Socialist Sixties: Crossing Borders in the Second World ed. by Anne E. Gorsuch and Diane P. Koenker (review)

В конце 1960-х гг. и в капиталистической Европе, и в социалистической Праге бурлили студенческие волнения. Один из лидеров западногерманского левого движения, активный участник протестов, Руди Дучке, весной 1968 г. отправился в Прагу – поддержать революционных собратьев. Несмотря на кажущуюся близость взглядов и стремлений, Дучке и чешские реформаторы совсем не поняли друг друга. Представитель новых левых говорил чехам о важности марксизма, они с ужасом отмахивались от него, объясняя, что марксизм для них и есть та подавляющая сила, с которой они борются. Дучке уехал разочарованный.

В то же время лидеры западного мира и СССР 1960-х гг., несмотря на идеологическое противостояние, перераставшее иногда в серьезные международные конфликты, в гораздо большей степени понимали друг друга. И в Советском Союзе, и на Западе запускали спутники и строили атомные электространции; и там и там у правительств были сходные представления о том, как нужно повышать жизненный уровень населения: они развивали массовое производство одежды, бытовой техники, строили доступное жилье, пропагандировали бытовой комфорт. ¹

1960-е годы (при всей сложности и условности периодизации этой эпохи) были для капиталистического и социалистического мира одновременно похожими и различными часто неочевидным образом. Именно эти парадоксальные сближения и различия пытаются проследить авторы сборника “Социалистические шестидесятые: преодолевая границы второго мира”, изданного по итогам конференции, прошедшей в американском университете Иллинойса в Урбана-Шампейн в июне 2010 г. Ключевой для сборника, согласно задумке редакторов, является рамка транснациональной истории: задача состоит в том, чтобы рассмотреть явления второго мира не как уникальные для конкретного политического строя или вторичные по отношению к явлениям первого, а как часть глобальных социальных, экономических и культурных процессов, происходивших в рассматриваемый период. Впрочем, этот подход на практике разделяют не все авторы. Статьи в сборнике можно условно разделить на три группы, в зависимости от того как авторы отвечают на вопрос о степени вписанности “социалистических 1960-х” в “капиталистическое” десятилетие. Одни считают, что в социалистическом мире параллельно возникали те же ключевые явления, что и в первом мире; вторые − что культура второго мира скорее копировала Запад, а третьи говорят об уникальности социалистических 1960-х.

Такие социальные трансформации, как урбанизация и возникновение общества массового потребления, действительно, были характерны в 1960-е годы как для капиталистического, так и для социалистического лагеря. Сьюзан Рид ( Susan E. Reid ) и Льюис Сигельбаум ( Lewis H. Siegelbaum ) на примере производства бытовой техники и развития архитектуры в СССР показывают в своих статьях, что в этих сферах Советский Союз был вполне в русле мировых тенденций. По мнению Рид ( This is Tomorrow! Becoming a Consumer in the Soviet Sixties , Pp. 25–65 ), хотя социализм предполагал борьбу с “буржуазным” культом материальных ценностей, понятие массовой культуры потребления применимо и к советским 1960-м. Как и другие страны, СССР восстанавливался после войны, росла покупательная способность населения. Параллельно с этим набирала популярность идея приложения научно-технической революции к повседневной жизни, в результате бурно развивалось производство холодильников, стиральных машин, телевизоров и т.д. Однако за схожей политикой в капиталистическом и в социалистическом мире, как показывает автор, стояли разные интенции. Если на Западе рынок потребительских товаров и услуг развивали частные компании, ориентировавшиеся на прибыль и рекламировавшие свои бренды, то в СССР бытовую технику производило государство, исходя из идей рационализации производства и потребления и рекламируя саму идею коммунистического быта. Рид предлагает новый взгляд на советскую политику в области производства товаров для населения. Обычно в историографии ее оценивают с точки зрения неспособности советской промышленности удовлетворить существующий потребительский спрос (дефицит, низкое качество товаров и т.д. ) или как вторичное явление, имитирующее западную культуру. Рид же предлагает обсуждать ее в терминах альтернативной модерности, когда, по крайней мере в проекте, Советский Союз одновременно с Западом пытался предложить своим гражданам рациональный комфорт, но не прибегал при этом к рыночным механизмам конкуренции, рекламы и прибыли. Другой вопрос, что после прохождения длинной цепочки планирования, производства, распространения и сбыта конечный продукт мог не соответствовать изначальным ожиданиям.

