-
Греческий Север
- Slavica Publishers
- Chapter
- Additional Information
John Bartle, Michael C. Finke, and Vadim Liapunov, eds. From Petersburg to Bloomington: Essays in Honor of Nina Perlina. Bloomington, IN: Slavica, 2012, 99–121. (Indiana Slavic Studies, 18.) ɘÂÒÍËÈ ë‚ ÖÎÂ̇ ꇷËÌӂ˘ Публикуемый текст представляет собой перевод статьи из по-‐‑ смертной книги Н. М. Бахтина «Лекции и очерки» (Nicholas Bachtin, Lectures and Essays [Birmingham, England: University of Birmingham, 1963]). После многих приключений переехав в Ан-‐‑ глию, Бахтин в конце концов осел в Бирмингеме, где до смерти работал в местном университете как эллинист, вернее, как нео-‐‑ эллинист, — поэтому собранная после его смерти и лишь очень нескоро затем изданная книжка наполовину состоит из очерков на эллинистические темы («Греческий Север», «Матерь Земля и ее Олимпийские соперники», «Платон и Аристотель»), хотя есть там и незаконченное эссе о «Троиле и Крессиде», и другое. Напе-‐‑ чатана книжка в университетском издательстве на ризографе: машинки с греческим шрифтом не нашлось, так что греческие слова вписаны от руки; не нашлось и толковой машинистки, так что правое поле неровное, а опечатки исправлены тоже от руки… Наbent sua fata libelli. Собранные в «Лекциях и очерках» тексты за небольшими исключениями представляют собой слегка переработанные для печати лекции, в которых остается много специфически устных лекторских приемов с прямым обращением к слушателям; при этом не только ссылок на научную литературу у Бахтина нет, но и ссылок на древнеклассических или иных авторов исчезающе мало (так, в «Греческом Севере» цитируется только Гомер и одна клефт-‐‑ ская песня), что тоже является признаком популярного жанра. Действительно, «Греский Север» призван скорее проиллюстри-‐‑ ровать, нежели доказать любимую идею Бахтина, сформулиро-‐‑ ванную им в программной статье первого (и предпоследнего) номера журнала «Link» (название неслучайное, в молодости Бах-‐‑ тин много печатался в парижском «Звене»): «истолковать прошлое Греции через ее настоящее, а настоящее через прошлое, и так выявить базисное единство греческой цивилизации во всех ее проявлениях и на 100 ÖÎÂ̇ ꇷËÌӂ˘ протяжении всего ее развития». От этой задачи Бахтин не отказы-‐‑ вался никогда, однако решал ее довольно радикально — по су-‐‑ ществу, отказывался от научной аргументации, заменяя ее более или менее убедительными примерами, иногда «из жизни» (совре-‐‑ менную Грецию он знал хорошо), иногда из Гомера, а иногда источник установить нельзя и есть основания предположить, что источника этого попросту не существует. В полтора десятилетия о Николае Бахтине (1894—1950) пишут довольно много: конспективный очерк его биографии можно про-‐‑ читать в относительно недавней работе Г. Тиханова1 ; о его юно-‐‑ шеских связях с идеями «третьего возрождения» писали Н. И. Николаев и Н. В. Брагинская2 , о различных этапах его жизни и творчества — А. Б. Грибанов, Б. Ф. Егоров и особенно много О. Е. Осовский3 . Наконец, его издавали О. Е. Осовский и С. Р. Федякин, трудами которого только что появился солидный том, включаю-‐‑ щий если не все, то почти все русские статьи Н. М. Бахтина4 . Этот перечень не претендует, разумеется, на полноту, однако демон-‐‑ 1 Галин Тиханов, «Миша и Коля: Брат-‐‑другой», Новое литературное обозрение, № 57 (2002), сс. 54—68. 2 Н. И. Николаев, Судьба идеи Третьего Возрождения (СПб.: MOUSEION, 1997); Н. В. Брагинская, «Славянское возрождение античности» // Русская теория, 1920—1930-‐‑е годы: Материалы 10-‐‑х Лотмановских чтений (М.: Издательский центр РГГУ, 2004). 3 О. Е. Осовский, «H. М. Бахтин в культуре Российского зарубежья» // Российское зарубежье: Образование, педагогика, культура, 20—50-‐‑е гг. ХХ века. Материалы Второй Всероссийской научой конференции «Образование и педа-‐‑ гогическая мысль Российского зарубежья, 20—50-‐‑е гг. ХХ века», Саранск, 16— 18 окт. 1997 г., под ред. Е. Г. Осовского (Саранск, 1998); О. Е. Осовский, М. Н. Тутаева, «Восприятие идей З. Фрейда в Российском зарубежье», там же; О. Е. Осовский, «Интеллектуальное пространство российского за-‐‑ рубежья как социокультурная проблема», там же; А. Б. Грибанов, «H. М. Бахтин в начале 1930-‐‑х годов» // Шестые Тыняновские чтения: Тезисы докладов и материалы для обсуждения (Рига: [s.n.], 1992); Б. Ф. Егоров, «Об-‐‑ щее и индивидуальное: Братья Бахтины», Hевельский сборник, вып. 1: К столетию М. М. Бахтина (СПб.: Акрополь, 1996), сс. 22—27. 4 Н. М. Бахтин, Философия как живой опыт: Избранные статьи (М.: «Лаби-‐‑ ринт», 2008). Небольшие публикации Н. М. Бахтина стали являться уже в 1990-‐‑е, как, например, изданный С. Р. Федякиным сборник Из жизни идей (М.: «Лабиринт», 1995), публикации О. Е. Осовского (Бахтин H. М. «Фил-‐‑ ософское наследие: Русская революция глазами белогвардейца», Публ., коммент. О. Е. Осовского, Бахтинология [СПб., 1995], сс. 315—357) и др. [13.58.39.23] Project MUSE (2024-04-20 04:35 GMT) ɘÂÒÍËÈ ë‚ 101 стрируют достаточно приметное присутствие Н. М. Бахтина в современном интеллектуальном пространстве. При этом весь имеющийся материал заставляет предположить, что отсутствие в «Лекциях и очерках» той системы доказательств, которая этим текстам, будь они лекции или очерки, казалось бы, должна быть присуща, объясняется тем, что тексты эти, лишь по видимости историко-‐‑филологические, на деле представляют собой некий род философствования, требующего не доказательности, а только убедительности. Можно сказать, что в особенно характерном в этом смысле «Греческом Севере» Н. М. Бахтин посредством умозрения создает Грецию, которую желал бы видеть сам. В этой Греции много знакомых черт (играющий на лире Ахилл, фессалийские паст-‐‑ бища, даже президент Венизелос), но едва ли меньше черт, со знакомыми сходных, однако полученных, как уже упоминалось, из не совсем надежных источников, а многое и вовсе относится к поэтическим категориям должного и вероятного — например, описанная через географию греческая история, чуть ли не все события которой происходят в результате переселений «живой молодой силы» с севера на юг. Занятно также, что Греция Бахтина — это только балканская Греция, без островов, без Малой Азии, без италийских колоний, то есть, так сказать, древняя Греция в границах Греческого королевства 1930-‐‑х. Вероятно, рассуждая о греческом прошлом, Бахтин мечтал о греческом будущем, глядя на него из греческого настоящего. Поэтому, хотя элементарная филологическая добросовестность требовала от меня по возмож-‐‑ ности пояснить в тексте хотя бы те места, которые могли остаться читателю непонятны либо (того хуже) сбить его с толку, навряд ли стоит читать «Греческий Север», чтобы побольше узнать о греческом Севере, — а вот увидеть в этом сочинении своеобраз-‐‑ ный автопортрет автора несомненно возможно. При чтении Гомера никто, наверное, не может избавиться от ощу-‐‑ щения, что в Ахилле есть некое своеобразие, разительно отличаю-‐‑ щее его от прочих ахейских воителей, и что столь ощутимое различие объясняется не только личными качествами Ахилла — здесь кроется нечто большее. 