Судебная реформа 1864 г. в Западной Сибири by Е. А. Крестьянников (review)

Имперский суд в региональном контексте¹

В последние годы историки уделяют значительное внимание феномену империи, особенностям организации имперской власти в России и отечественному опыту регионализма в исторической науке. Монография Е. А. Крестьянникова отражает эту тенденцию. Работа посвящена изучению одной из важнейших составляющих российского имперского государственного механизма – судебной системе. Проблематика исторического развития системы правосудия многоаспектна. Она подразумевает определение вектора и основных условий этого развития на разных этапах, уровня эффективности суда, степени взаимовлияния правосознания населения и судебной практики и т.д. Но конфигурация проблемы в целом во многом замыкается на специфику регионов. Е. А. Крестьянников в своей книге сосредоточился на изучении устройства, развития и деятельности суда Западной Сибири как властного института в 1823–1917 гг.

Как показывает опыт подобного рода региональных исследований, при анализе судебных институтов власти общеимперский подход невозможен и малопродуктивен. Современный уровень развития регионалистики дает теоретические обоснования важности сосредоточения внимания на процессах и явлениях регионального масштаба. Как констатировал один из крупнейших современных зарубежных специалистов по истории Российской империи Л. Хефнер, в “территориальных образованиях империи существовали феномены, которые ввиду отсутствия межрегиональных форм и сетей коммуникации не были представлены в национальном масштабе или присутствовали только в рудиментарном виде”.² Именно этими аргументами, видимо, и был обусловлен выбор территориальных рамок исследования, ограниченных Западной Сибирью как регионом, обладающим социальной и культурной специфичностью. В XIX в. Сибирь являлась самым обширным окраинным регионом Российской империи. При этом Западная Сибирь, по сравнению с Сибирью Восточной, была своеобразной “внутренней периферией”, несколько утратившей свою окраинность, но все же сохранившей устойчивую специфику (удаленность от центра, низкая плотность населения, слабая развитость коммуникаций и пр.). Ограничение исследование Западной Сибирью оказалось оптимальным решением, позволившим разумное сочетание в исследовании макро- и микроанализа: автор смог рассмотреть изученные на примере Западной Сибири “технологии правосудия” в общероссийском контексте. Думается, что создание подобного рода работ по истории судебной власти других регионов страны, в первую очередь периферийных, откроет новые перспективы в исследовании феномена российского имперского правосудия в целом.

В методологическом отношении Крестьянников является приверженцем концепции частичной модернизации. Кроме того, в неявном виде в качестве методологической базы монографии выступает теория институционализма. Применение обеих теоретических моделей в исследовании выглядит весьма обоснованным. Этот подход дал возможность проследить, как в процессе эволюции судебной системы изменялись судебные институты, как модернизировались законодательные нормы, устанавливавшие условия труда чиновников и неформальные принципы, определявшие их должностное поведение, и т.п.

Накопленный в общероссийской и региональной историографии теоретический и фактический материал по эволюции законодательства, регулирующего судопроизводство и судоустройство; материал, касающийся взаимоотношений судебных чиновников с администрацией и представителями сословий и других общественных групп; материал, вскрывающий социокультурный облик судей и т.п., создал хорошую базу для следующего шага в изучении проблемы. Этим шагом должно стать рассмотрение перестройки дореформенного суда и постепенного введения в регионе пореформенной судебной системы в качестве единого процесса. Таким образом, исследование Крестьянникова вписывается в общий контекст развития исторической науки и отвечает на ее наиболее актуальные запросы. Данная монография обогащает складывающуюся научную школу изучения российского имперского судопроизводства.

Крестьянников указал на то, что реформа суда М. М. Сперанского, упорядочив судебную организацию, оставила в неприкосновенности судопроизводство. В результате такого частичного реформирования правосудие в регионе не повысило свою эффективность. Вместе с тем исследователь аргументированно доказывает, что и эта реформа, и последующие корректировки судоустройства, особенно в 1850–1860-х гг., шли по пути рационализации, унификации и упрощения. Из сопоставления двух указанных выводов следует, что региональная юстиция находилась в XIX веке на пути количественного накопления необходимых изменений, которые закономерно приближали ее к качественному сдвигу еще до появления Судебных уставов 1864 г. и их распространения на Западную Сибирь.

