In lieu of an abstract, here is a brief excerpt of the content:

391 Ab Imperio, 3/2010 Виталий АНАНЬЕВ Harvey Goldblatt and Nancy Collman (Eds.), Rus’ Writ Large: Languages, Histories, Cultures: Essays Presented in Honor of Michael S. Flier on His Sixty-Fifth Birthday (Cambridge, MA: Ukrainian Research Institute, 2009). 662 pp., ills. (=Harvard Ukrainian Studies; Vol. 28, No. 1-4, 2006). ISSN: 03635570 . GeorgeG.Grabowic(Ed.),Ukrainian Church History: In Tribute to Bohdan R. Bociurkiw (Cambridge, MA: Harvard Ukrainian Research Institute, 2007). 375 pp. (=Harvard Ukrainian Studies; Vol. 26, No. 1-4, 2002–2003). ISSN: 0363-5770. “Гарвардские украинские ис- следования”, выпускаемые Укра- инским научным институтом Гарвардского университета с 1977 года, уже давно заняли почетное место одного из наиболее пре- стижных и цитируемых изданий, посвященных самому широкому спектру славистических вопро- сов. Журнал, основанный Оме- льяном Иосифовичем Прицаком и Игорем Ивановичем Шевченко как ежеквартальник, вскоре стал выходить сдвоенными номерами, затем превратился почти в еже- годник. Выходя реже, он, однако, приобрел в логике содержания: самые интересные выпуски за последние годы были посвящены или каким-то конкретным темам (например, “Киево-Могилянская Академия”, “Концепции нации в Восточной Европе Раннего Нового времени”, “Тысячелетие крещения Руси”), или юбилеям ученых, свя- занных с институтом (О. Прицака, И. Шевченко, Э. Кинана). В 2006 г. в свет вышел тема- тический том за 2002–2003 гг. (Vol. 26), посвященный истории украинской церкви. История подготовки тома по драматизму сопряженных с ней коллизий едва ли уступает истории предмета, которому посвящены входящие в него статьи. Том задумывался еще в середине 1980-х гг., когда ин- ститут был полностью погружен в “Миллениаристский проект”, призванный отметить тысяче- летие крещения Руси-Украины. Удачный академический контекст совпал с благоприятной финансо- вой ситуацией – многочисленная украинская община на Западе охотно жертвовала средства на исследования и научные проекты, имевшие целью привлечь внима- ние мировой общественности к достижениям украинской культу- ры (само создание Украинского научного института также было одним из проявлений этой пара- дигмы). Одним из мероприятий в рамках проекта, приуроченно- го к тысячелетию крещения, и должно было стать издание, по- священное тысячелетию христи- 392 Рецензии/Reviews риков украинской диаспоры, профессора Карлтонского уни- верситета и содиректора инсти- тута (1979–1982 гг.), ушедшего из жизни в 1998 году. В его работах рассматриваются в числе про- чих сложные методологические и источниковедческие проблемы написания церковной истории межвоенной Украины. И только в двух статьях этого сборника гово- рится о конце XVIII – XIX вв. (сре- ди них, например, статья Ларри Вулфа (Larry Wolff) о перипетиях истории Униатской церкви в эпоху разделов Польши и публикация Джона-Пола Химки (John-Paul Himka), затрагивающая историю галицийских униатов во второй половине XIX ст.). Это, однако, не значит, что средневековый период полностью выпадает из сферы внимания авторов издания. Материалы, посвященные этой эпохе, можно найти в последнем из вышедших на данный момент томов (Vol. 28). Увидевший свет в 2009 г., он относится к категории юбилейных сборников и посвя- щен 65-летию профессора Майкла Флайера, с 2004 г. занимающего пост директора института. Структура сборника, вклю- чающего 49 статей, отражает специфику научных интересов юбиляра: том состоит из двух почти равных частей – “Лингви- стика и филология” и “История и культура”. Во многом такое соеди- анства в Украине. В 1993 г. было принято решение о том, что это издание выйдет в серии “Гарвард- ских украинских исследований”. Первоначально задумывавшееся как энциклопедическое, с тече- нием времени оно превратилось в сборник работ, посвященных центральным темам церковной истории, выбор которых осущест- влялся в зависимости от наличия специалистов по соответству- ющей проблематике (Рp. 9-11). Том, составившийся в результате длительной подготовительной работы, и вышел в свет в 2006 г. Обусловленность подбора тем наличием специалистов, есте- ственно, накладывает отпечаток на содержание тома, изданного в память о Богдане Ростиславе Боцюркове. Из 8 включенных