102 ÖÎÂ̇ ꇷËÌӂ˘ Если у эллинизированного северянина, Александра Македон-‐‑ ского, Ахилл был любимым героем и образцом для подражания и если с тех пор многие поколения юных северян при чтении «Илиады» неизменно к нему же обращали весь свой читательский энтузиазм, дело тут не просто в превосходстве этого героя над другими, но и в том, что в нем и только в нем они безошибочно опознавали сородича.5 Действительно, среди всех этих средизем-‐‑ номорских царей он — единственный северянин.6 Сумрачный, верный долгу, чувствительный, хотя подчас жестокий — однако эта страстная и порой доходящая до бешенства жестокость больше похожа на битвенное неистовство северных берсерков, чем на спокойную и рассудительную злобность южных его соплемен-‐‑ ников. Его способность к острому страданию и не менее острому состраданию тоже им не присуща, а еще менее способны они разделить с ним всегда неожиданные порывы мощного лири-‐‑ ческого чувства, в которых все страсти находят разрешение и очищение, — ведь из всех ахейских царей только он умеет играть на лире. Для них, южан, искусство певца уже стало всего лишь 5 Цари Эпира считались потомками Неоптолема-‐‑Пирра, сына Ахилла, якобы поселившегося в тех краях после Троянской войны (e.g. Plut. Pyrr. 1), и Александр, происходивший по материнской линии от царей Эпира (Plut. Alex. 2), тоже был, следовательно, потомком Ахилла, о чем ему напоминали с детства: скажем, его дядька Лисимах называл питомца Ахиллом, а себя Фениксом (там же, с. 5); сам Александр был страстным почитателем Гомера и охотно сопоставлял себя с Ахиллом (там же, с. 15), как позднее и царь Пирр (Pyrr. 7). Каких еще «юных северян» имеет в виду автор, не совсем понятно: после Александра и Пирра у Ахилла уже не бывало конкурентоспособных потомков, а любят Ахилла слишком многие читатели «Илиады». 6 Преувеличение: в списке кораблей немало северян не только, напри-‐‑ мер, из Этолии (Il. II. 638), но и из Фессалии — из Иолка (там же, с. 711), из страны лапифов (там же, с. 740), от Пелиона (там же, с. 756), от Додоны (там же, с. 748 — о тамошнем царе Гунее пишет и сам Бахтин); подробнее о фессалийцах под Троей см. у Страбона (IX.5—23). Правда, вошедший в употребление позднее обобщающий топоним «Фессалия» Гомер естественно не использует, как не использует, конечно, и условный топоним «Север», но многие из описанных у него племенных терри-‐‑ торий расположены именно в северной Греции. ɘÂÒÍËÈ ë‚ 103 ремеслом — правда, весьма почтенным, но все же не приличест-‐‑ вующим царю и воину.7 А для Ахилла это не так. Вспомним то место в «Илиаде», где к нему являются посланцы от Агамемнона: они застают его под сенью шатра, где «сердце свое услаждает он лирою звонкой» (Il. ΙΧ.186; здесь и далее «Илиада» в переводе Н. И. Гнедича) и далее: «Лирой он дух услаждал, воспевая славу героев» (там же, 189), а единственным его молча-‐‑ ливым слушателем был Патрокл — здесь мы уже в том обществе, где песня была лишь одним из развлечений на пиру, ἀνάάθηµμα δαιτόός (Od. I. 152; XXI. 439), что точнее всего можно перевести как hors d’oeuvre, ‘закуска’8 . Но вот завеса шатра распахнулась, мы застали Ахилла в его собственном окружении и снова, как и в не-‐‑ которых других эпизодах «Илиады» с его участием, сознаем себя словно в совершенно ином мире, где всё по-‐‑иному и где выраже-‐‑ ние чувств принимает иную — более архаичную — форму. А в знаменитом и по-‐‑своему жутком описании похорон Патрокла можно увидеть еще один кусочек сурового и сумрачного мира, в котором вырос Ахилл. Да, своеобразие Ахилла — не только индивидуальное. У него другие корни, он воплощает более древнюю стадию развития цивилизации, давным-‐‑давно пройденную всеми остальными ахей-‐‑ цами: те уже позабыли древнюю родину своего племени, 7 Преувеличение: хотя Гомер в «Одиссее» описывает профессиональных певцов (рапсодов) Демодока и Фемия, поющих, соответственно, для гостей царя Алкиноя и для женихов Пенелопы, однако само по себе умение петь и играть на лире было просто частью общего образования: кентавр Хирон потому и обучал будущих героев среди прочего этому искусству, что детей полагалось учить музыке. Взрослые мужчины иногда пели и играли для отдыха (как, например, поколением раньше Анхис, играющий на лире у себя в шатре в гомеровском «Гимне к Афродите»), так что, Ахилл, поющий развлечения ради, пока другие воюют, просто демонстративно бездельничает. Кому из ахейских вождей Бахтин приписывает «рассудительную злобность», сказать трудно: это словосочетание можно, пусть с известной натяжкой, отнести разве что к хитрому и не всегда разборчивому в средствах Одиссею. 8 Характерно, что В. А. Жуковский в своей «Одиссее» уходит от прямого перевода этого словосочетания, буквально означающего «приношение пиру» или даже «прибавление к пиру», что действительно почти точно совпадает с французским пониманием закуски как «дополнительного блюда». 104 ÖÎÂ̇ ꇷËÌӂ˘ Фессалию9 , и совершенно переменились под влиянием нового южного местопребывания, между тем как Ахилл этого влияния избегнул. Отец его Пелей принужден был бежать с родной Эгины и явился на Север, в Фессалию, где после долгих скитаний и многих приключений сумел наконец основать недолговечное и ненадеж-‐‑ ное царство. Там Ахилл и родился, а воспитан был на вершине Пелиона, в священной пещере кентавра Хирона — уроженца древнего доолимпийского космоса, божественного целителя и музыканта, почитаемого темными полукочевыми племенами, обитающими под сенью Пелиона10 . Об этой-‐‑то стране — о гре-‐‑ ческом Севере, о Фессалии, что тускло рисуется на дальнем горизонте жизни Ахилла и формирует всю его личность, — я и попытаюсь вам рассказать. Уже самые ранние из доступных нам свидетельств показывают, что греческий Север и греческий Юг всегда были совершенно раздельными мирами. Хотя и по этим первым показаниям 9 Переселение греков ахейского племени на Балканский полуостров совершалось посуху, через страну, названную позднее Фессалией и именно поэтому так богато отраженную в мифах. 