Danse macabre: Голод 1932 – 1933 років у політиці, масовій свідомості та історіографії (1980-ті – початок 2000-х) по Г. В. Касьянов (review)

364 Рецензии/Reviews Вывод, к которому автор под- водит читателя на протяжении всей своей книги, довольно крити- чен: “Голодомор как историогра- фическое явление консервирует и абсолютизирует архаические, антикварные познавательные методы и интерпретационные техники, он навязывает их про- фессиональному сообществу, отождествляет интерпретацию с “исторической реальностью” и в итоге блокирует дальнейший подъем качества исследований темы” (С. 253). По всей видимости, в свете вышесказанного представляется, что пока не может быть речи о качественном изменении ситуации в украинской историографии в це- лом. Однако “Danse macabre” дает смелый и наглядный пример того, как можно использовать исследо- вательскую оптику в критическом ключе и тем самым обеспечить себе автономное пространство для исследовательской работы вне подчиняющего влияния нар- ративной схемы, которая господ- ствует в академической среде и публичном пространстве. В этом, пожалуй, и заключается ценность историографической рефлексии, предложенной Касьяновым. Андрей ПОРТНОВ о гражданской вовлеченности, интеллектуальной непредвЗятости и иЗучении памяти Г. В. Касьянов. Danse macabre: Голод 1932 – 1933 років у політиці, масовійсвідомостітаісторіографії (1980-ті – початок 2000-х). Київ: “Наш час”, 2010. 271 с. ISBN: 978966 -1530-47-7. Содержательная рецензия Александра Поляничева избав- ляет меня от необходимости де- тального представления работы Георгия Касьянова об украинских интерпретациях темы голода 1932–1933 годов и манипуляциях ею. Я сосредоточусь на несколь- ких проблемных моментах, кото- рые, как представляется, выходят за пределы конкретной (даже очень хорошо написанной) книги. Иными словами, надеюсь, что обращение к тексту “Danse macabre ” позволит поставить более широкие вопросы современного историописания и исследований памяти, в то же время не упуская из виду специфику материала, изложенного в работе уважаемого коллеги. Поскольку данный текст со- знательно сосредоточен на кри- тических замечаниях и сооб- ражениях, считаю уместным в самом начале сказать, что разде- 365 Ab Imperio, 2/2011 1. книга “не для политического употребления”? На форзаце “Danse macabre” в короткой аннотации книги под- чёркнуто: “Внимание! Не для политического употребления!”. Вероятно, для тех, кто не чита- ет аннотаций, перед Введением автор поместил специальное обращение под названием “To whom it may concern”. Обраще- ние гласит: “суждения, выводы и обобщения, приведенные здесь, предназначены исключительно для академической дискуссии”. И далее: “Я не принадлежу ни к одной политической партии или движению, не выполняю по- литических или идеологических заказов, не считаю свои сооб- ражения, выводы и обобщения, сформулированные в этой книге, подходящими к использованию в сфере исторической политики, гражданского воспитания, про- паганды” (С. 4). Таким образом, автор сообща- ет читателю, к чему он “не при- надлежит”, каких заданий “не вы- полняет”, чем свои суждения “не 1 Ср. сюжет об исследовательских перспективах изучения голода 1932–1933 гг.: Андрей Портнов. Голодомор 1932–1933 гг. как вызов для теории геноцида: интел- лектуальная генеалогия современных дебатов // Он же. Упражнения с историей по-украински. Москва, 2010. С. 209-216. 2 Заинтересованным этим сюжетом книги рекомендую также другие публикации автора, где упоминается “проблема Кульчицкого”: Георгій Касьянов. Дифірамб Кульчицькому // Проблеми історії України: факти, судження, пошуки. Вип. 16. Ч. 1. Київ, 2007. С. 32–33; Heorhij Kasjanow. We władzy dyskursu // Nowa Europa Wschodnia. 