в этот том статей только одна по- священа эпохе раннего Нового времени (статья, написанная в жанре интеллектуальной истории Т. Чынцевской-Хеннель (Teresa Chynczewska-Hennel) о мировоз- зрении и национальной идентич- ности украинских клириков в высшей церковной иерархии в XVII – XVIII веках). Остальные освещают события церковной истории Украины Новейшего вре- мени, причем 5 статей посвящены XX в. Две из них собственно и принадлежат перу Богдана Бо- цюркова (Bohdan R. Bociurkiw), одного из авторитетнейших исто- 393 Ab Imperio, 3/2010 роль своеобразного связующего звена между двумя мирами: иде- альным миром Бога, Богородицы и святых, с одной стороны, и исто- рическим миром реального “по- вседневного” времени – с другой. И уникальная заслуга Флайера заключается как раз в том, что он сумел с удивительной ясностью показать, как эта самая связь осуществляется: как памятники (в самом широком смысле этого слова, включающем и материаль- ное и нематериальное наследие: церковные постройки, росписи, утварь, ритуалы и т.д.) служат связи неких значимых событий “видимого мира” с вечными об- разцами из “мира невидимого” и тем самым дают современникам возможность особой интерпрета- ции данных конкретных событий и явлений (Р. 22). Именно благо- даря таким прежде остававшим- ся невидимыми “эманациям” православной мысли и оказыва- лось возможным уподобление московских царей Христу или сопоставление Москвы с ветхо- заветным Иерусалимом и Новым Иерусалимом Апокалипсиса. Еще более значимым это достижение стало благодаря тому, что “метод” оказался опробован на самом широком спектре объектов: “от отдельных икон до циклов на- стенных росписей, от элементов убранства до комплексов постро- ек, от совпадения дат поминове- нение объясняет то уникальное положение, которое профессор Флайер занимает в современной славистике. Библиография его трудов включает чуть больше сот- ни номеров (в основном статьи), из них собственно проблемам истории посвящено менее трети, на русский переведено всего семь (Рp. 29-41), при этом именно он является одним из тех очень не- многих зарубежных славистов, о которых уверенно можно ска- зать, что их идеи присутствуют в ландшафте отечественной науки о Московской Руси. Чем объясняется такое уни- кальное положение профессора Флайера? Ответить на этот во- прос помогает уже первый блок материалов рассматриваемого сборника, включающий статьи, посвященные самому юбиляру. Если Алан Тимберлейк (Alan Timberlake) характеризует вклад ученого в развитие лингвистики славянских языков, подробно раз- бирая сделанное им в фонологии и морфофонемике (Рp. 1-19), то Да- ниель Роуленд (Daniel Rowland) в своей работе пытается определить истоки оригинальной исследо- вательской манеры Флайера как специалиста по интерпретации русской средневековой культуры (Рp. 21-28). Он отталкивается от утверждения о том, что все про- изведения православной культуры неизбежно должны были играть 394 Рецензии/Reviews ния святых в XVI в. с наиболее важными моментами Казанского похода Ивана Грозного 1552 г. до занявшей почти столетие эволю- ции ритуалов, включавших всю элиту московского двора” (Р. 22). В итоге можно предположить, что убедительные интерпретации, которые Флайер предложил для важнейших памятников русской культуры, будут доминировать в науке на протяжении еще не од- ного поколения. Кроме такого “академическо- го” значения, эти интерпретации важны и еще по одной причине: благодаря им мы можем увидеть богатство московской религиоз- ной культуры, сложный набор идей, стоящий почти за каждым памятником или ритуалом, вне зависимости от его масштаба. В условиях ограниченности инфор- мации, которую предлагают нам письменные источники, значение подобного подхода сложно пере- оценить. Каковы же основные темы, вокруг которых выстраиваются “культурные интерпретации” Флайера? Одно из первых мест за- нимает здесь тема Апокалипсиса. Хотя непосредственно ей и было посвящено всего лишь одно эссе ученого, в том или ином контексте тема эта вновь и вновь появляется почти во всех его исследованиях. Ему удалось еще раз и на конкрет- ных примерах показать, что со- знание Апокалипсиса постоянно присутствовало в русской мысли и являлось одной из важнейших черт “религиозного пейзажа” Московской Руси (Р. 23). Другой темой, занимающей