Philology: The Forgotten Origins of the Modern Humanities by James Turner (review)

Вечная филология и ее врéменные формы

В 2009 г. индолог Шелдон Поллок с ноткой сожаления отмечал, что до сих пор не существует исторического обзора мировой филологии.¹ К настоящему моменту ситуация несколько выправилась, и одна из попыток начертать историю филологии будет рассмотрена в данной рецензии. Речь идет о книге Джеймса Тернера “Филология: забытые истоки гуманитарных наук”. Правда, сам Поллок едва ли согласился бы признать книгу Тернера подходящим кандидатом на заполнение указанной лакуны. Во-первых, это история не только (или не столько) филологии, во-вторых, история не всеобщая.

Первую особенность работы Тернера раскрывает само ее заглавие. Как представляется, автору важнее проследить то, как из обширного поля, именуемого до XIX в. просто “филология”, начинают развиваться и в первой половине XX в. уже оформляются в виде автономных дисциплин отдельные ветви гуманитарного знания. Этой дифференциации гуманитарного знания посвящены две трети книги, тогда как двухтысячелетней истории целостной филологической науки, от ее зарождения в тихих уголках Александрийской библиотеки до кропотливых трудов Р. Бентли и Ф. А. Вольфа, отведена только одна треть. Авторская перспектива – генеалогическая, в центре которой современные гуманитарные науки и их возникновение из филологии.²

Что касается второй отмеченной характеристики книги Тернера, то это действительно не всемирная история филологии в том смысле, о котором писал Ш. Поллок.³ В центре внимания здесь западноевропейская традиция, а точнее – ее англоязычная часть. Если дисциплинарные рамки исследования отражают выбор автора, то сужение поля до одной культурно-языковой традиции является неизбежным ввиду чрезвычайной объемности материала. Будучи специалистом по интеллектуальной истории Британии и США, Тернер фокусируется на знакомом ему научном материале, вписываемом в более широкий историко-культурный контекст общеевропейской филологии.

Книга открывается прологом, в котором автор определяет филологию как “многогранное исследование текстов, языков и самого феномена языка” (P. IX). Соответственно, в XIX веке, ключевом для зарождения гуманитарных наук, филология состояла из нескольких направлений: филология (или критика) текста, вопросы происхождения и природы языка и сравнительное исследование структур и исторической эволюции языков и языковых семей. Таким образом, основная забота филологии – изучение языка и текста. С другой стороны, для Тернера важнейшей особенностью филологии, помимо сопряженности тематической, является единство методологическое.⁴ Методологической основой филологии автор называет историзм, который проявляется в исследовательских процедурах сравнительного и генеалогического характера. Следует также отметить, что автор рассматривает историю филологии в ее сопряжении с такими областями, как риторика и изучение древностей (antiquarianism), и прослеживает возникновение гуманитарных наук именно из этого комплекса.

Первая часть книги дает сжатый и потому пунктирный очерк истории филологии с древности до начала XIX в. Здесь автор опирается на известные общие работы (прежде всего, по истории классической филологии, Д. Э. Сэндса, Р. Пфайффера) и множество частных исследований. Обращение к этому периоду оправданно, в силу его значения для формирования филологии.⁵ Без преувеличения можно сказать, что именно в это время происходит становление тех методов, которые достигнут своей строгости и отточенности в XIX в.

Тернер в своем изложении находит нужный баланс между общим планом, описанием интеллектуальной жизни каждой эпохи и отдельной наиболее яркой личности, чтобы показать, как происходили изменения в филологических практиках. Пожалуй, наиболее запоминающимися фигурами из первой части предстают Ричард Бентли и Уильям Джонс. Первый известен как образцовый критик текста, и в этом смысле представляет собою своеобразную вершину в развитии всей предыдущей филологии, задавая высокую планку для будущих поколений ученых. Второй прославлен как вдохновитель новых путей развития филологии. У. Джонс первым пришел к выводу о генеалогическом родстве между санскритом и другими языками, которые последующей наукой будут объединены в индоевропейскую языковую семью. Это открытие стало основанием сравнительного языкознания, развившегося в XIX в.

Вторая часть озаглавлена “На пороге гуманитарных наук, с 1800 до середины XIX в.”. Центральное место в ней занимает становление сравнительного языкознания и науки о классической древности, которую автор предпочитает называть немецким термином Altertumswissenschaft (едва ли не самым распространенным в книге). В Altertumswissenschaft автор видит идеальное воплощение филологического знания на примере конкретного, хотя и очень обширного поля – изучения классических цивилизаций Греции и Рима. Этот академический идеал отличала целостность в исследовании древнего мира, когда во внимание принимались все доступные данные, чтобы максимально полно восстановить картину, во всех аспектах: политическом, экономическом, социальном, культурном, языковом. В этой же части книги автор обращается к развитию истории, археологии, истории литературы и библеистики. Можно отметить, что с целью создания комплексного представления об интеллектуальном климате в англоязычном научном мире первой половины XIX в. автор показывает не только становление научного знания, но и “тупиковые” пути филологии, к каковым могут быть отнесены умозрительные философские рассуждения о языке XVIII в. (Pp. 140-144).