2010. N. 3-4. S. 130-131. ляю многие наблюдения автора, а предложенное им описание официальной “политики Голодо- мора” считаю наиболее полным из опубликованных до сих пор. Я солидарен с неприятием агрес- сивного языка и “удручающей бюрократической стилистики”; согласен с замечаниями насчет попыток экстернализации со- ветского опыта и циничных игр в количественные показатели жертв голода; поддерживаю призыв к рационализации ис- следовательского языка и рас- ширению исследовательских тем, связанных с проблематикой Большого голода.1 Отмечу также, что я сознательно воздерживаюсь от анализа раздела “История как политика”, в котором автор на примере текстов крупнейшего украинского историка голода 1932–1933 гг. и своего научного руководителя Станислава Куль- чицкого пытается показать про- цесс “постепенного подчинения” исследовательского языка языку пропаганды.2 366 Рецензии/Reviews считает”. Подобная апофатиче- ская логика (по аналогии с апофа- тическим богословием, описыва- ющим Бога посредством того, чем он не является) предполагает, что собственных политических или идеологических предпочтений ав- тор то ли не имеет, то ли не желает обозначить. Декларацию полной внеположенности по отношению к теме, которую он собирается исследовать, автор предпочитает рефлексии о собственных поли- тических предпочтениях. Хотя чуть ниже сам пишет: “Четверть века моего собственного исследо- вательского опыта убедили меня в необходимости дистанцировать текст от его автора и рассматри- вать его в широком обществен- ном и культурном контексте как проявление и трансляцию этих контекстов, а не только как отра- жение личной позиции автора” (С. 9). В последнем абзаце книги ска- зано: голод 1932–1933 годов “как исторический факт нуждается в серьезных, тщательных, продол- жительных, детальных исследо- ваниях, носящих комплексный, междисциплинарный характер, которые бы осуществлялись на международном уровне и были бы наглухо отделены [выделено мной. – А. П.] от текущих поли- тических запросов и требований. Только на такой основе ему может быть дана достаточно адекватная историческая, политическая, юридическая и моральная оценка” (С. 267). Я не знаю примеров гуманитар- ных катастроф ХХ века, которые рассматривались бы в стерильных условиях “глухого” разграниче- ния текущей политики и научных исследований. Понятно, что в некоем идеальном измерении стремление к дистанцированию от политизации науки не менее важно для каждого ученого, чем сознательная и постоянная реф- лексия о неизбежных ограничени- ях, накладываемых на нас нашим языком, воспитанием, образова- нием, социальным положением, гражданством, полом, возрастом и т.д. В том числе поэтому мне кажется, что историку, претенду- ющему на написание “истории без политики” (название одного из разделов книги) грозит иная крайность – отказ от рефлексии о собственных предубеждениях. Несмотря на обозначенное в книге понимание подобных труд- ностей, автор текста “Danse macabre ” настойчиво подчеркивает свой внеполитический подход и противопоставляет его предмету собственного исследования – “ка- ноническому” дискурсу “Голо- домора”. По мнению Касьянова, “Голодомор как историографи- ческое явление консервирует и абсолютизирует архаичные, антикварные познавательные методы и интерпретационные 367 Ab Imperio, 2/2011 техники”. Превращаясь в “объ- ект политико-бюрократического регулирования, он создаёт преце- дент политико-идеологического и даже юридического регулиро- вания вопросов, относящихся к сфере научной дискуссии” (С. 253). Создается впечатление, что собственную позицию3 автор оценивает как нейтральную (и тем самым правильную), а другие – как косные, политизированные и устаревшие. В то же время текст “Danse macabre” порой отходит от заяв- ленного стандарта беспристраст- ности и обращается к языку, в котором присутствуют нотки ангажированности. Например, автор считает, что в рамках дис- курса “Голодомора” “чрезвычайно тяжело поддерживать настоящее, искреннее уважение к памяти погибших… без общественных истерик и публичных сцен в сти- ле театра абсурда” (С. 39). Таким образом, читатель сталкивается с необходимостью решить, как должно выглядеть “настоящее уважение” (чрезвычайно сильный нормативный концепт) и по каким признакам его можно отличить от “ненастоящего”. Вот еще один пример идеоло- гической нагруженности языка Касьянова: o проблеме междуна- родного признания “Голодомора” “геноцидом украинского народа” в книге сказано так: “Трагичный пафос одной из самых масштаб- ных гуманитарных катастроф века был транслирован