Флайера, является тема власти и способов ее репрезентации в различных памятниках (созда- вавшихся в основном предста- вителями церкви). Как показал ученый, функция этих памятников сводилась к расширению, а не ограничению престижа и значе- ния монарха (в частности, здесь следует отметить цикл его работ, посвященный ритуалу “шествия на осляти” в Вербное воскресе- ние). При этом Флайера инте- ресует не столько тот месседж, который передает данный памят- ник, сколько сложные способы его формирования и трансляции, по- этому неудивительно, что в центре его работ оказываются не реалии церковно-государственных от- ношений, а репрезентация этих отношений на символическом уровне (Рp. 23-24). В своем анализе памятников Флайер старается рассматривать ту или иную проблему в трех дополняющих друг друга контек- стах: 1) непосредственном исто- рическом контексте появления памятника, связанном со сведени- ями о придворной политике того времени, любыми уцелевшими деталями, касающимися создания 395 Ab Imperio, 3/2010 памятника и т. д.; 2) жанровом контексте – связи данного памят- ника с другими, относящимися к тому же жанру или типу; 3) общем контексте “невидимого мира” – связи данного истори- ческого момента (и памятника) с православной культурой как таковой. Совершенно очевидно, что плодотворным анализ, по- строенный по такому принципу, сможет оказаться только в том случае, если сам ученый обладает глубоким знанием православной культуры и основных управляю- щих ею законов. И в этом заклю- чается еще одна уникальная черта Флайера-ученого, ведь ничто в тех условиях, в которых проходило его научное становление, казалось бы, не позволяло предполагать по- лучения подобного знания (Р. 24). Рубеж 1960–1970-х гг. был временем определенного упадка культурной истории, по крайней мере, в славистических исследо- ваниях: общей тенденцией для восточноевропейских ученых было игнорирование религиозных составляющих этой тематики, а их западные коллеги в большей степени интересовались тогда социальной историей и, в пер- вую очередь, историей элиты в Московской Руси. На Западе не существовало даже учебных центров, которые могли бы пред- ложить подходящую для историка программу по изучению право- славной культуры. В этом смысле определенной удачей стало то, что Флайер получил не историческое, а лингвистическое образование. Блестящее знание языков, на ко- торых написаны его источники (церковнославянского, русского, украинского самых разных перио- дов – достаточно упомянуть лишь то, что он посвятил специальное исследование феномену “суржи- ка”), позволило ученому не только понимать содержание текстов, но и улавливать тончайшие нюансы изложения, нередко остающиеся не замеченными другими исследо- вателями. В этом состоит первая отличительная черта его исследо- вательской манеры – прекрасное знание восточнославянских язы- ков в их историческом развитии. Вторая черта, также напрямую связанная с лингвистическим об- разованием, заключается в том, что он просто задает источникам другие вопросы: не те, что обыч- но озвучиваются историками, а те, что проясняют место данного монумента, ритуала или текста в контексте православной культу- ры (Р. 25). Третьей чертой может считаться его частое обращение к семиотике: значительная часть его исследований построена имен- но на семиотическом, а не на историческом базисе, он всегда уделяет большое внимание про- блеме существования изучаемых феноменов во времени и их из- 396 Рецензии/Reviews менению с течением времени. Наконец, четвертой чертой ис- следовательской манеры Флайера, связанной с лингвистикой, может считаться его изощренное умение классифицировать. Именно оно позволяет ему прояснять идеи и концепции, которые в противном случае оставались бы неясными и смутными (Р. 26). Представленные в юбилейном сборнике статьи отражают почти всю широту спектра современных научных подходов и по своей те- матике охватывают практически всю историю Восточной Евро- пы: от времен христианизации до недавнего, постсоветского прошлого. Рассмотрим чуть под- робнее те из них, что посвящены темам, близким научным интере- сам самого юбиляра. Возможно, самыми интересными в сборнике являются работы, авторы кото- рых как бы развивают методику исследования, предложенную Флайером, и стараются постичь