In lieu of an abstract, here is a brief excerpt of the content:

495 Ab Imperio, 1/2007 Марина ЛОСКУТОВА Emily Johnson, How St. Petersburg Learned to Study Itself: The Russian Idea of Kraevedenie (University Park, PA: Pennsylvania State University Press, 2006). xiii+303 pp., ills. Selected Bibliography, Index. ISBN: 0-271-02872-6 (hardcover edition). В последнее время российское краеведение и его история привле- кают к себе внимание не только отечественных, но и иностранных исследователей. Эту тенденцию можно только приветствовать – тем более, что наших зарубежных коллег выгодно отличает стремле- ние поместить изучаемые события в более широкий исторический контекст, сравнить со сходными явлениями в других странах, осмыслить при помощи тех или иных теоретических моделей. Недавно вышедшая в свет монография американской ис- следовательницы Эмили Джонсон посвящена в основном истории петербургского литературного краеведения первых трех де- сятилетий минувшего века. По своим выводам, однако, работа претендует на пересмотр многих общепринятых представлений о краеведении в целом. В первой главе книги ее автор воссоздает предысторию петербургского краеведения, рассказывая читате- лю о путеводителях и описаниях северной столицы, начиная с петровской эпохи и заканчивая сочинениями М. Семевского и М. Пыляева. Последующие пять глав посвящены основным обществен- ным течениям, из слияния кото- рых, как утверждает Джонсон, и появилось современное краеве- дение: движению за сохранение памятников культуры, экскурси- онному направлению и массово- му движению провинциальных исследователей-любителей, за которым первоначально и закре- пилось название краеведческого. Так, во второй главе повествуется 496 Рецензии/Reviews о возникновении в Петербурге на рубеже XIX – XX вв. обществен- ного движения за сохранение па- мятников культуры, сформировав- шегося вокруг журналов “Худо- жественные сокровища России” и “Старые годы” усилиями А. Бенуа и его единомышленников. В сле- дующей, третьей, главе Джонсон прослеживает судьбы этого дви- жения в Петрограде-Ленинграде в первое послереволюционное десятилетие. Подробно рассказы- вается об истории таких его орга- низационных структур, как Музей города и Общество изучения, по- пуляризации и художественной охраны старого Петербурга (пере- именовано в 1925 г. в “Обще- ство старый Петербург – новый Ленинград”). Четвертая глава посвящена зарождению и станов- лению в России в 1900 – 1920-е гг. экскурсионного движения. Ведущую роль здесь Джонсон отводит И. Гревсу, впоследствии известному российскому исто- рику-медиевисту, а также его ученикам. Пятая глава органично продолжает предыдущую – в ней рассматриваются путеводители и “прогулки” по Петербургу, на- писанные в 1920-е гг. учениками Гревса, в первую очередь Н. Анци- феровым. Наконец, в шестой главе рассказывается о становлении собственно краеведческого дви- жения в 1920-е гг. – о “Первой все- российской конференции научных обществ по изучению местного края”, прошедшей в декабре 1921 г. в Москве, о Центральном бюро краеведения (ЦБК), созданном по решению этой конференции в Петрограде, о борьбе различных течений и групп внутри крае- ведческого движения в середине 1920-х гг., о возрастающем кон- троле со стороны московских властей и о разгроме краеведения на рубеже 1920 – 1930-х годов. В седьмой главе подробно анализи- руются работы Н. Анциферова, Э. Голлербаха и А. Яцевича в об- ласти литературного краеведения, которые в позднейшей традиции приобрели статус канонических текстов о Петербурге. Иначе гово- ря, в последней главе монографии Джонсон пытается показать, как в 1920-е гг. произошло переосмыс- ление понятия краеведения и как возникло его современное пони- мание, пережившее сталинские репрессии, возродившееся в годы хрущевской “оттепели” и донесен- ное краеведами до наших дней. Итак, одно из основных поло- жений работы Джонсон состоит в том, что краеведение как таковое сформировалось лишь в 1920-е годы. Более того, изначально это понятие относилось к провинци- альным любительским изыскани- ям в любых областях науки, в том числе в области естествознания. Первыми стали называть себя краеведами исследователи из 497 Ab Imperio, 1/2007 провинции, стремившиеся к пере- смотру сложившейся академиче- ской иерархии, к установлению равноправных отношений между центром и периферией в своих дисциплинах. Это движение, за- явившее о себе после революции, встретило известное сочувствие как со стороны Наркомпроса, так и со стороны многих видных ученых, заинтересованных в рас- пространении научных знаний в массах и расширении исследо- ваний. Для этих ученых, однако, краеведение было лишь полезным подспорьем – провинциалы-лю- бители должны были помочь им собрать на местах недостающие