в банальную, до скуки примитивную, иногда просто отвратительную ритори- ку политиков, ʻотечественнойʼ и международной бюрократии” (С. 107–108). Автор продолжает: “образ жертвы может вызывать сочувствие, но вряд ли уважение. Международному образу Украи- ны чрезвычайно не хватает пози- тивных черт, и выбор Голодомора едва ли не главным и самым важ- ным символом страны является достаточно сомнительным дости- жением” (С. 108). Насколько по- следний вывод можно считать не ангажированным – в гражданском или политическом смыслах? И можно ли чётко провести границу между непредвзятостью историка и его общественной вовлеченно- стью? Подчеркну ещё раз, что этот принципиальный вопрос я адресую не только тексту “Danse macabre”, но любой исторической работе, затрагивающей обще- ственно значимые политические вопросы, включая мои собствен- ные публикации. 3 По мнению Касьянова, голод 1932–1933 гг. “не был специально спланированной антиукраинской акцией”, стал последствием дезорганизации власти и в масштабах всего СССР вылился в социоцид “со всеми признаками преступления против чело- вечности” (с. 263). 368 Рецензии/Reviews Категоричные уверения “Danse macabre” в собственной аполитич- ности можно и нужно контексту- алиризовать. Книга, над которой автор работал несколько лет, увидела свет уже после прихода к власти Виктора Януковича, отказ которого от концепции “Голодо- мора как геноцида украинского народа” автор не мог не предви- деть. В этом контексте понятно желание Касьянова дистанциро- ваться от идеологии новой власти, в потворстве которой его могли обвинить многие ретивые сторон- ники “геноцидальной версии”. Но понимание в данном случае, на мой взгляд, только подчеркивает необходимость размышления об идеальном разграничении науч- ного и политического подходов и, что не менее важно, их неминуе- мых пересечениях. 2. есть ли альтернативы “канонической” версии? Объектом своего исследо- вания автор “Danse macabre” избрал “Голодомор” как “идео- логический конструкт о голоде 1932–1933 гг.”. Формирование и использование “Голодомора” в украинской политике рассматри- вается через призму достаточно распространенного описания политик постсоветских стран как “национализаторских”.4 “Кано- ническая” версия “Голодомора” в украинском контексте предстает на страницах “Danse macabre” целостной, доминирующей и едва ли не безальтернативной. Автор описывает (подчеркну, внимательно и критически) так- же официальную российскую интерпретацию голода 1932–1933 годов, но практически не ставит вопроса о ее присутствии в укра- инском публичном пространстве, о ее влиянии и конкуренции с “геноцидальной” интерпретацией, наделяемой статусом “канониче- ской”. В тексте “Danse macabre” упомянуто, что в публикациях российских историков “политико- идеологическая составляющая” не менее очевидна, чем у их украин- ских коллег (С. 149), а “коммента- рии в российской прессе, понятно, сводились к одному – ‘в голодо- море виноваты сами украинцы’” (С. 97), но фактически обойдена вниманием проблема влиятель- ного присутствия аналогичных комментариев в прессе украин- ской. Касьянов цитирует текст Александра Солженицына, оце- нивающий позицию украинского руководства в вопросе признания Голодомора геноцидом как стрем4 Ср.критикупредложенногоРоджерсомБрубейкеромпонятия“национализирующего государства” по отношению к постсоветской Украине: Volodymyr Kulyk. Politics of Ethnicity in Post-Soviet Ukraine: Beyond Brubaker // Journal of Ukrainian Studies. 2001. Vol. 27. No. 1-2. Pp. 197-221. 369 Ab Imperio, 2/2011 ление “поссорить родные народы” и “провокаторский вскрик”, но не уделяет специального внимания многочисленным текстам анало- гичного содержания в украинской газете “2000” или региональных изданиях. В целом, книга ограничивает поле деконструкции только одной из версий голода, присутствую- щей в украинском публичном про- странстве, пусть и поддержанной центральной властью. Касьянов практически не показывает вза- имосвязи и диалог (а точнее – противостояние) альтернативных версий о том, чем был голод 1932– 1933 гг., и не пытается сравнить их влиятельность в политических кругах и в обществе. 