Представляет значительный интерес парадоксальное, на первый взгляд, заключение Крестьянникова о том, что реформа сибирской юстиции 1885 г. свидетельствовала в первую очередь о стремлении правительства “повысить силу репрессии сибирской судебной системы”. С учетом проведенного в книге анализа реальных кадровых подвижек в судебных учреждениях региона и процесса перераспределения специалистов, направлявшихся в Сибирь Министерством юстиции, между главным образом прокуратурой и судебным следствием, авторский вывод представляется обоснованным. Этот тезис позволяет лучше объяснить подоплеку тех решений, которые вызвали к жизни “полуреформу” 1885 г.

Анализируя реформу 1897 г., которая, с рядом оговорок, распространила на регион действие судебной реформы 1864 г., Крестьянников убедительно показал, что она коренным образом изменила судебные порядки и реализовала (с некоторыми ограничениями) принципы передового правосудия: независимость судебной власти и несменяемость судей, равенство всех перед законом, гласность и состязательность судопроизводства, право обвиняемого на защиту и т.д. Важным прогрессивным последствием реализации этой реформы стал начавшийся процесс включения местных судейских деятелей в общероссийское судейское сообщество, что создавало возможности для сплочения судебной корпорации региона и приобретения ею большего веса. Вместе с тем автор показал, что причина предусмотренных законодателем ограничений при реализации реформы 1897 г. заключалась не столько в пресловутой региональной специфике, сколько лежала в идеологической сфере (влияние судебной “контрреформы” и даже ее углубление).

Новаторским является вывод Крестьянникова о том, что одним из неожиданных для правительства следствием реформы 1897 г. стал отток судей из Западной Сибири в европейскую Россию или в адвокатуру, продолжавшийся весь срок существования в крае новой юстиции. Предложенный Крестьянниковым статистический анализ заставляет согласиться с этой оценкой, отклоняющейся от принятых в историографии взглядов.

Представляется весьма значимым и вывод автора о том, что для преобразований 1897 г. было характерно открытое нежелание правительства нести сколько-нибудь крупные финансовые затраты. Автор характеризует эту ситуацию как нездоровую экономию и оценивает ее как “главный источник дефектов реформированного правосудия”. “Главный” в данном случае не означает “единственный”, и хотелось бы узнать подробнее и о других “источниках” неэффективности реформы. Тем не менее установленное автором недофинансирование центром программы по реформе судопроизводства заставляет по-новому взглянуть на проблему.

Исследование показало, что практиковавшийся в Сибири на протяжении всего XIX в. ревизионный порядок участия губернаторов в деятельности суда был неэффективным, поскольку вскрывавшиеся в ходе ревизий недостатки не исправлялись, повторяясь от проверки к проверке. Тем не менее, как отмечает Крестьянников, местные губернаторы остались активными участниками регионального судопроизводства и после 1897 г. Подобная необходимость вызывалась спецификой реализации реформы в Западной Сибири: отсутствием института присяжных заседателей, наделением мировых судей следовательскими полномочиями и функциями нотариусов и явно недостаточным штатом новых судебных органов.

Изучая в рамках функционирования института суда деятельность полицейских чиновников региона, Крестьянников пришел к важному выводу о том, что местные полицейские “явно не состоялись как следователи”, что существовавшая система позволяла им пользоваться своей властью отнюдь не в интересах правосудия и даже содействовать распространению преступности. Этот тезис дополняет уже установленный факт наличия в среде губернского чиновничества Урала в позднеимперский период устойчивого неформального объединения, основанного на коррупционном механизме.³ Вместе эти открытия позволяют по-новому взглянуть на причины надвигавшегося революционного кризиса 1905 г.

Здесь следует оговорить, что авторская оценка следовательской работы полицейских базируется главным образом на отзывах современников. Однако существует и другой путь решения данной проблемы – методика, основанная на статистическом анализе соотношения дел о должностных преступлениях собственно полицейских чинов, дошедших и не дошедших до суда. Именно этот показатель может указать на наличие устойчивых негативных тенденций в полицейской среде и на существование коррупционной корпоративной этики. К сожалению, автор не перепроверил полученные им данные с помощью указанной методики, что, безусловно, способствовало бы большей точности полученного результата.

Оригинальным является предложенный Крестьянниковым анализ становления института сибирской адвокатуры как автономного юридического сообщества. В частности он выявил объективные причины устойчивости в регионе такого специфического института, как “подпольная адвокатура”, которая являлась фактической альтернативой легальной самоорганизации присяжных поверенных.