данные для последующего из- учения в ведущих научных учреж- дениях страны. Таким образом, с самого начала внутри краевед- ческого движения уже существо- вало потенциальное напряжение между “центром” и “периферией”, руководящими органами и массо- вой базой в провинции. Затем появился новый фактор – краеведение привлекло к себе внимание Гревса и Анциферова, усмотревших в нем возможность реализации своей программы изучения города как особого со- циально-культурного организма. С точки зрения Джонсон, именно их усилиями краеведение приобрело новый смысл: они стремились к созданию самостоятельной, от- личной от других дисциплины, изучающей своеобразие отдель- ных областей страны как единого целого. Однако в 1920-е гг. такое понимание краеведения еще не стало преобладающим. С ним конкурировали другие трактовки. В частности, агрессивно пыталось утвердить свои позиции направле- ние, ориентированное на изучение природных ресурсов и экономиче- ского потенциала регионов страны в противовес изучению старины. Во второй половине 1920-х гг. борьба течений внутри краевед- ческого движения неизбежно обострилась по мере того, как обострялась общая ситуация в стране и усилилось давление на краеведческие центры со стороны советской власти. Ленинградское отделение Центрального Бюро Краеведения утрачивало свои позиции. В 1927 г. все краевед- ческие организации на терри- тории РСФСР были переданы в непосредственное подчинение Наркомпроса, перестав, таким образом, быть добровольными общественными организациями. Волна арестов краеведов, прока- тившаяся в 1929 – 1931 гг. как в Ленинграде, так и в других горо- дах, довершила “разгром краеве- дения”. В этой связи Джонсон от- мечает стремление следственных органов связать арестованных краеведов с “академическим де- лом” – представить краеведческие центры на местах как своего рода 498 Рецензии/Reviews ячейки тайной контрреволюцион- ной организации, штаб которой якобы находился в Ленинграде – в ЦБК, в Библиотеке Академии наук, в Пушкинском доме. Таким образом, удар был направлен сразу по двум потенциальным очагам сопротивления сталинской “революции сверху” – по ленин- градской интеллигенции и по движению за самостоятельность провинциальной науки и культу- ры. Жестокая ирония заключается в том, что именно разгром крае- ведения довершил слияние двух его трактовок – массового обще- ственного движения в провинции и самостоятельной дисциплины, изучающей особенности культур- ного пространства России и его отдельных областей. Возрождая краеведческое движение в годы хрущевской “оттепели”, его активисты уже не замечали разницы между те- чениями 1920-х годов. Стремясь воссоздать свое прошлое, они в значительной степени мифологи- зировали его – придавали доста- точно независимым направлени- ям видимость единства, проеци- ровали краеведение в те времена, когда его еще не существовало. В ряды краеведов стали зачис- лять практически любого автора XVIII – XIX вв., занимавшегося описанием тех или иных местно- стей Российского государства или интересовавшегося памятниками старины. Вполне закономерно, что 1920-е гг. воспринимались (и продолжают восприниматься) отечественными краеведами не как время возникновения этого направления, но как его “золотой век”, закончившийся, как и по- добает по всем мифологическим канонам, трагедией.1 Таким образом, в своей работе американская исследовательни- ца пытается провести различие между краеведением 1920-х гг. и его ретроспективным, мифо- логизированным восприятием, свойственным современному российскому краеведению. Она подробно прослеживает, в каких конкретных исторических усло- виях эта дисциплина появилась на свет в первое послереволю- ционное десятилетие. Именно в этом, с нашей точки зрения, и заключаются научная новизна и главное достоинство монографии. В то же самое время нельзя не заметить, что бытующие среди петербургских краеведов пред- ставления о прошлом собствен- ного движения – “коллективная память” краеведческого сообще1 Говоря о мифологии современного краеведения, ни мы, ни Джонсон не пытаемся отрицать факты репрессий, которым подверглись очень многие краеведы на рубеже 1920–1930-х гг. Реальность событий только усиливает эмоциональное воздействие сложившегося в современном краеведении героико-сентиментального образа своего движения и своих предшественников. 