символическое значение тех или иных памятников московской культуры. К числу таковых от- носятся, в первую очередь, ис- следование Джорджо ди Мауро (Giorgio G. Dimauro) о “пещном действе” (Рp. 415-428) и статья Изольды Тирэ (Isolde Thyrêt) об иконографической программе палат царевны Софьи (Рp. 627637 ). Обе работы исследуют из- любленную тему самого Флайера: репрезентацию светской власти в религиозных памятниках. Пещное действо является, вероятно, самым известным ри- туалом московского двора, однако причина этой известности кроется не в хорошей сохранности ис- точников, а в обращении к нему Сергея Эйзенштейна, именно с пещным действом связавшего одну из центральных сцен “Ива- на Грозного”. На вопрос, что же значило это действо для самих его непосредственных участников и зрителей, и пытается ответить ди Мауро, обращаясь к различным (в первую очередь, иконогра- фическим) источникам. Вместо традиционного взгляда, согласно которому ритуал должен был на- помнить царю о неправедности и грехе его светских предшествен- ников, ученый предлагает дру- гую версию: московские иконы изображают вавилонского царя Навуходоносора не в тот момент, когда он отдает приказ бросить иудейских отроков в печь, а тогда, когда он, пораженный, созерцает чудо спасения их Богом. Царь, таким образом, выступает здесь не как злокозненный язычник, а как своеобразный протохристианский император, что позволяло вписать его в “генеалогию” московской державы и изобразить первым в череде вселенских императоров, последним из которых призна- вался московский царь (Р. 420). 397 Ab Imperio, 3/2010 Учеными давно была отмечена важность для правления царевны Софьи соответствующей симво- лики, связанной с образом Софии Премудрости Божией. Однако в большинстве исследований подчеркивались андрогинные характеристики этой символики; анализируя же программу роспи- си молитвенной комнаты царевны, Тирэ указывает на важность мари- ологических образов в репрезен- тации ее власти, а также сюжета “Чистой души” как своеобразного обоснования феномена женского правления, санкционированного божественной властью. Эти на- блюдения позволяют исследо- вательнице еще раз убедиться в верности выводов, сделанных в монографии, посвященной роли и значению женщин правящего московского дома. В частности, вывода о том, что жены и матери московских царей вполне могли действовать как правительницы, т.к. рассматривались как “благо- словенные сосуды божествен- ного” и признанные защитницы православной веры (Р. 628). Цикл статей посвящен отра- жению в различных памятниках культуры феномена “модерниза- ции”, занимающего столь важное место в истории Московской Руси XVII в. Валери Кивельсон (Valerie Kivelson) продолжает тему, за- явленную в недавней моногра- фии “Картография царства”,1 и анализирует карты Тобольска Семена Ремизова (Рp. 543-556). Уподобление картографом род- ного города ангелу приводит ис- следовательницу к любопытному умозаключению: Если исследователи симво- лических карт в других контек- стах отмечали, в какой степени идеологические предпосылки влияли на карты, созданные той или иной культурой, приводя к нарушениям, пропускам, пре- увеличениям или нарушению собственно картографических функций, в случае с Ремизовым православие и московская им- перская идеология способство- вали стремлению к аккурат- ности и наличию порядка в его картах, а также просвещенного правления в его городе (Р. 551). П о л Б у ш ко в и ч ( P a u l Bushkovitch) развивает пробле- матику, подвергнутую скрупу- лезному анализу еще в 1992 г. в монографии “Религия и общество в России XVI – XVII вв.”,2 и обра- щается к истории киевского треб- ника 1646 г., хранящегося ныне в библиотеке Йельского универси1 Valerie Kivelson. Cartographies of Tsardom: The Land and its Meanings in Seventeenthcentury Russia. Ithaca, 2006. 2 Paul Bushkovitch. Religion and Society in Russia: The Sixteenth and Seventeenth Centuries. New York, 1992. 