Так же характеризует советскую ситуацию и Льюис Сигельбаум (Modernity Unbound: The New Soviet City of the Sixties, Pp. 66–83). На примере планирования города Тольятти, построенного для рабочих Волжского автомобильного завода (ВАЗ), он показывает, насколько советские архитектурные идеи 1960-х соответствовали международным модернистским канонам того времени. Как и в случае с производством в СССР бытовой техники, архитектурное проектирование, с одной стороны, развивалось в русле западных тенденций, с другой − за ним стояли собственные, свойственные именно социалистической идеологии постулаты: идея основания нового города при предприятии (существовавшая еще с 1930-х), взгляд на город как на инструмент воспитания коммунистического человека. Даже характерная для советской архитектуры 1960-х идея “типизации” − одинаковый вид, размер, используемый материал – тоже, по утверждению Сигельбаума, соответствовала мировым архитектурным представлениям того времени о необходимости “геометричности” и “эгалитарности”. На деле, однако, как и в случае с производством бытовой техники, при реализации проекта уже в 1970-х годах жизнь города оказалась не такой, какой виделась в планах: постоянный дефицит жилья, несоответствие инфраструктуры реальным запросам, пьянство живущих в городе рабочих завода сделало “Автоград” типичным проявлением застоя 1970-х.

С точки зрения альтернативной модерности в сборнике рассматривается не только внутренняя политика СССР в 1960-е годы, но и репрезентация страны за рубежом. В эпоху деколонизации страны третьего мира становятся площадкой для пропаганды как капиталистического, так и социалистического образа жизни. Хуан Фелипе Гоншалвес ( João Felipe Gonçalves ) в своей статье (Sputnik Premiers in Havana: A Historical Ethnography of the 1960 Soviet Exposition, Pp. 84–120) на примере советской выставки науки, техники и культуры, прошедшей в Гаване в 1960 г., показывает, как СССР рекламировал социалистический образ жизни за границей. На выставке были представлены не только традиционные предметы советской гордости (космические аппараты и производственные станки), но и легковые автомобили, мебель и товары повседневного спроса. Для Кубы, стремившейся избавиться от многолетнего американского доминирования, был крайне важен пример альтернативной модерности, особенно в том, что касается повседневной жизни. Тем самым в 1960-е годы капитализм и социализм конкурировали за влияние в мире, причем для иллюстрации преимуществ своего режима они нередко использовали одни и те же достижения и блага.

Во всех рассмотренных выше статьях видно, что социалистический (по крайней мере, советский) и капиталистический проекты в 1960-е развивались в одном направлении, если это касалось планов и саморепрезентации. Когда же дело доходило до воплощения проектов в реальность, проекты социализма уступали капиталистическим. Впрочем, как следует из материалов сборника, это было не так в некоторых областях культуры. Например, Лиля Кагановски ( Lilya Kaganovsky ) в своей статье о советском кино 1960-х (Postmemory, Countermemory: Soviet Cinema of the 1960s, Pp. 235–250) показывает, что кинематографический стиль в СССР полностью следовал канону итальянского неореализма и французской новой волны. Это выражалось и во “фрагментации нарратива” (отсутствие четкого начала и конца, нелинейность повествования), и в использовании непрофессиональных актеров, и в снижении роли текста по отношению к изображению. Конечно, у советского кино были и свои характерные особенности. Кагановски прежде всего говорит о феномене постпамяти (термин Марианн Хирш применительно к изучению памяти о Холокосте): советские фильмы часто были непосредственно посвящены темам войны (то, о чем молодые режиссеры знали только по рассказам родителей). Но даже если речь шла о современной жизни, фильм все равно строился вокруг травмы, так или иначе связанной с прошлым (например, вокруг проблемы отсутствия авторитетов, оттого что представители старшего поколения или погибли на фронте, или скомпрометировали себя в сталинское время). Тем не менее, утверждает Кагановски, советская кинопродукция 1960-х находилась в рамках общеевропейских культурных тенденций.