3. репертуары государственной политики Добротное хронологическое описание инициатив центральной государственной власти, представ- ленное Касьяновым, убеждает, что именно в президентство Леонида Кучмы “были сделаны решающие шаги во внутриполитической актуализации и легитимизации темы [Голодомора. – А. П.] и в выведении её на международный уровень” (С. 42). Автор призы- вает искать в действиях Кучмы “не столько особенные идеоло- гические преференции, сколько прагматизм технократа в исполь- зовании идеологических баталий” (С. 43). В этой связи возникает вопрос, который, быть может, за- служивает отдельной рефлексии: почему “прагматичный техно- крат” выбрал именно далеко не однозначную тему “Голодомора” в качестве важного элемента политики памяти? Или почему социалисты поддержали в парла- менте законопроект президента Ющенко о признании Голодомора “геноцидом украинского народа”, несмотря на то, что в тот момент они были в оппозиции к прези- денту и входили в возглавляемую Партией регионов коалицию? А ведь без голосов социалистов за- кон о “геноциде” (который, кста- ти, был и остаётся, прежде всего, декларативным актом), не был бы принят в парламенте. В оценке официальной поли- тики президента Ющенко “Danse macabre” исходит из положения о неприемлемости любого государ- ственного вмешательства в вопро- сы истории и памяти. Думаю, пер- спективным в данном контексте может быть глубокое сравнение риторики и практик украинской власти с внутренней и внешней политикой памяти Армении, стран Балтии или государств на территории бывшей Югославии – т.е. тех стран и обществ, в своей новейшей истории переживших массовое насилие, для обозначе- ния которого были придуманы термины “геноцид”, “масакра”, 370 Рецензии/Reviews “преступления против человеч- ности” и т.д. Стоит обратить внимание и на то, что в анализируемом в “Danse macabre” репертуаре го- сударственных инициатив лишь вскользь упомянуты либо же во- все проигнорированы памятники жертвам Голодомора,5 фильмы о голоде (в наиболее амбициозном из которых – “Живые” Сергея Бу- ковского – появляется сам Ющен- ко). Потенциально чрезвычайно богатый на наблюдения сюжет о мемориале Голодомора в Киеве сводится к констатации того, что выбор места для музея “завершает начатую в советское время ликви- дацию исторического ландшафта Киева над Днепром” (С. 57). Заслуживает более присталь- ного внимания и региональное измерение коммеморативных мероприятий властей. В “Danse macabre” упомянут выговор, объ- явленный губернаторам Донец- кой, Запорожской, Херсонской и Одесской областей за игнорирова- ние распоряжений центра об уве- ковечивании памяти жертв голода или переименовании улиц, нося- щих имена лиц, ответственных за преступления коммунизма (С. 67). Не был ли этот выговор признани- ем слабости официального Киева, неспособного воплотить в реаль- ности обозначенные цели сим- волической политики? Касьянов упоминает об “ограниченности мобилизационных возможностей центральных государственных структур в сфере гуманитарной политики” (С. 78), однако не раз- вивает этот тезис, отказываясь от пристального анализа именно ре- гиональных измерений властных инициатив, чрезвычайно важных для полноценного понимания ме- тодов, вариаций и результатов го- сударственной политики памяти. 4. массовое соЗнание Подзаголовок “Danse macabre” обещает читателю рассмотрение темы голода 1932–1933 гг., в том числе в массовом сознании. Кни- га постулирует, что “Голодомор” стал своеобразной гражданской религией, “масштабным проектом контрпамяти, который отрицает советскую версию прошлого и призван заменить её в коллек- тивных представлениях или в массовом сознании” (С. 252). Принципиально важный вопрос: насколько удалась замена? Как массовое сознание реагировало на те или иные символические инициативы властей? Оказывало ли оно со своей стороны какое5 Подготовленный в середине президентства Ющенко каталог памятников и памят- ных знаков Голодомора насчитывает 342 объекта: Erinnerungsorte an den Holodomor 1932/33 in der Ukraine / Hg. Ruth Gleinig,Anna Kaminsky, Ronny Heidenreich. Leipzig, 2008. Понятно, что на данный момент эта цифра уже нуждается в коррекции. 