10 Пелей, сын Эака, царя Эгины, бежал из-‐‑за невольного убийства в фессалийскую Фтию, пережил много приключений, был спасен от смерти кентавром Хироном, а затем родил от морской богини Фетиды Ахилла, но у Гомера этих подробностей нет, они есть (самое раннее) у Пиндара, а о воспитании Ахилла в пещере Хирона сообщает лишь позд-‐‑ ний мифограф Аполлодор. Кентавр Хирон считался сыном Кроноса в образе коня и океаниды Филиры, то есть единокровным братом Зевса, а погиб от случайной стрелы Геракла, но и об этом сообщают лишь относительно поздние авторы, Аполлоний Родосский и Аполлодор (хотя это не указывает на новизну мифологического сюжета); правда, о воспитании Хироном Ахилла говорит сам Гомер (Il. XI. 831). Хирон изо-‐‑ бражался живущим на Пелионе и позднее ассоциировался с созвездием Центавра, но с созвездиями ассоциировались как божества (скажем, Диоскуры с Близнецами), так и чудовища (скажем, Немейский лев с Львом), мифологические абстракции (скажем, Весы правосудия) и нео-‐‑ душевленные предметы (скажем, Венец Ариадны). В Фессалии Хирон почитался в нескольких семьях потомственных целителей, но не как бог, а как герой (предок); следы почитания Хирона встречаются также в Пелопоннесе, в Аркадии и в Лаконии; сообщение о массовое почитание Хирона северянами в отличие от южан — очередное преувеличение. [13.58.39.23] Project MUSE (2024-04-20 04:35 GMT) ɘÂÒÍËÈ ë‚ 105 население тут и там было сплошь эллинское11 , в каждую эпоху у каждой из двух родственных популяций была собственная участь — каждая составляла самодостаточное целое с особым стилем жизни и с особым типом цивилизации. К северу от скалистой гряды Офрийского хребта мы все еще в Греции, но в слишком многих отношениях это совсем другая страна, где всем нам при-‐‑ вычное представление о Греции оказывается неверным. Так об-‐‑ стояло дело в гомеровские времена и в значительной мере так обстоит дело даже теперь, когда централизованное управление и влияние западной культуры изо всех сил стирают местные разли-‐‑ чия, превращая всю Грецию в торгашескую и заурядную леван-‐‑ тинскую страну. Судьба и предназначение Севера и Юга не могут не быть различны уже ввиду различия ландшафтов (под греческим Севером я, конечно, понимаю Фессалию, так как двинувшись от-‐‑ туда на запад или на север, мы оказываемся вне Греции). Нельзя не заметить, что все географические признаки, которые мы при-‐‑ выкли приписывать Греции в целом, в действительности от-‐‑ носятся лишь к стране к югу от Офрийского хребта — к гористому полуострову, глубоко изрезанному морскими заливами и раз-‐‑ деленному на множество резко разграниченных и резко контраст-‐‑ ных областей. Там сухо, там светло, там скудно, там нет ничего сырого, мягкого, плодородного — нет места, куда жизнь могла бы прилепиться, чтобы мирно и неспешно произрастать; там лишь строгая схема сильного и скорого проживания жизни; там земля, которая требует от своих обитателей постоянного напряжения и бодрствования, питает рознь и спор, поощряет силу, задор, предприимчивость — одним словом, земля, пригодная не столько для медленного роста и накопления, сколько для быстрого и блистательного сгорания человеческой энергии. 11 Население «Юга» (Средней Греции и Пелопоннеса) в известную нам эпоху действительно было сплошь эллинским, а вот некоторые северные — в частности, фессалийские — племена числились варварскими, то есть сами греки их греками не считали и не хотели, например, допускать на Олимпийские игры. Правда, все эти племена быстро эллинизировались и включались в эллинство, так что их этногенез иногда остается спор-‐‑ ным, а чаще и вовсе неизвестным. Так как ниже Бахтин упоминает об эллинизации славян и других поздних переселенцев, здесь он вероятно имеет в виду, что догреческое население Фессалии эллинизировалось после прихода ахейцев. 106 ÖÎÂ̇ ꇷËÌӂ˘ Это и предопределяет главное историческое назначение гре-‐‑ ческого Юга — завлекать с Севера молодые популяции, мигом переделывать их на свой лад, доводить их скрытую силу до скорого созревания и тратить ее без остатка, чтобы затем с Севера снова накатила людская волна, которая дочиста выметет и омолодит стареющий мир, и чтобы грубые разрушители снова сделались созидателями, достигли бы предела своих возмож-‐‑ ностей и, после короткого и яркого расцвета, в свой черед превратились бы в левантинцев, готовых быть сметенными новым вторжением. Неизбежность такого чередования неоспорима: так «русых ахеян» Гомера сменили «ахейские подонки» (achaea faex) Ювенала — лукавые «гречата» (graeculi) римского времени12 . Но между крайними фазами процесса, варварством и левантинством, есть краткий промежуток — фаза совершенства. У пришельцев, назначенных заменить собою изношенные человеческие ресурсы Юга, всегда находилось довольно времени созреть и приготовиться к этому — и именно в Фессалии, где век за веком они множились и копили силу под защитой отгородив-‐‑ ших Фессалию от Беотии горных кряжей, покуда не наступала пора сквозь вовремя открытые шлюзы хлынуть в обетованную землю. Таким образом, если рассматривать греческий универсум как целое, функции Севера и Юга не только различались, но и взаимно дополняли друг друга: Юг был областью блистательных достижений и скорого истощения, а Северу было назначено 12 У Гомера эпитет «русый» ξανθόός может применяется к разным героям и героиням (скажем, к Мелеагру – Il. II.643), но постоянным является только для Менелая: ξανθόός Μενέέλαος именуется так в «Илиаде» и в «Одиссее» почти всегда — и на этом основании иногда считается, будто древние ахейцы были блондинами чуть ли не поголовно. Это неверно, хотя естественно предположить, что светлоглазые и/или светловолосые люди встречались тогда чаще, чем в позднейшие времена или теперь, так как уменьшение числа блондинов присуще любой популяции, где блондины в принципе имеются, — разве что этот процесс ненадолго замедлится приходом викингов или иным пополнением извне ресурса рецессивных аллелей. В новоевропейской паранауке существует, однако, миф о белокурых предках, которых порой приписывают себе даже тюрки, чьи предки были монголоидами. Неприязнь Ювенала к «ахей-‐‑ ским подонкам» (Sat. III. 62) и «гречатам» (там же, с. 77) была вызвана — отчасти реальной, отчасти воображаемой, но несомненно возросшей — ролью греков в римском обществе первого века Империи. ɘÂÒÍËÈ ë‚ 107 служить неким резервуаром силы, хранилищем юности, которой в свой час суждено обновить Грецию. Даже фессалийский ландшафт явственно сходен с резер-‐‑ вуаром: огромная плоская равнина, опоясанная прочным кольцом горных цепей — на севере громада Нижнего Олимпа, на западе Пиндский хребет, на юге Офрийский, а на востоке Фессалию от моря отгораживает скалистая стена с вершинами Пелиона и Оссы. Геродот очень точно называет эту страну «котловиной», тут же сообщая местную легенду, правдивость которой недавно под-‐‑ тверждена геологическими изысканиями: якобы во время оно всю Фессалию покрывало озеро, покуда Посейдон Землеколеблющий не раздвинул трезубцем северо-‐‑восточную гряду и не выпустил воды в море через Темпейское ущелье — озеро высохло, а Темпей-‐‑ ская долина так и осталась единственным путем, по которому собираемые рекой Пенеем