Россен Дягалов ( Rossen Djagalov ) также показывает родственность капиталистической и социалистической культур в 1960-е (Guitar Poetry, Democratic Socialism, and the Limits of 1960s Internationalism, Pp. 148–166). Несомненное достоинство статьи состоит в том, что, в отличие от большинства материалов сборника, автор не концентрируется на одной стране, а в равной мере привлекает источники из разных культур. Дягалов рассматривает такое явление, как “гитарная поэзия”, которое ранее не анализировалось в историографии как общемировой феномен. В статье приведены примеры похожих друг на друга, но при этом популярных и важных именно для конкретных стран в 1960-е гг. певцов, исполнявших под гитару песни с текстами на актуальные политические и социальные темы – в СССР, странах социалистического блока, в Западной Европе, США и Латинской Америке. По мнению автора, их объединяло то, что они так или иначе наследовали песням европейских народных фронтов (левых организаций, боровшихся в фашизмом в 1930-е гг.). Как и в вышеприведенном примере с приездом Руди Дучке в Прагу, несмотря на кажущееся родство, участники движения, показывает Дягалов, находившиеся по разные стороны железного занавеса, не считали друг друга братьями: когда представитель американской гитарной поэзии Пит Сигер приезжал с концертами в СССР, советские барды не искали с ним встречи, считая его официальным другом Советского Союза, а значит, врагом фрондерской песенной культуры.

По мнению Сабины Михель ( Sabina Mihelj ), социалистическому телевидению 1960-х тоже удавалось быть в русле мировых тенденций не только в теории, но и на практике (The Politics of Privatization: Television Entertainment and the Yugoslav Sixties, Pp. 251–267). Она замечает, что количество тех, кто имел в доме телевизор, в западных странах и в странах социалистического лагеря к концу 1960-х гг. почти сравнялось. Несмотря на цензуру (в некоторых странах большую, в некоторых меньшую), телевидение в рассматриваемый период играло в соцстранах активную политическую роль: там обсуждались актуальные социальные проблемы, а граждане могли высказывать свое мнение по разным вопросам. Михель показывает это на примере югославского телевидения, однако говорит, что подобные явления (пусть в меньшем масштабе) присутствовали и на телевидении других стран − в Чехословакии, Венгрии и даже в СССР (автор приводит примеры телепередач эстонского, а также куйбышевского телевидения ). Однако с концом 1960-х закончилась и эпоха свободы на социалистическом телевидении.

Некоторые статьи в книге, как отмечалось выше, фокусируются не на параллелизме явлений в двух мирах, а на прямом копировании явлений капиталитической культуры в социалистических странах. Так, Роберт Эдельман ( Robert Edelman ), анализируя феномен трансляции футбольных матчей между СССР и западными странами на советских телеканалах, пытается понять, как влияла иностранная “картинка” на советских телезрителей (Playing Catch-Up: Soviet Media and Soccer Hooliganism, 1965−75, Pp. 268–286). Поскольку, как замечает Эдельман, советское телевидение использовало иностранную съемку, в кадр могли попадать и “нежелательные” с точки зрения советской идеологии элементы: реклама на стадионе, модная одежда зрителей, но главное − то, что больше всего интересует автора статьи, – манера боления западных футбольных фанатов. Автор утверждает, что, наблюдая за иностранными болельщиками, советские фанаты перенимали их культуру, в частности организованность группы, агрессивную манеру поведения, использование специальной атрибутики. Так западная культура поведения на стадионе была заимствована советскими болельщиками.

Анн Люк ( Anne Luke ) показывает влияние капиталистичесой культуры на социалистическую молодежь на примере Кубы 1960-х (Listening to Los Beatles: Being Young in 1960s Cuba, Pp. 287–302). Она говорит о популярности на Кубе англоязычной музыки и о том, что местные молодежные объединения видели в ней пример для подражания. Тем не менее Люк оговаривается, что для кубинской культуры 1960-х были характерны и самобытные явления, такие как музыкальное движение “нуэва трова”. В работе Люк сделано важное замечание об общей вписанности социалистического мира в 60-х: символы кубинской революции, особенно фигура Че Гевары, были популярны среди западных левых, что было важно и для самой кубинской молодежи.