499 Ab Imperio, 1/2007 ства – все же оказали известное влияние на Джонсон и ее книгу. Так, исследовательница почти полностью игнорирует работы московских краеведов. Петербург- Ленинград представлен в моно- графии как безусловный центр краеведческого движения в стране на всех этапах истории. Все за- мечания Джонсон о краеведении 1960 – 1990-х гг. основываются на суждениях петербургских кра- еведов. Между тем, рассматривая краеведческое движение этих десятилетий, вряд ли возможно обойти молчанием деятельность С. Шмидта и его учеников и коллег по Московскому истори- ко-архивному институту (ныне РГГУ), о которой ни словом не упоминается в монографии. Ко- нечно, этот пропуск легко объяс- нить тем, что московские иссле- дователи никогда специально не занимались историей ленинград- ских краеведческих организаций 1920-х годов. Однако благодаря “московской школе” произошло, как нам кажется, дальнейшее переосмысление краеведения. Под этим понятием в настоящее время стали подразумеваться в первую очередь собирательская деятель- ность провинциальных любителей старины XVIII – начала XX вв. и их изыскания в области исто- рии, археологии, археографии. Кроме того, основное внимание московских исследователей было сосредоточено на изучении ин- ститутов – редакций губернских и епархиальных ведомостей, гу- бернских статистических комите- тов, губернских ученых архивных комиссий. Усилиями этого на- правления названные учреждения были провозглашены “центрами российского краеведения” XIX в. (см., например, работы С. Шмид- та, С. Филимонова, И. Комаровой, Л. Писарьковой, М. Мохначевой и др.). Однако такое переосмыс- ление истории краеведения уже не вписывалось в общую схему Джонсон: современное краеведе- ние предстает в ее работе единым дисциплинарным пространством, наследуя преимущественно идеи Гревса и Анциферова. Этот существенный пробел, по всей видимости, связан с биогра- фией самой Джонсон и историей ее работы по теме. Как следует из предисловия к монографии, американская исследовательница впервые столкнулась с феноменом российского краеведения в Петер- бурге в самом начале 1990-х гг., когда она – тогда еще студентка – работала здесь переводчицей в си- стеме Академии наук. Постепенно ей все чаще стали поручать про- водить экскурсии по городу для различных иностранных гостей. Так Джонсон открыла для себя мир путеводителей по Петербургу, с которых и началось ее увлечение краеведением. 500 Рецензии/Reviews Впоследствии, когда она при- ступила к работе над темой, в основу ее рабочего определения краеведения как дисциплины был положен именно путеводитель. С точки зрения исследователь- ницы, именно путеводитель, как совершенно особый жанр лите- ратуры, объединяет между собой изыскания самого разного толка в особую отрасль гуманитарно- го знания, отличную от других дисциплин. Этот тезис был даже вынесен в название диссертации Джонсон – “Как несколько книг породили дисциплину: путеводи- тели, экскурсии и литературное краеведение в Петербурге начала ХХ века”. Позднее эта диссерта- ция и была переработана в рецен- зируемую монографию. Втакомповышенномвнимании к продукту научного творчества, к тексту, к особенностям его по- строения сказывается, очевидно, литературоведческая подготовка Джонсон: свою диссертацию аме- риканская исследовательница за- щитила в 2000 г. в Колумбийском университете по специальности “русская литература”.2 Рискнем, однако, предположить, что выбор в пользу путеводителей как “наи- меньшего общего знаменателя”, к которому можно свести феномен российского краеведения, дикто- вался не только дисциплинарной принадлежностью исследователь- ницы. Здесь можно усмотреть и влияние отечественной системы библиотечной классификации. Конечно, классификационные ка- тегории, принятые библиотеками той или иной страны, отражают представления о существующих научных направлениях и их гра- ницах и потому могут и должны привлекаться для изучения про- цесса становления той или иной области научного знания. Но в таком случае нужно было бы не только ориентироваться на совре- менные категории, но и заняться их историей. Кроме того, ярлычки на ящиках систематического ката- лога сами по себе еще не форми- руют дисциплину! Именно здесь, как нам пред- ставляется, и находится самое уязвимое место работы Джонсон: вопрос о том, что такое академи- ческая дисциплина, как именно происходит ее становление, так и остался не вполне проясненным. В принципе, исследовательница хорошо знает, что становление дисциплины сопряжено с ее ин- ституционализацией, и не только с появлением отдельных научных центров, но и с подготовкой моло2 Другие работы этой исследовательницы посвящены Ю. Лотману и его семиоти- ческой школе, творчеству Н. Анциферова, поэзии А. Вознесенского и А. Кушнера. В настоящее время Джонсон – преподаватель факультета современных языков, литератур и лингвистики Оклахомского университета в США. 501 Ab Imperio, 1/2007 дых специалистов, с появлением новых учебных курсов, создани- ем кафедр и факультетов. Этот вопрос, однако, практически не рассматривается в книге. Кроме того, с нашей точки зрения, невозможно говорить о процессе возникновения дисци- плины, не рассматривая