Серьезного внимания заслуживают и наблюдения автора, касающиеся изменения отношения сибирского населения к судебной системе. Позитивное отношение сибиряков к новому суду (основанному на положениях закона 1896 г.) довольно быстро сменилось на негативное, причем “недоверие к правосудию становилось агрессивным, враждебным, случаи самосуда учащались”. Этот вывод также вносит свой вклад в понимание причин революционных потрясений, накрывших страну в начале XX в.

Таким образом, исследование Е. А. Крестьянникова предлагает концепцию эволюции дореволюционного сибирского суда как властного института в условиях набирающего силу модернизационного процесса. В ее рамках этапы эволюции сибирской юстиции в XIX – начале XX в. увязаны с динамикой политики самодержавия как в отношении правосудия, так и в отношении Западной Сибири. В центре этой модели – исследование включенности регионального суда во властные отношения.

Вместе с тем отдельные нюансы этой авторской концепции, на наш взгляд, нуждаются в дополнительном комментировании и обсуждении. Так, в монографии содержится тезис о том, что “имперское сознание столичного чиновничества… побуждало правительство… игнорировать, не замечать потребностей региона в судебных преобразованиях”. В этом выводе можно усмотреть противоречие. Многие современные трактовки империи рассматривают ее как способ управления сложным, гетерогенным в культурном плане пространством, основанным на опоре центра на местные элиты. В рамках такого подхода сложная конфигурация судебной системы Российской империи исследуемого периода может быть рассмотрена как важный инструмент строительства и укрепления империи, как один из регионально-ориентированных способов управления гетерогенным пространством. И в этом смысле наличие у петербургского чиновничества имперского сознания не только не предполагает игнорирования региональных особенностей, а, напротив, заставляет ожидать, что эти особенности учитываются центром. Думается, для осмысления представленного в книге материала нужна более динамичная модель империи как системы управления, сочетающей универсализм с партикуляризмом.

Достаточно часто Крестьянников оценивает судебную власть на территории Западной Сибири как “эффективную” или “неэффективную”. Хотелось бы, чтобы автор прояснил используемые для этой оценки критерии. Более детализированный подход должен показать, для кого судебная система была “эффективной” или “неэффективной” и при каких обстоятельствах; насколько традиции и инновации казались приемлемыми (“эффективными”) местной власти и разным группам регионального населения; как современники, особенно те, кто готовил и требовал реформ и критиковал судебную систему, были идеологически ангажированы и т.д. На наш взгляд, проблема “эффективности” именно в контексте разных плоскостей ее восприятия населением может стать весьма плодотворной для дальнейшего изучения государственных институтов (которые, кстати, не тождественны государственным учреждениям).

Крайне критические оценки дореформенной системы суда и правосудия широко приняты в отечественной, да и зарубежной исторической науке. Крестьянников следует в русле этой традиции. Выявленный исследователем “негатив” действительно иллюстрирует объективную необходимость судебной реформы и модернизации данной сферы в изучаемом регионе. Но значит ли это, что существовавшая до 1864 г. (на Урале и в Сибири – до 1890-х гг.) судебная система держалась только на косности правительственного курса? Как объяснить, что данная система, имевшая серьезные недостатки, просуществовала в империи более века? В чем причины ее феноменальной устойчивости? Можно ли считать, что слабость имперской бюрократии, вызванная объективными условиями (разорванными коммуникациями, недостаточными ресурсами и др.) и отразившаяся также и в судебной сфере, компенсировалась развитием выборного сословного начала, и такая “индивидуализация правосудия” в зависимости от конкретного локального сообщества существенно увеличивала его эффективность? Можно ли считать, что дореформенная судебная система была достаточно рациональна с точки зрения решения задачи мягкого “подтягивания” окраин и внутренней периферии до стандартов “ядра” империи? И что она постепенно начала утрачивать эффективность тогда, когда на повестку дня встала задача кардинальной социальной трансформации страны, т.е. когда страна встала на путь утраты своей “имперскости”? Думается, эти вопросы могут составить программу дальнейших исследований Крестьянникова.

Вместе с тем можно с полным основанием утверждать, что рецензируемая работа стала важным вкладом в историографию российской имперской государственности.