фессалийские воды могут достигнуть Эгейского моря (Hdt.VII.129). В то время как Юг соединен с внешним миром по виноцвет-‐‑ ному морю и распахнут навстречу соблазнам окружающих его древних цивилизаций, глубоко зарывшаяся в землю плодородная котловина Фессалии являет собою замкнутый и самодостаточный мир, лежащий между варварским Севером и средиземноморским Югом и связанный с тем и другим лишь узкими труднопро-‐‑ ходимыми горными тропами. На Север, в Македонию и в Ил-‐‑ лирию, проходов больше, едва ли не пять, и каждый — достопри-‐‑ мечательность, отмеченная памятью о нашествии или о битве, а вместе они составляют нечто вроде системы труб, по которым варварский Север сливает в фессалийский резервуар свой чело-‐‑ веческий ресурс, чтобы несколько столетий отдыхать на жирных полях и сочных лугах, набираясь силы перед новым броском на Юг, через Офрийскую гряду, где тропы еще малочисленнее и труднопроходимее. Поэтому на несколько столетий Фессалия должна была стать домом также и для первых грекоязычных пришельцев перед их первым сокрушительным броском на Юг, где на руинах Миной-‐‑ ского мира им предстояло создать Век Героев, память о котором жива в поэмах Гомера. Чтобы осуществить свое предназначение, северным протоэллинам надлежало провести в Фессалии долгие годы ученичества и приуготовления — именно там они, привыч-‐‑ ные только к пиву и к медовухе, впервые распробовали благород-‐‑ ный сок лозы, именно там выучились править легкой боевой 108 ÖÎÂ̇ ꇷËÌӂ˘ колесницей и там же сложили первые свои былины о богах и героях13 . Пробившись через нагорье, связывающее Пелионский и Отрийский хребты, они достигли берегов Пагасейского залива и в его надежно запертых водах прошли безопасную школу судовож-‐‑ дения, а затем из Иолка, что у подошвы Пелиона, двинулись в свою первую морскую экспедицию, память о которой жива в ска-‐‑ зании об аргонавтах. И еще одно они сделали, обитая в Фессалии: навеки вознесли седалище своих богов на гору, чьи снеговые вер-‐‑ шины словно светящееся белое облако виднелись порой у север-‐‑ ного окоёма земли, — то был Олимп, память о котором им суж-‐‑ дено было сохранить во всех своих будущих скитаниях. Позже, когда Век Героев клонился к упадку, явилась новая порция завоевателей — дорийцы, в чью задачу входило смести теперь уже ахейский мир и повергнуть Юг в хаос и разорение, из которого надлежало родиться классической Греции. И опять перед своим роковым для Пелопоннеса походом дорийцы эти, как утверждает Геродот (I.56), долго жили и набирались сил у подножия Оссы и Олимпа и затем у Пинда14 . В этой последовательности сокрушительных и обновляющих нашествий, задавших истории полуостровной Греции ее домини-‐‑ рующий ритм, Фессалия продолжала играть все ту же роль резер-‐‑ вуара и хранилища свежего человеческого ресурса. И затем, в Средние века и вплоть до недавнего времени она оставалась плавильным котлом, где грубые и воинственные северные племена — по большей части славянского и албанского происхождения — 13 Начало виноделия обычно датируется II тыс. до н.э. — в это время ахейцы уже жили в Греции, и новизна виноградного напитка отразилась в некоторых мифах о Дионисе. Родиной боевых колесниц в свете новых открытий считается Малая Азия (и даже этноним «ахеец» связывается с названием колесницы), но Бахтину эти данные еще не были доступны. Что до былин, эпическая поэзия возникла у индоевропейцев в эпоху индоевропейской общности, хотя собственные (гексаметрические) грече-‐‑ ские поэмы о богах и героях явились, конечно, уже после выделения греков в отдельную этническую и языковую общность. 14 Дорийцы вторглись в Грецию около 1100 г. до н.э. (всего через несколько десятилетий после окончания Троянской войны) и небезосно-‐‑ вательно считаются едва ли не главными виновниками падения Микен-‐‑ ской цивилизации, за которым последовали два «темных» века, завер-‐‑ шившиеся созданием первого в мире фонетического алфавита и — вскоре — сложением гомеровских поэм. [13.58.39.23] Project MUSE (2024-04-20 04:35 GMT) ɘÂÒÍËÈ ë‚ 109 накапливались, смешивались, постепенно превращались в греков и в конце концов снова шли походом на Юг. Здесь же, в Фессалии, в долгие столетия Османского ига росла, крепла и обрастала плотью идея возрождения эллинства — и отсюда же мощно про-‐‑ звучал первый призыв к независимости. И опять, давши движе-‐‑ нию толчок и послав лучших своих сыновей отвоевывать свободу Юга, сама Фессалия надолго, до 1881 года, осталась вне Греческого королевства — как и всегда, она оказалась всего лишь закваской брожения, хранительницей и накопительницей энергии, но не полем решающей битвы15 . Когда путешественник, странствовавший некоторое время по Югу, переваливает через Офрийский хребет и спускается в Фес-‐‑ салийскую долину, новизна ландшафта поражает взгляд: нет более ни резких контрастов, ни отчетливых очертаний, но всюду, сколько видит глаз, простирается плоская плодородная равнина — ранней весной зеленая, летом золотисто-‐‑серая. Очертания мягки и размыты, краски приглушены. В призрачном мареве, всегда висящем над этой страной, едва можно различить тут и там расплывчатые серые контуры отдаленных горных хребтов. Всюду мир, надежность, постоянство — всё здесь живет и движется будто медлительнее, чем в остальной Греции. С незапамятных времен Фессалия — тихая заводь греческой цивилизации. Археологи говорят, что когда всюду в Греции уже давно наступил бронзовый век, здесь не спешили расстаться с каменным. Да и в классическую 15 Благодаря относительной близости к неподвластным Порте землям Фессалия тяготела к автономии и почти достигла ее в конце XVIII века, когда в Янине, близ древней Додоны, стал править Али-‐‑паша (у Дюма — отец вымышленной Гайдэ, подруги графа Монте-‐‑Кристо). Он не под-‐‑ чинялся центральным властям, дружил с европейцами и много спо-‐‑ собствовал греческому возрождению — не только культурному, но и военному, так как у него служил будущий главком фессалийской освобо-‐‑ дительной армии Одиссей. Погиб Али-‐‑паша в 1822 году, когда освобож-‐‑ дение Греции почти совершилось. И все же как по первому Адриано-‐‑ польскому трактату (1829), так и по второму (1881) Янина осталась в пределах Порты; также и другой крупный фессалийский город, Ларисса, тоже игравший очень важную роль в освобождении Греции, вошел в ее состав вместе с юго-‐‑восточной частью Фессалии лишь в 1881. Объеди-‐‑ нение континентальной Греции завершилось только в начале ХХ века, и только после Второй мировой войны к Греции отошел архипелаг Додеканезы (с Родосом), а Кипр во избежание дальнейших конфликтов был объявлен независимым. 