398 Рецензии/Reviews тета (Рp. 397-404). Владельческие записи, содержащиеся в книге, позволяют установить среду ее бытования. Книга была пожертво- вана в один из московских мона- стырей наследниками пятидесят- ника одного из стрелецких полков. С учетом того, что о повседневной религиозной практике широких слоев населения Московской Руси нам известно весьма немного, сам факт обладания такой книгой (и почитания ее в качестве объекта, достойного приношению в дар церкви) в городской, стрелецкой среде, традиционно связываемой со старообрядчеством и оппози- цией новым “киевским” тради- циям (традициям, которые также традиционно принято связывать лишь с элитой общества), по- зволяет увидеть за устоявшимися историографическими схемами мгновения “настоящей” жизни. “Непрямым” путям модерниза- ции посвящена и статья Джеймса Крайкрэфта (James Cracraft), на- писавшего несколько монографий о “петровских революциях” (Рp. 405-413).3 Анализируя геогра- фические трактаты петровской эпохи и их лексику, исследователь показывает, как происходила евро- пеизация “русской географии”, не в последнюю очередь связанная именно с формированием ее ка- тегориального аппарата. В ряде статей анализируются стилистические особенности тех или иных памятников средне- вековой славянской культуры: например, Йостейн Бьертнес (Jostein Børtnes) рассматривает роль приема метонимии в “Хож- дении” игумена Даниила (Рp. 391-396), а Дональд Островски (Donald Ostrowski) – использова- ние автором летописного рассказа о крещении князя Владимира риторической фигуры хиазма (Рp. 567-580). В этой связи наи- больший интерес вызывает, веро- ятно, работа Нормана Айнгхама (Norman W. Ingham), в которой анализ структуры первого Жития св. Вячеслава позволяет уточнить значение содержания произве- дения и его связь с библейским пратекстом (Рp. 501-509). Этим арсенал приемов и ис- следовательских методов, пред- ставленных в сборнике, конечно, не исчерпывается: есть здесь и классические искусствоведческие исследования (А. Л. Баталова об отражении “ренессансной креа- тивности” в русской архитектуре, Э. С. Смирновой о теме киевского наследия в русском искусстве XIV – первой половины XV вв.), и историографические работы (попытка Эдварда Кинана (Edward L. Keenan) объяснить появление у первого русского царя прозвища 3 James Cracraft. The Petrine Revolution in Russian Culture. Cambridge, MA, 2004; Idem. The Petrine Revolution in Russian Imagery. Chicago, 1997. 399 Ab Imperio, 3/2010 “Грозный”), и публикации источ- ников (запись Василия Шуйского 1606 г. и русско-польский договор августа 1610 г., опубликованные в английском переводе по русской публикации начала XIX в. Р. Хел- ли), и гендерные исследования (очерк Даниэля Кайзера (Daniel H. Kaiser) о завещаниях москвичек “третьего сословия” XVIII века) и т.д. Взятые вместе, они если и не меняют радикально наших представлений о русской истории (большинство авторов, что впол- не естественно, выбрало темы, к которым уже обращались в фундаментальных монографиях), то, по крайней мере, показывают перспективность и многообразие подходов, существующих в со- временной славистике, важность междисциплинарных исследова- ний, потенциал культуральных штудий, а также еще раз убеди- тельно демонстрируют уникаль- ность исследовательской манеры Флайера и его продолжающееся плодотворное влияние на исследо- вания средневековой Московской Руси. Daniel RODRIGUES Vytautas Petronis, Constructing Lithuania: Ethnic Mapping in Tsarist Russia, ca. 1800-1914 (Stockholm: Stockholm University, 2007). 309 pp. (=Stockholm Studies in History, 91; Södertörn Doctoral Dissertations, 21). ISBN: 9-789185445 -79-0.1 During the end of the nineteenth century, the Western Provinces constituted the area of the most intense Polish–Russian rivalry, presenting two different nation-building projects (“Russianness” and “Polishness ”). At that time, what is now modern Lithuania, was a borderland of the Russian Empire. The struggle of Russian authorities to curb the Polish elite’s influence and, at the same time, to integrate this periphery within the territorial core of the Empire dictated a multiplicity of approaches to reshape the ethnic and confessional borders used by both the central and local administration . Vytautas Petronis’s book is a published dissertation that analyses the construction of Lithuania as an “imagined community” through ethnic mapping. His approach pretends to be interdisciplinary (combining history, cartography, and symbolic geography); the stated purpose of 1 See also the review of this title by Steven Seegel, earlier published in: Ab Imperio. 2008. No. 1. Pp. 289-293. ...

pdf

Share