другие дисциплины, все “поле” научного знания. Любая дисциплина воз- никает, выделяясь из существу- ющего академического дискурса, существующих научных инсти- тутов, определяя свое отличие от них. В этом противопоставлении новое направление и обретает некоторое внутреннее единство, конституируется как особая об- ласть познания. О других науках в книге тоже практически ничего не говорится. Сама Джонсон подчеркивает, что в рядах про- винциальных краеведов 1920-х гг. преобладали естествоиспытатели. Не раз упоминаются на страницах книги география и географы – но всегда лишь мимоходом. Вопрос о соотношении краеведения и этих дисциплин так нигде и не рассматривается, а между тем он заслуживает внимательного изучения, если – подчеркнем – в центре исследования находится проблема формирования само- стоятельной дисциплины. Во введении к монографии Джонсон излагает исходную посылку своего исследования: научные дисциплины являются “культурными конструктами” – их конфигурации социально обу- словлены и отражают особенно- сти той национальной культуры, в которой они возникают. Конечно, границы национальных государств не являются непроницаемыми для научного знания – оно может передаваться, распространять- ся, ассимилироваться в других культурах. Однако далеко не все дисциплины одинаково призна- ются в разных странах. Особенно это относится к таким направлениям, которые американская исследователь- ница определяет как “identitydisciplines ”. “Под этим термином, – поясняет Джонсон, – я понимаю область, в которой преобладают исследователи, в очень высокой степени отождествляющие себя с объектом своих научных изыска- ний, воспринимающие его скорее как часть самих себя, нежели как нечто постороннее. В таких специальностях граница между исследователем и предметом исследования в лучшем случае остается размытой. Исторически и культурно обусловленные по- нятия идентичности часто играют ключевую роль в определении дисциплинарных границ, а иссле- дователи подчас рассматривают свои занятия наукой лишь как одну из сторон борьбы за те или иные политические и социальные 502 Рецензии/Reviews права, за восстановление спра- ведливости, за самореализацию, за пробуждение самосознания, за защиту от притеснений. В ре- зультате научные изыскания легко смыкаются с социальным активиз- мом” (P. 5). С этой точки зрения краеведение вполне сопоставимо с такими хорошо знакомыми амери- канскомучитателюдисциплинами, как “гендерные исследования” или “этнические исследования”. И действительно, названия этих дис- циплин столь же непереводимы на русский язык, как “краеведение” на английский, а их содержание представляется нам подчас не менее маловразумительным и не соответствующим стандартам “настоящей науки”, нежели кра- еведение должно представляться американцам. Это как раз и гово- рит о том, что становление данных направлений было напрямую об- условлено социально-культурным контекстом. Соглашаясь с этим тезисом автора, мы предвидим и шокирующее впечатление, кото- рое он может произвести в Рос- сии. (Особенно мы предвкушаем реакцию российского краеведа, обнаружившего свой почтенный предмет в одном ряду, например, с “gay and lesbian studies”). Итак, определение краеведе- ния как “identity-discipline” кажет- ся нам достаточно перспективным шагом. Введение этого термина позволяет подчеркнуть то обстоя- тельство, что краеведение было и остается не только академической дисциплиной, но и общественным движением, обладающим в опре- деленные периоды значительным мобилизационным потенциалом. Последний же аспект, насколько известно, еще не стал предметом специального анализа. Использование такого опреде- ления, однако, сразу же порождает новый вопрос: чья идентичность является конституирующей для данной дисциплины? С точки зре- ния Джонсон, краеведение занято поисками национальной идентич- ности в России – как в целом, так и в ее локальных и региональных проявлениях. Краеведческие изы- скания посвящены описанию про- странства России и ее отдельных регионов в прошлом и настоящем с целью постижения особенно- стей характера ее народа. В этом выводе американской исследовательницы заметно вли- яние работ Селии Эпплгейт и в особенности Алона Конфино, посвященных “Heimatkunde” – движению за изучение “родного края” силами местных энтузиа- стов в кайзеровской Германии.3 По мысли Конфино, это движение не 3 C.Applegate.ANation of Provincials: The German Idea of Heimat. Berkeley, 1990;A. Confino. The Nation as Local Metaphor: Württemberg, Imperial Germany, and National Memory, 1871–1918. Chapel Hill, 1997. 