110 ÖÎÂ̇ ꇷËÌӂ˘ эпоху, когда на Юге европейский дух возносился на наивысочай-‐‑ шую высоту, какой доводилось ему когда-‐‑либо достигнуть, в пасторальной Фессалии по-‐‑прежнему главенствовали несколько занятых охотой и коневодством воинственных семейств и обитали всё те же грубые и крепкие поселяне. Юг всегда был областью резких перемен: социальные устройства появлялись и исчезали, один стиль вытеснялся другим, противоречивые системы ценностей боролись за место в челове-‐‑ ческих умах, цивилизации возникали и приходили в упадок. А здесь, в Фессалии, ничто не изменилось с тех пор, как первые грекоязычные воины и пастухи спустились с отрогов Пинда и устроили свои бедные жилища на плодородных берегах Пенея. Здесь почти нет руин и монументов, которые на Юге на каждом шагу напоминают об канувших в прошлое битвах и победах, — здесь никому не надо напоминать о прошлом, потому что прош-‐‑ лое никуда отсюда не девалось и ничуть не изменилось. Там и сям виднеются на плоской равнине круглые очертания невысоких курганов — местные жители называют эти странные памятники непрерывности и постоянства махулами. Если зачерп-‐‑ нуть горсть земли из насыпи, она покажется странной на ощупь — сухая, серая и на удивление легкая. Махула не создана челове-‐‑ ческими руками, она растет вверх словно бы по закону природы: места эти беспрерывно обитаемы уже много тысячелетий, и мусор несчетных поколений — пепел, камни, пыль, кости, всё вперемежку с битой посудой и грубыми глиняными статуэтками — копится слой за слоем и вырастает постепенно в такую вот махулу. Лопата археолога, срезая с кургана слой за слоем, откры-‐‑ вает их последовательность — и так мы можем узнать о судьбах, происхождении и образе жизни тех, кто обитал здесь от камен-‐‑ ного века до классической эпохи, а порой и гораздо позже. Иногда следы пожара между слоями рассказывают нам, что город был взят и сожжен завоевателями, — но разрушители построили свои жилища прямо поверх развалин, и вот снова слой за слоем повествуют, как шла жизнь на этом же самом месте, этим же самым вечным маршрутом. Многие махулы до сих пор неиз-‐‑ вестны — на них все еще живут, а потому они просто скрыты под относительно новыми деревенскими домами. Медлительность и продолжительность изменений, необычная привязанность к месту — все в Фессалии свидетельствует об удиви-‐‑ тельной неспешности и стабильности на протяжении долгих ɘÂÒÍËÈ ë‚ 111 тысячелетий. На Юге, конечно же, нет ничего, похожего на махулы: там города тянутся вверх, к скалистым цитаделям, все еще обнажающим свои искривленные и изломанные скелеты. Зато в Македонии и дальше на север курганы фессалийского типа встречаются часто и называются τοuµμπες16 , так что Фессалия — самая южная область их распространения, последний перегон неспешной жизни. За Офрийским хребтом жизнь сразу меняет ритм и напряжение: стадия подготовки и медленного роста прой-‐‑ дена, на Севере накоплена энергия и ее надлежит теперь истратить в краткой и блистательной вспышке. «Географический детерминизм» может, конечно, породить ложные гипотезы, но только если им злоупотреблять, а в не-‐‑ которых частных случаях он вполне обоснован, и Фессалия — именно такой случай, потому что здесь географическое поло-‐‑ жение страны оказывается главным ключом к ее истории. Специ-‐‑ фическая структура здешнего ландшафта, поощряя одни способ-‐‑ ности местных жителей и ограничивая другие, тем самым словно отливает их судьбы одной и той же формой. Окружающая среда столь сурово и неотступно контролирует здесь весь жизненный уклад, что люди, вынужденные приноравливаться к жестким рамкам существования, остаются почти такими же, какими были, например, в гомеровские времена. Однако очерченная мною выше картина Фессалии далеко не полна: я говорил о равнине, а Фессалия — не только равнина, но также (и в основном) окружающие равнину горы. Правда, горы эти, кроме Офрийских, не обычного греческого типа, не голые и бесплодные, но, напротив, изобилующие быстрыми речками и прохладными ручьями, покрытые густым лесом и богатые рос-‐‑ кошными альпийскими лугами. Можно сказать, что Фессалии некогда предназначалось стать страной скотоводческой и земле-‐‑ дельческой, однако такое определение было бы чересчер общим, так как в действительности сочетание унылых плодородных долин внизу с горными пастбищами наверху имело более своеобычный результат, определив жизненный ритм всего региона и превратив значительную часть населения в людей на два дома и тем самым породив вечную и непримиримую рознь между оседлыми обита-‐‑ телями равнины, которые трудились, возделывали землю, покупали и продавали, — и другими, каждую весну уходившими 16 Это эллинизированное tumba — в современном греческом немало романских заимствований. 112 ÖÎÂ̇ ꇷËÌӂ˘ на свои альпийские луга. У Гомера мы читаем о древней вражде между горцами-‐‑кентаврами и жившими в пойме Пенея лапиф-‐‑ ами (Od. ХХI.295—304), а сегодня местная фессалийская пресса напоминает нам, что вражда не изжита: в газетах часто пишут о драках между крестьянами и пастухами, ведущими полукочевой образ жизни, — и драки эти, судя по описаниям, очень похожи на настоящие сражения. Горцы вносят в жизнь региона сразу беспокойство и ожив-‐‑ ление и являют собой постоянную угрозу для обитателей долины. Набеги кентавров в XVIII веке до н.э., набеги клефтов в XVIII и XIX веках н.э., а теперь, в наше законопослушное и слабосильное время, несколько меньшие неприятности, доставляемые кочевыми влахами17 , — тревожный этот фактор может в разное время и в разных обстоятельствах реализоваться по-‐‑разному, но модель всегда одна и та же, вражда не имеет конца и образует прочный стержень, вокруг которого и обращаются все события. В сегодняшней Фессалии две враждебные породы людей легко различимы: равнинные жители миролюбивы, нерешительны и в последнее время все чаще имеют характерную левантинскую наружность, а живущие в горах пастухи сильнее, на вид благо-‐‑ роднее, и среди них все еще преобладает белокурый нордический тип. Они-‐‑то и есть люди с двумя домами. Зимой они возвращаются в хижины или становятся табором на равнине и весь дождливый сезон пасут там свой скот, а по весне снова уходят на альпийские луга. Этот весенний исход до сих пор остается торжественным событием: пастухи со всей округи собираются со стадами в каком-‐‑ нибудь освященном традицией месте и оттуда всей гурьбой отправляются в горы по тем же древним тропам, по каким с незапамятных времен ходили их предки. Свершается это в день св. Георгия, 6 мая, хотя в нынешних обстоятельствах, как мне говорили, некоторые семьи вынуждены дожидаться, пока дети сдадут экзамены. Деревенские тоже нередко живут на два дома: 17 Вероятно, автор датирует «набеги кентавров» XVIII веком до н.э. ради симметрии с набегами клефтов в XVIII веке н.