значение  только  для  постигаю-­‐‑ щего  ума,  а  не  для  деятельной  воли  и  чувствующего  сердца»  (32).   Вот  эта  потребность  обрести  в  идее  не  только  что-­‐‑то  абсолют-­‐‑ ное,   наполненное   универсальным   смыслом,   но   и   то,   что   необ-­‐‑ ходимо   для   «деятельной   воли   и   чувствующего   сердца»   человека,   характеризует   понимание   Юркевичем   идеи   как   безусловного   на-­‐‑ чала  в  платоновском  смысле.   Еще  один  пример:  «Если  по  Платону  идее  соответствует  общее   в   явлениях,   а   по   Аристотелю   —   особенное,   то   мы   с   равной   легкостью  сознаем  присутствие  божественной  мысли  как  в  общем,   равномерном   и   однообразном   движении   частей   мира,   так   и   в   жизненной,   смешанной   и   беспокойной   игре   индивидуальной   жизни»  (33).     В  содержании,  в  понятии  идеи  Юркевича  не  устраивают  ни  аб-­‐‑ страгированность  от  мира  человеческого  бытия,  ни  узость  сосред-­‐‑ оточения  лишь  на  сиюминутном,  злободневном,  феноменальном.   Его   идеализм   проникнут   стремлением   к   пониманию   человече-­‐‑ ского  духа  в  его  метаниях,  падениях,  взлетах  и  тоске  по  «высшей   идее»,   которые   свойственны   и   героям   Достоевского.   Две   статьи   Юркевича   «Идея»   и   «Сердце   и   его   значение   в   духовной   жизни   человека,   по   учению   слова   Божия»   —   являются   своеобразным   философским  диптихом.  Для  Юркевича,  как  и  для  Достоевского,   важным  моментом  его  философской  рефлексии  является  сопоста-­‐‑ вление  и  противопоставление  разума  и  сердца,  рационального  и   сердечного  начал  в  духовной  жизни  человека.       ...

Share