Помимо параллельных явлений в странах первого и второго мира, а также прямого копирования в соцстранах практик из капиталистической культуры, в сборнике рассматриваются и явления социалистической культуры 60-х, не имевшие аналогов в западных странах. Кристиан Ноак ( Christian Noack ), как и Россен Дягалов, анализирует определенный тип песенной культуры, а именно КСП (“клуб самодеятельной песни” – явление, совмещавшее туризм с пением под гитару ), не проводя никаких параллелей с какими-либо похожими явлениями в мире (Songs from the Wood, Love from the Fields: The Soviet Tourist Song Movement, Pp. 167–192). Тексты КСП, говорит Ноак, были аполитичными, однако в самом движении в эпоху 60-х содержалась определенная доля протеста, поскольку движение не вписывалось в официальный дискурс. Однако к 1970-м гг. КСП легализуется: музыканты начинают выступать на официальных концертах в городах, проводятся крупные фестивали и слеты при поддержке сначала туристических организаций, а затем комсомола. Именно здесь, как ни странно, возникает параллель с западным песенным движением. Ноак замечает, что подобный союз полуподпольного КСП с официальными структурами походил на союз между протестными западными певцами и звукозаписывающими компаниями: многие из певцов по мере роста своей популярности также начинали заключать договоры и зарабатывать деньги, вызывая разочарование поклонников.

Согласно Полли Джонс (Polly Jones) , советская литература 60-х находилась вне общих литературных тенденций этого периода (The Thaw Goes International: Soviet Literature in Translation and Transit in the 1960s, Pp. 121–147). Автор анализирует политику переводов советской литературы на Западе и отзывы западных критиков и показывает, что, хотя интерес к советской литературе был очень высок (“Один день Ивана Денисовича” стал на Западе бестселлером), ценить советскую литературу западная критика готова была только с идеологической, но не с художественной точки зрения. Произведения нравились критикам поднятыми в них темами, самим фактом балансирования их на грани разрешенности в Советском Союзе. При этом вплоть до появления массового сам- и тамиздата в конце 1960-х попадавшие на Запад советские тексты представляли собой вариации соцреализма, которые с художественной точки зрения воспринимались как отсталая и некачественная литература.

Учитывая концептуальные рамки сборника, чрезвычайно важным представляется вопрос не только о вписанности социалистических 1960-х в мировой культурный процесс, но и об однородности самих социалистических 1960-х. Хотя подзаголовок книги (“Crossing Borders in the Second World”) подразумевает и этот аспект, в сборнике он освещен довольно скупо. Рейчел Эпплбаум ( Rachel Applebaum ) рассматривает туристический обмен между СССР и Чехословакией в 1960-е годы как часть советской внешнеполитической стратегии: СССР пытался создать новый, утопический тип международных отношений на основе личной дружеской связи граждан соцстран (A Test of Friendship: Soviet-Czechoslovak Tourism and the Prague Spring, Pp. 213–234). Еще в начале 60-х отношения между гражданами двух рассматриваемых Эпплбаум стран были вполне дружескими, то в середине 1960-х, когда Прага начала стремительно меняться, приобретая западноевропейский облик – с кафе, неформальной молодежью, современным искусством и сексуальной свободой, − это сильно отдалило советских граждан и граждан Чехословакии друг от друга. Согласно официальным отчетам руководителей советских туристических групп, ездивших в Прагу, советские туристы воспринимали эти изменения болезненно, в то же время в Чехословакии начали активно критиковать советский образ жизни. Тем самым, несмотря на популярность западной культуры в соцстранах и на копирование некоторых ее элементов, часто взаимное культурное непонимание возникало даже внутри соцлагеря.