э: мнение, что образ кентавра возник как реакция на непривычный образ всадника, кажется естественным (в любом случае без знакомства с лошадьми этот образ невозможен), однако столь ранний приход в южную Европу каких бы то ни было конных племен не совсем согласуется с данными о приручении и использовании лошадей — недаром еще гомеровские герои бьются на колесницах. Влахи (валахи) — жители Валахии, области на севере Балкан. [13.58.39.23] Project MUSE (2024-04-20 04:35 GMT) ɘÂÒÍËÈ ë‚ 113 если горы от деревни близко, строят еще одну — летнюю — деревню где-‐‑нибудь повыше, но если даже до гор далеко, тот, кто не слишком привязан к пашне, все-‐‑таки обычно обзаводится лет-‐‑ ней хижиной на горном лугу. Прочность стандартов фессалийской жизни, постояноство обычаев, неизменность пастушеских маршрутов — всё это очень помогает исследователю доисторической Фессалии, давая ему хороший инструментарий для поиска и интерпретации матери-‐‑ ала, который мифологическая и литературная традиции порой сохраняют в разрозненном и неудобопонятном виде. Вот один такой пример. Присутствующие здесь филологи-‐‑классицисты помнят вызы-‐‑ вающий столько споров пассаж списка кораблей, где речь идет о Гунее и его соплеменниках энианах: там сказано, что этот фес-‐‑ салийский вождь присоедился к идущему на Трою ахейскому ополчению, а земли его, дескать, находятся близ «Додоны холод-‐‑ ной» и берегов «веселого Титаресия» (Il.ΙΙ. 348—355). Выходит, без-‐‑ вестный князек маленького племени энианов правит целой страной, чуть ли не империей, простирающейся от восточного побережья Фессалии вдоль всего течения Пенея вплоть до его истоков и далее за Пинд до самой Додоны. Это, конечно, полная нелепость, а потому филологи, изощрявшие свою смекалку на загадке эниенов, старались как-‐‑нибудь уничтожить пространство между Титаресием и Додоной: либо бездоказательно утверждали, будто близ Титаресия была еще какая-‐‑то Додона, либо, тоже бездоказательно, будто близ Додоны был еще какой-‐‑то Тита-‐‑ ресий18 . Всё, однако, становится совершенно ясно, если осознать тот простой факт, что земля Гунея была не феодальным уделом с четкими границами и оседлым населением, а кочевым угодьем — территорией, в пределах которой перемещалось в течение года его полукочевое племя; более того, как оказывается, границы этой территории почти точно совпадают с границами территории, по которой в наши дни кочуют влахские пастухи. Вот так вечные 18 Для гиперкритической германской филологии XIX века гипотети-‐‑ ческое удвоение феномена было довольно характерным способом раз-‐‑ решения противоречий: так, чрезмерное по видимости тематическое разнообразие стихов Феогнида вызвало к жизни теорию о двух поэтах по имени Феогнид. Этот метод, однако, восходит к мифологическим спе-‐‑ куляциям мыслителей классической древности — начиная с Платона с его мифом о двух Афродитах. 114 ÖÎÂ̇ ꇷËÌӂ˘ тропы, некогда проложенные эниенами, до сих пор каждую весну ведут влахов из их зимних стойбищ (в округе Элассоны на берегу Титаресия и в округе Янины близ той самой «Додоны холодной») на травянистые нагорья горы Лакмон над Мецово (в ту самую гомеровскую страну эфиров), где они собираются в летние месяцы. А если мы обратимся теперь к еще одному, гораздо более позднему, свидетельству об энианах, предположение наше под-‐‑ твердится самым удивительным образом. Плутарх называет землю эфиров местом, где живут эниане, а затем мы узнаем от него и из разных других источников, что беспокойные эниане были в конце концов изгнаны из Фессалии оседлыми лапифами и вынуждены были ограничить свое кочевое пространство Эпиром (Plut. Aet. Rom. et Graec. 293 F 10—294 C 8). Вот так разрозненные клочки свидетельств срастаются воедино — и шаг за шагом является на свет вся история этого небольшого племени и вся череда местностей, где оно обитало. Другой пример исторического лейтмотива можно обнаружить в гораздо менее отдаленном прошлом Фессалии, из которого видно, как почти уже в наши дни национально-‐‑освободительная борьба с иноземными захватчиками принимает ту же самую форму, какую всегда имела в Фессалии война, то есть превраща-‐‑ ется в древнюю кровную вражду между кочевыми горцами и их извечными врагами, оседлыми жителями равнины. Итак, когда турки оккупировали Фессалию, деревенское и городское население с готовностью покорилось завоевателям: привязанные к своим полям, домам, лавкам и церквам люди просто не выжили бы, открыто противостоя новым хозяевам, а потому всё, что они могли, это сохранить свой язык и свою веру — то и другое они действительно сохранили. А вот кочевые горцы иноземному игу подчиняться не собирались и на своих альпий-‐‑ ских лугах оставались недосягаемы для турков, которые не решались или не тревожились распространить свою власть за пределы равнины. Словом, кто не желал быть рабом, тот уходил в горы, и в итоге на греческом Севере и особенно в Фессалии замет-‐‑ ная часть населения никогда не покорялась туркам, привольно живя в своих недоступных горных таборах во все время турецкого владычества. Результатом этого явилось возрождение почти вы-‐‑ мершего к началу оккупации основного фессалийского типа — грубых горцев, занятых, наподобие древних кентавров, только войной и грабежом. Последние славные страницы греческой ɘÂÒÍËÈ ë‚ 115 истории написаны ими, и память об их жизнях и подвигах до сих пор жива в чудесных народных песнях, ими же и сложенных и заслуживающих быть лучше узнанными на Западе. Песни эти на-‐‑ зываются клефтскими, потому что мирные поселяне, питавшие к горцам смешанное чувство ужаса и восхищения, называли их клефтами, то есть ворами, — точно как лапифы некогда называли «дикими зверьми» (θqρες) своих родичей и врагов, кентавров19 . Сами клефты воспринимали свое имя с гордостью, словно титул. Греция несомненно обязана своей независимостью клефтам, но для них самих сознание, что они сражаются за свободу Эллады имела значение главным образом постольку, поскольку давало им почувствовать свою доблесть. Не меньше значил, конечно, и хороший выкуп, и для такого дела православный поп годился не хуже турецкого паши — надо ведь было чем-‐‑то жить, а единствен-‐‑ ной клефтов профессией оказалась в конце концов война. В горах нельзя было получить ни хлеба, ни вина, ни денег, так что оставалось добывать их на равнине — неважно, у турков или у слабосильных трусов, готовых жить под турками, лишь бы пахать и торговать. Итак, в действительности война шла не между грек-‐‑ ами и турками, но, как и всегда в этих краях, между лихими вольными горцами и мирными раболепными жителями равнины — и сознание такой розни звучит во всех клефтских песнях. Вот одна из них, хотя неуклюжий дословный перевод не в силах пере-‐‑ дать ее дикарского очарования (я пытался, сколько мог, сохранить метр оригинала): Покуда на горных вершинах снег и цветы на горных лугах, Покуда чиста в ручьях вода, нам турки — не господа! Тайный табор меж голых камней раскинем на гребне хребта — Там наверху, где лишь волк своих в логове кроет волчат. Пусть остаются долины рабам и турецким их господам — С диких гор храбрецы придут и всё их добро возьмут. Когда вспыхнула наконец борьба за независимость, уже долго тлевшая в Фессалии и в Эпире, ее, разумеется, возглавили устре-‐‑ 19 Клефт — κλεφθόός, от κλέέπτειν ‘воровать’; Гомер действительно назы-‐‑ вает кентавров θη̑ρες или φhρες ‘дикие твари’, но не устами лапифов, а в собственной авторской речи; утверждение, будто так их называли лапифы, является гипотетическим. 