371 Ab Imperio, 2/2011 либо влияние на власть или было только реципиентом её политики? Что произошло с ритуалами памя- ти, например с зажиганием свечей в памятный день? Как развивался дискурс “Голодомора” в печатных и электронных СМИ (не говоря уже о дискуссиях в интернет-про- странстве)? “Danse macabre” предлагает самый общий ответ на все во- просы (причём ответ статичный и не анализирующий динамику общественных процессов): “Уже сейчас можно уверенно сказать, что призыв президента к едине- нию нации вокруг общей трагедии не был услышан значительной частью общества” (С. 78); “Голо- домор как инструмент государ- ственной политики не объединил общество” (С. 79). Интуитивно я во многом со- гласен с этими оценками, однако книга бы только выиграла от их подтверждения конкретными фактами (социологическими, из области устной истории или другими). В украинском контек- сте рассуждения о массовом со- знании по-прежнему опираются скорее на интуицию авторов, чем на обсуждение различных методологий и методик изучения сознания. Тексты об историче- ской памяти преимущественно сфокусированы на описании и анализе государственных иници- атив, памятников и учебников. В связи с этим уместно напомнить достаточно банальный тезис Роджерса Брубейкера: “Национа- лизм мог проявляться в законо- дательстве, прессе, в некоторых учреждениях государственной администрации, не проявляясь на улицах или в домах людей… Вовсе не обязательно, что люди будут энергично и тепло отвечать на изречения политиков, которые пытаются говорить от их имени”.6 Это предостережение актуально и применительно к слишком по- спешному отождествлению меро- приятий в сфере памяти только с политическими манипуляциями. Иными словами, исследователь- ским вызовом становится анализ ситуации постоянного и часто не- равномерного напряжения между общественными настроениями и активной государственной по- литикой – как в центре, так и на региональном уровне. * * * Еще раз подчеркну, что “Danse macabre” – это важная и интерес- ная книга, она ставит перед нами ряд вопросов. Как в современных 6 Роджерс Брубейкер. Мифы и заблуждения в изучении национализма // Мифы и заблуждения в изучении империи и национализма / Ред. И. Герасимов, М. Могильнер, А. Семенов. Москва, 2010. C. 79. 372 Рецензии/Reviews исследованиях памяти изучать массовое сознание? Как за описа- нием государственной политики увидеть сложную и противоре- чивую социальную реальность? Как анализировать историогра- фические позиции и весь спектр взаимоотношений научного и политического дискурсов? Како- вы перспективы сравнительного изучения государственных по- литик памяти и общественных настроений? Возможны ли (и в каком виде) неполитический ана- лиз глубоко политизированных идеологических дискуссий и не- нормативная критика норматив- ных подходов? Christine BICHSEL Mark Bassin, Christopher Ely, and Melissa K. Stockdale (Eds.), Space, Place, and Power in Modern Russia. Essays in the New Spatial History (DeKalb: Northern Illinois University Press, 2010). xi+268 pp. ISBN: 978-0-87580-425-5 (hardback edition). The anthology edited by Mark Bassin, Christopher Ely, and Melissa K. Stockdale presents us with essays that aim to explore, but also to demonstrate, the importance of space as a category of analysis for studying Russian history (P. 3). At the same time, these essays seek to go beyond the exploration of terra firma, thus an objective real-existing constellation of material conditions outside the realm of social processes (P. 6). In doing so, they voice skepticism of traditional spatial history in and on Russia with its leanings toward geodeterminism by seeking to explain society as being the subject of its geographical milieu (P. 5). Rather, with the idea of a new spatial history, they aim to “problematize the relationship between society and space as a nexus of interaction and selective engagement, with a strong emphasis on the subjective cognition of the historical actors in question” (P. 7). The editors thus heed the call for a new spatial history of Russia voiced by Nick Baron in a review ...