Поскольку в филологическом авангарде в это время находится немецкая наука, Тернер демонстрирует, каким образом ее влияние распространяется в Британии и США. Он отмечает отклики на немецкие ученые труды, их переводы, наконец, непосредственное заимствование методов работы. Фактически автор показывает трансляцию и рецепцию научных идей и методов. Показателен в этой связи пример Б. Г. Нибура, автора знаменитой “Римской истории” (Pp. 204-205). В другом случае автор реконструирует скорее болезненную реакцию на развитие немецкой библеистики, чем ее рецепцию, отмеченную не заимствованием, а очень осторожными попытками ее осмысления (Pp. 212-215).

Третья часть книги призвана показать завершающий этап расщепления филологии на самостоятельные, независимые дисциплины академического гуманитарного круга. Этот этап приходится на вторую половину XIX в. и первые десятилетия XX в. Именно в этот период начинают активно проявляться те характерные признаки отдельных научных дисциплин, без которых сейчас они немыслимы: создаются специализированные научные общества и ассоциации, основываются соответствующие журналы. Но еще более существенным, с точки зрения Тернера, были изменения в системе высшего образования англоязычного мира, а именно трансформация университетов из преимущественно образовательных учреждений в исследовательские центры. Теперь от преподавателей требовалось не только владение своим предметом, но и активная научная деятельность. А это, в свою очередь, вело к еще более тесной внутренней консолидации каждой из новых гуманитарных дисциплин, к их отгораживанию друг от друга. Автор (может быть, излишне педантично) фиксирует время возникновения профессорских ставок по тем или иным гуманитарным предметам в разных британских и американских университетах, но именно эти факты и служат во многом показателями “дисциплинирования” гуманитарных наук.

К дисциплинам, уже во многом оформившимся к середине XIX в. (таким, как история, лингвистика, национальные филологии), в это время добавляются история искусства, культурная антропология и религиоведение. Автор иллюстрирует эту тенденцию биографиями известных ученых: лингвистов Макса Мюллера и Уильяма Уитни, антропологов Эдварда Тайлора и Льюиса Моргана, филолога-классика Джеймса Фрэзера⁶ и других выдающихся ученых. Особенное внимание уделяет Тернер американскому филологу Чарльзу Элиоту Нортону.⁷ Нортон упоминается в разных главах книги как пример ученого, чье научное творчество сохраняло синтетизм, присущий некогда филологии в целом.

Здесь мы подошли к центральной проблеме книги. Является ли филология самостоятельной научной областью, или она сохраняет актуальность только как общая колыбель современных гуманитарных наук? Сам автор не видит противоречия между двумя этими тезисами, с его точки зрения они с разных сторон освещают один и тот же предмет. Для Тернера парадоксальным образом история филологии оказывается одновременно историей ее разделения и историей ее непрекращающегося единства. Книга совмещает две перспективы. Одна направлена в прошлое, обнаруживая в филологии общие “истоки современных гуманитарных наук”. Другая устремлена в будущее, хотя и через призму исторического материала, в поисках ответа на вопрос: как филология, пребывая, говоря метафорически, “в рассеянии”, сохраняет собственное сущностное единство? Автор подчеркивает, что нынешние формы бытования филологии не статичны и не окончательны, изменения происходят и в настоящее время. Несмотря на продолжающуюся реконфигурацию дисциплинарных барьеров, Тернер уверен в сохранении фундаментального единства филологии и сегодня, поверх всяческих перегородок.

Стоит отметить стилистические достоинства книги. Автор пишет достаточно раскованно, нередко иронично, прибегает к остроумным и смелым сравнениям.⁸ Каждая глава имеет заголовок в виде цитаты, по-своему характеризующей рассматриваемую тему. Вместо академического “вступления” и “заключения” у книги, посвященной истории науки о языке и художественных текстах, есть “пролог” и “эпилог”.

Качество издания в целом на высоте, хотя к редакторам могут быть предъявлены некоторые претензии. Так, в отдельных местах встречаются повторы целых фраз.⁹ К удачным находкам издания можно отнести упоминавшуюся выше карту античного Средиземноморья, представленную на форзацах. По крайней мере, рецензент с удовольствием пользовался возможностью соотнести текст и карту.

В завершение следует сказать, что перед нами книга о филологии как отдельном феномене, какие бы трансформации он ни претерпевал за свою историю. Это не просто взгляд в прошлое филологического знания, но и размышление о его будущем. В этом отношении, в отличие от Поллока,¹⁰ автор склонен проявлять оптимизм. Тернер не призывает “вернуться к филологии”, он не считает единую филологию утраченной. Для него филология сохраняется в многообразии дисциплин, нередко кажущихся далекими друг от друга.¹¹ На последних страницах Тернер пишет, что будущие дисциплинарные и институциональные метаморфозы нынешних гуманитарных наук неизбежны, но что бы их ни ждало впереди – это лишь формы, в которых воплощается филология с ее предметом и методами.