116 ÖÎÂ̇ ꇷËÌӂ˘ мившиеся на Юг клефты и, разумеется, пока шла война, она была им в радость, однако после полного освобождения Юга они вдруг обнаружили себя — пусть и в неизбежном качестве национальных героев — в скучном и спокойном мире, где почти не осталось простора для излюбленного образа жизни20 . В новосозданном по европейскому образцу Греческом королевстве лишь немногие из старых разбойников сумели пристроиться к неувлекательным генеральским и министерским должностям, а лучшие и храбрей-‐‑ шие не были готовы отказаться от прежних привычек. Итак, иные вернулись на Север, где, слава богу, все еще хозяйничали турки, а иные остались на Юге, где и зажили по-‐‑прежнему, но уже в новых условиях, то есть безо всяких национально-‐‑освободительных оправданий. Лишенный патриотического блеска бандитизм оста-‐‑ вался прибыльным делом, однако постепенно вырождался в хорошо организованное ремесло, не просто терпимое властями, а чуть ли не официально ими признанное — шайки имели своих представителей и пайщиков при королевском дворе, в кабинете министров, в парламенте, в полиции, в армии, вообще всюду. Многие мои слушатели наверняка читали «Короля гор» Эдмона Абу,21 потому что здесь, как мне сказали, книга эта долгое время в обязательном порядке изучалась в школе, — и в этом живом рас-‐‑ сказе нет особых преувеличений, примерно таково и вправду было положение дел до 1912 года, когда Венизелос22 посредством 20 Пример такой судьбы — судьба клефта Одиссея (см. о нем примеч. 12), оказавшегося в конце концов в греческой тюрьме, где он и умер вскоре после долгожданного освобождения Греция, которому столько послужил. 21 Эдмон Абу (1828—1885) начинал как археолог и довольно долго про-‐‑ жил в Греции, после чего сразу приобрел известность благодаря своей «Современной Греции» (1855); роман «Король гор» вышел в свет годом позже. Впоследствии Абу продолжал писать как романы, так и полити-‐‑ ческие сочинения, но к греческой теме почти не возвращался. 22 Элефтериос Венизелос (1864—1936) — родился на Крите, тогда турец-‐‑ ком, после восстания 1897 года и изгнания турецких войск с острова возглавил новоизбранное Национальное собрание Крита; в 1910—1920 премьер-‐‑министр Греции, главный создатель Балканского христианского союза. К 1913 Венизелос присоединил к Греции Крит, южную Маке-‐‑ донию, южный Эпир и Эгейские острова — всё это и оказалось гибелью для клефтов. Позднее Венизелос представлял Грецию на Лозаннской конференции (1923), в 1924 и 1928 вновь был премьер-‐‑министром, пытался упразднить монархию, но не преуспел, так что умер в [13.58.39.23] Project MUSE (2024-04-20 04:35 GMT) ɘÂÒÍËÈ ë‚ 117 самых энергических мер очистил, наконец, страну от разбой-‐‑ ников. Теперь всякий может идти по Пинду и по Пелиону так же безопасно, как по Сассекс Даун. И все же один разбойник уцелел. Я слышал рассказ о его жизни там, где он совершал свои подвиги, то есть, естественно, в Фессалии. Я шел пешком через Дотийскую долину — уютную страну, где зимовали некогда кентавры и энианы. У дороги сидел старый пастух, жевавший краюху кукурузного хлеба. Он меня остановил, и началась обычная болтовня. «Видишь вон ту зеленую полянку, вон там, повыше?» — сказал он, тыча пальцем в сторону Оссы. — «Там взяли Циациаса, и голову ему тоже там отрубили». А я: «Кто такой Циациас?» А он: «Разбойник — последний разбойник. Великий был человек и большого благородства!» Начинался дождь, так что мы расстались, и я поспешил в Микро Кессерли, то есть как раз в родную деревню разбойника. Вечером мой гостеприимец повел меня на деревенскую площадь, где, как обычно, собрались местные старики — выкурить трубку и обсудить последние новости. Я начал было расспрашивать о Циа-‐‑ циасе, но мой хозяин знаком велел мне замолчать, и я замолчал. Попозже мы ужинали в его доме и между нами стоял огромный кувшин местного Мавро Пелиу — Черного Пелионского. Мне очень хотелось верить, что точно таким же темным и хмельным вином царь лапифов угощал своих гостей кентавров. Как сказано у Гомера, Видно, твой ум отуманен медвяным вином; от вина же Всякой, его неумеренно пьющий, безумеет. Был им Некогда Евритион, многославный кентавр, обезумлен, В дом Пирифоя, великого славною силой, вступивши… (Оd. ΧΧΙ.293—296; пер. В. А. Жуковского) «А почему ты остановил меня, когда я хотел разузнать насчет Циациаса?» — спросил я наконец хозяина. А он: «Мой бедный друг! Неужто не знаешь, что рядом был тот самый старик, который предал Циациаса и продал его голову полиции?» И он рассказал мне историю разбой-‐‑ ника, с которым был некогда в большой дружбе. эмиграции в Париже. Считается одним из отцов греческой демократии; его именем назван международный аэропорт в Афинах. 118 ÖÎÂ̇ ꇷËÌӂ˘ История эта соответствовала ходовым романтическим образ-‐‑ цам: Циациас был, конечно же, разбойником благородным, безжалостен был лишь с богачами и начальниками, а так-‐‑то он здесь и бедным девушкам приданое дарил, и вдов поддерживал, и сиротам на свои средства давал образование — и прочее в том же роде. И все это отнюдь не ради романтического позерства, а с сугубо практической целью, потому что при сложившихся обсто-‐‑ ятельствах ему иначе было не выжить: он просто обязан был внушать людям любовь и восхищение, не то его сразу бы поймали, — а так он занимался своим ремеслом до Пасхи 1930, двадцать четыре года. И говорил бывало: «Еще годик и уйду на покой, закончу мои дни, как положено христианину!» — да только не суждено было тому случиться. Однажды он с двумя товарищами зажарил где-‐‑то в горах ягненка — поели они, вы-‐‑ пили, а он еще и гадать умел и вот решил узнать будущее. Взял, как положено, обглоданную лопатку, поглядел на свет и говорит: «Всё, ребята, завтра нам помирать!» Те только посмеялись: пока, мол, мы с тобой, никому нас не поймать. Назавтра под вечер все три разбойника пировали с другом на склоне Оссы, на той самой зеленой полянке, которую давеча показал мне старый пастух. А друг-‐‑то был вовсе не друг, а пре-‐‑ датель, и ему правительство уже заплатило триста тысяч драхм — вот он и подмешал им в вино конопляной дури. Разбойников гашиш одурманил, к вечеру они уснули крепким