Отчасти такому глобальному взаимонепониманию в эпоху 1960-х посвящена статья Ника Раттера ( Nick Rutter ), которая представляется ключевой для данного сборника (Look Left, Drive Right: Internationalisms at the 1968 World Youth Festival, Pp. 193–212). Раттер ставит вопрос о том, что именно означали такие важнейшие понятия 1960-х гг., как “социализм” и “интернационализм”, для представителей разных стран. Если в традиционной историографии этот период обычно представляют как общемировой конфликт между поколениями (основываясь главным образом на событиях 1968 года в Париже и Праге), то Раттер предлагает увидеть в нем конфликт внутри одного поколения между представителями разных миров. На материалах IX Всемирного фестиваля молодежи и студентов, прошедшего в 1968 г. в Софии, автор показывает, что молодые люди из разных стран вкладывали разный смысл в ключевые для эпохи слова. Несмотря на то что все участники фестиваля – 18 тысяч делегатов – критиковали войну во Вьетнаме, у них не было общего языка и общих целей. Тем самым, по мнению Раттера, говорить о едином мировом социализме 1960-х неверно.

Чтобы определить, что же представляет собой культура 1960-х, необходимо, в частности, понять, когда она закончилась и что пришло ей на смену. Упоминания об этом встречаются в нескольких статьях, однако подробно “культурный сдвиг” от 1960-х к 1970-м рассмотрен в статье Стивена Ловелла на примере советской культуры ( Stephen Lovell , In Search of an Ending: Seventeen Moments and the Seventies, Pp. 303–322 ). ² По мнению автора, именно в 1970-х происходит разделение советской культуры на официальную и неофициальную: появляются, с одной стороны, запрещенные, положенные на полку фильмы, с другой – развивается массовая культура, связанная, в частности, с быстрым распространением телевидения. Ловелл доказывает, что популярность сериала “17 мгновений весны” в 1970-е гг. в СССР заключалась в том, что он отражал важное для современников новое свойство культуры: сочетание культа Запада с патриотизмом. На смену интернационализму 1960-х, по мнению Ловелла, не только в СССР, но и во всем мире приходит национальная массовая культура (пускай, как в случае СССР, к ней добавлялось восхищение западным бытом).

При всей многогранности и содержательности освещенных в сборнике тем за пределами рассмотрения в книге остается важный вопрос о том, насколько сама протестная культура − ключевой феномен 1960-х − могла иметь сходные черты в капиталистическом и социалистическом мире. Интересной представляется перспектива сравнения студенческой борьбы против капитализма и милитаризма, борьбы за гражданские права афроамериканцев, женщин и сексуальных меньшинств в США и Западной Европе, с одной стороны, и борьбы за права человека в соцстранах − с другой. (В социалистическом мире, помимо упомянутых в сборнике событий 1968 года в Праге, можно вспомнить такие московские явления 1960-х, как неформальные собрания молодежи около памятника Маяковскому или “митинги гласности” диссидентов на Пушкинской площади.)

Несмотря на отмеченные выше различия в подходах авторов сборника (от утверждений о параллельности капиталистических и социалитических 1960-х до подчеркивания уникальности явлений второго мира), книга в целом создает полезную рамку для анализа рассматриваемого десятилетия. При чтении сборника становится очевидной несостоятельность конвервативных представлений как о полной изоляции стран социалистического блока в эпоху 1960-х, так и о тщетных попытках второго мира угнаться за первым. Авторы сборника убедительно показывают, что в рассматриваемую эпоху общими, развивавшимися именно параллельно в капиталистическом и социалистическом мире были процессы урбанизации и научнотехнической революции, которые в свою очередь порождали массовую городскую культуру. И только в том, что касалось конкретных решений и практик, в обществах первого и второго мира наблюдались как заимствованные, так и уникальные культурные явления.

В этом контексте, однако, важно выяснить, только ли западная культура влияла на социалистическую или происходил и обратный процесс. Из чтения сборника возникает впечатление, что, хотя американские и британские издательства и переводили советскую литературу, а левые немецкие активисты ездили в Прагу, все-таки настоящее заимствование в западной культуре происходило не из социалистического второго мира, а скорее из социалистического третьего. Кубинский социализм, родившись в 1960-е, звучал в унисон с эпохой, именно его символы активно использовались в актуальной западной культуре. При взгляде на мировые 60-е виден странный парадокс: западноевро-пейские левые критиковали капиталистический мир и стремились к социалистическому устройству, восточноевропейские диссиденты боролись с социалистическим режимом и идеализировали капиталистические порядки. Люди по всему миру в 1960-е искали идеальную модель мироустройства и нередко считали примеры других стран идеальными, не понимая и не принимая борьбу, происходившую внутри стран, на которые они ориентировались.