503 Ab Imperio, 1/2007 только не противоречило форми- рованию национального сознания в Германской империи (как это явление часто интерпретирова- лось ранее), но, напротив, способ- ствовало его развитию. “Заново изобретенная” усилиями немец- ких “краеведов” местная, регио- нальная идентичность служила посредником между ближайшим окружением отдельного человека и всей германской нацией. Как признает Джонсон, рос- сийское краеведение в первые десятилетия ХХ в. возникло во многом под влиянием немецкой модели “Heimatkunde”. Само слово “краеведение” было одним из вариантов перевода этот тер- мина. Однако достаточно быстро российское краеведение стано- вится вполне самостоятельным явлением, уже с начала 1920-х гг. развивавшимся совершенно изолированно от “краеведческой науки” в Германии. В отличие от немецкой модели – продолжает американская исследовательни- ца – российская дисциплина под этим названием несла и несет до сих пор гораздо более выражен- ный центробежный потенциал: краеведение в России – это про- тест периферии против центра. С этими замечаниями Джонсон можно согласиться (хотя жела- тельно было бы, чтобы сравнение с германским “краеведением” не подменялось вопросом о влиянии немецкой модели). Допустимо ли, однако, рассматривать все рос- сийское краеведение как “пери- ферийное”, “антицентристское” движение? Возможно ли после таких деклараций позициониро- вать столицу российской империи как “теоретический центр” этого движения, почти полностью вы- нося за скобки провинциальных исследователей-естествоиспыта- телей 1920-х годов? Можно ли вообще говорить о краеведении как о сложившемся, во всяком случае к 1960-м гг., дисциплинар- ном пространстве? Что, наконец, представляет собой современное российское краеведение (действи- тельно уже практически инсти- туционализировавшееся)? Соот- ветствует ли оно той программе, которая выдвигалась Гревсом, Анциферовым и другими предста- вителями этого направления? По- исками чьей идентичности озабо- чена эта дисциплина, сосредото- ченная в настоящий момент почти исключительно на реконструкции собственной генеалогии? Исследование Джонсон про- воцирует у читателя эти вопросы, но ответа на них не дает. Напро- тив, в заключении к монографии автор делает, с нашей точки зрения, слишком масштабные обобщения. Возведение всех проблем и явлений в России к Петру Великому, к западникам и славянофилам скорее затемняет, 504 Рецензии/Reviews Елена НОСЕНКО Этнография Петербурга – Ле- нинграда. Тридцать лет изучения, 1974 – 2004 / Сост. и отв. ре- дактор Н. В. Юхнёва. Санкт- Петербург: МАЭ РАН, 2004. 402 с. (=KUNSTKAMERAPETROPOLITANA ). ISBN: 5-88431-109-5. Новая книга об этнографии Петербурга – Ленинграда – оче- редная коллективная монография из числа уже вышедших под ре- дакцией Н. В. Юхнёвой.1 Но это не только книга об этнографиче- ских аспектах изучения этого го- рода. И не только об этнографии или том, что теперь принято на- зывать “антропологией города”, вообще.2 Это, помимо прочего, исторический документ, свиде- тельство того, как антропология города возникла и развивалась в России. Это также рассказ о том, как такое изучение – научные чтения об этнографии Петербур- га-Ленинграда – началось три десятилетия назад. Наконец, это своего рода памятник исследова- телям-этнографам, как ушедшим от нас, так и ныне живущим. чем проясняет сущность рассма- триваемого явления – появления в России первых десятилетий ХХ в. ученых обществ и исследований, называвших себя “краеведчески- ми”. На наш взгляд, автору не следовало пытаться превратить замечательный анализ истории некоторых таких центров в Петер- бурге-Ленинграде 1910 –1920-х гг. в еще одну книгу о “загадочной русской душе” на протяжении трех столетий. Не секрет, что современная англо-американская академиче- ская система (впрочем, не только она одна) настойчиво поощряет исследователя к тому, чтобы его работа непременно выходила на актуальные проблемы сегод- няшнего дня, а главное – чтобы диссертационное исследование любой ценой и как можно скорее превращалось в монографию. Помимо многих других вопро- сов, книга Джонсон – безусловно, очень интересная и во многом но- ваторская – невольно заставляет задуматься о том, всегда ли эти требования играют положитель- ную роль в научном творчестве. 1 Этнография Северо-Запада СССР. Ленинград, 1974; Старый Петербург: Историко- этнографические исследования. Ленинград, 1982; Петербург и губерния: Историко- этнографические исследования / Сост. и отв. ред. Н. В. Юхнева. Ленинград, 1989. 2 Антропология/этнография города – раздел антропологии, изучающий культуру города, городскую среду, различные группы городского населения (этнические, конфессиональные, социальные и пр.), межкультурные взаимоотношения в город- ской среде и т.д. Отличается от краеведения – всестороннего изучения конкретной местности, включая ее природу (флору, фауну, недра и пр.), археологию, историю, экономику, бытовую культуру. ...

pdf

Share