сном, а тут пришли солдаты и всех троих убили. И головы им отрубили, а потом головы эти, все три, выставили напоказ в Микро Кассерли, на площади. Женщины со всей округи собрались туда причитать и плакали старинным погребальным плачем по Циациасу, по-‐‑ следнему клефту. На нем и закончился благородный род горных кентавров. Из трех горных хребтов, господствующих над фессалийским горизонтом — это Олимп, Осса и Пелион — Олимп принадлежит Фессалии, так сказать, лишь зрительно, и именно поэтому его из-‐‑ дали мерцающая зазубренная вершина оказалась для богов таким удобным обиталищем. Пращуры эллинов никогда не жили ни на самом Олимпе, ни даже рядом с ним, а если бы жили, никогда не выбрали бы его для своих богов: Олимп — место не только удаленное, но вдобавок унылое и неприятное23 . Что до Оссы, воз-‐‑ 23 Еще одно преувеличение: на самом Олимпе заметных поселений действительно не было, так как склоны его слишком обрывисты, но в ɘÂÒÍËÈ ë‚ 119 носящейся среди соседних гор, словно пурпурно-‐‑серебристый круглый шатер с множеством вертикальных складок, вдоль которых от самого подножия тянутся ввысь черные сосновые леса, то сколь ни поразительно совершенство этих красок и очертаний для современного взгляда, в мифах и в преданиях у Оссы на уди-‐‑ вление скромная роль, а в клефтских песнях она упоминается не без презрения как «турками топтанная» — потому что даже турки способны подняться по ее отлогим склонам. Зато Пелион фигурирует в мифах и в легендах постоянно, да и сегодня при взгляде на него каждый по-‐‑прежнему чувствует, что здесь и есть истинное сердце Фессалии. Правда, снизу он не кажется особенно привлекательным — чтобы вполне его оценить, нужно на него взойти. Восхитительно расположенный между Эгейским морем, Пагасейским заливом и Вебейским озером, Пелион высится над морем и над всей Фессалийской равниной с окружающими ее горами. Плодородный, изобильный родник-‐‑ ами, прохладный даже в самое жаркое время года, он снизу доверху покрыт густыми зарослями буков и каштанов — недаром Гомер называл его «с дрожащей листвой Пелионом» (Πήήλιον εἰνοσίίφυλλον — Il. II.757; cf. Od. XI. 316). Там все еще живут воль-‐‑ ные северяне, чьи белокаменные деревни столь разительно отли-‐‑ чаются от дурно спланированных и еще хуже построенных бес-‐‑ форменных деревень равнины и Юга. Лишь главная вершина Пелиона и лишь на самом верху являет собою голую розовато-‐‑серую скалу. Здесь, на верхней террасе, слегка наклоненной к Иолку и Пагасейскому заливу, находилась некогда священная обитель Хирона: в этом пещерном святилище были воспитаны и Асклепий, и Аристей, и Ясон, и, наконец, самый последний и самый любимый ученик — Ахилл24 . Зев пещеры виден и сейчас, но проход в нее завален огромными ближних долинах — особенно в Темпейской, между Олимпом и Оссой — греки жили всегда; притом «унылым и неприятным» Олимп может казаться лишь ввиду своей относительной неприступности, а обитель богов как раз и должна быть неприступна для людей, отделенных от «амвросийных палат» скалами и снегами. 24 Учениками Хирона традиция называет и богов (в том числе Аполлона и Асклепия), и названных Бахтиным фессалийских героев, и еще не-‐‑ которых героев (например, Пелея и Иполлита), но — кроме гомеровского свидетельства об ученичестве Ахилла — все эти мифы довольно поздние и могли возникнуть под влиянием авторитета Гомера. 120 ÖÎÂ̇ ꇷËÌӂ˘ камнями, явно отколовшимися от вершины, и лишь черепки горшков да осколки черепицы свидетельствуют, что когда-‐‑то здесь было одно из самых древних и почтенных греческих капищ. В Фессалии обитало некогда эолийское племя, первым из греческих племен вторгнувшееся в Грецию, и Хирон был у эолийцев богом25 — к эолийским былинам и следует возводить древнейшие эле-‐‑ менты греческого эпоса. Все три великих греческих племени26 внесли свой вклад в сложение эпической традиции: ионийцы дали ей окончательную форму и от них же ее высочайшие достижения, ахейцы под-‐‑ вигами своих героев снабдили ее достойными сюжетами, но именно темное полузабытое племя, обитавшее под сенью Пели-‐‑ она и чтившее обитавшего на горе божественного Целителя, Певца и Охотника, именно все эти кентавры, лапифы, флегийцы и эниане дали эпосу первый лирический импульс и изначальную ритмическую модель, тем обеспечив его дальнейшее развитие27 . 25 Эолийцы — самоназвание одного из греческих племен, обитавшего в основном на севере Малой Азии и на Лесбосе, хотя и в северной Греции было две Эолиды, на юго-‐‑западе и на юго-‐‑востоке Фессалии: по распро-‐‑ страненному и небезосновательному мнению, азиатская Эолия была колонизована греками из этих балканских областей, о чем среди прочего свидетельствует топонимика (на Лесбосе есть гора Олимп, близ Смирны — город Ларисса, и т.д.). О культе Хирона см. примеч. 6; каков был (если был) источник сведений Бахтина о Хироне как о панэолийском божестве, установить невозможно, но нельзя не отметить, что главные боги греков всегда антропоморфны, а кентавры (даже Хирон) могут находиться лишь на периферии пантеона, как аркадский Пан. 26 Здесь ахейцы замещают дорийцев, которые вместе с ионийцами и эолийцами составляют три племени исторических греков, каждое со своим диалектом. Ахейцы — племя более древнее, переселившееся в Грецию раньше, создавшее микенскую цивилизацию, но затем надолго уступившее лидирующие позиции «великим племенам». 27 По господствующему в начале ХХ века мнению, которое воспроиз-‐‑ водит здесь Бахтин, материалом для «Илиады» послужили эолийские былины, принесенные эолийцами в Малую Азию с их исторической родины. Былины эти, однако, утрачены, «эпическое всенаречие» при всем своем лексическом многообразии основано на ионийском диалекте, а ритмическая модель эпоса (гексаметр) восходит к микенской эпохе. Поэтому, хотя вклад эолийцев в сложении героического эпоса сомнению не подвергается, Бахтин его несколько гиперболизирует. Флегияне (Il.XIII.301) жили чуть южнее Фессалии (в Беотии и в Фокиде) и были [13.58.39.23] Project MUSE (2024-04-20 04:35 GMT) ɘÂÒÍËÈ ë‚ 121 Эолийские былины не сохранились, но продолжают жить в поэмах Гомера, будучи их скрытым порождающим принципом, и память об этом никогда не была полностью утрачена: вот Хирон, он учит Ахилла играть на лире — и эта знакомая картина28 есть главный ключ к первоистоку европейской поэзии, к священной пещере на вершине Пелионского хребта. знаменитыми разбойниками, что, вероятно, и послужило поводом включить их в перечень вместе с кентаврами. 28 Эта картина действительно была знакомой не столько из-‐‑за известной помпейской фрески, но более всего потому, что копии отчасти вдохно-‐‑ вленного этой фреской известного полотна Помпео Батони (1770) часто украшали собой стены европейских учебных заведений. ...
Buy This Book in Print