Soviet Mass Festivals, 1917–1991 by Malte Rolf (review)

Объясняя события весны – осе-ни 1917 г., авторы “Краткого курса истории ВКП(б)” не уставали повторять о важности массовых выступлений – митингов, демон-страций, стачек – в общей сово-купности факторов, приведших партию большевиков к власти. “Революционное движение масс” понималось в их интерпретации как движение, в первую очередь, публичное – так, например, де-монстрация 18 июня в Петрограде “оказалась настоящим смотром сил большевистской партии [и] показала нарастающую револю-ционность масс и возрастающее доверие их к большевистской партии”.¹

“Краткий курс”, несомненно, имел очень непростые отноше-ния с историей wie es eigentlich gewesen war. В контексте данной рецензии, впрочем, важно не то, был ли приход большевиков к власти результатом “рево-люционного движения масс” или тщательно спланированной операцией профессиональных конспираторов – важна та ло-гика исторического развития, через которую, согласно “Кратко-му курсу”, власть большевиков обретала свою легитимность. Советские историки начиная с 1920-х и до 1980-х гг. представ-ляли Октябрьскую революцию как логическое продолжение пу-бличной политики весны – лета 1917 г. и изображали уличные демонстрации и протесты как разумную организованную силу, вознесшую РСДРП(б) на вершину власти. Как следствие, советские массовые праздники должны были вновь и вновь обеспечивать символическую реконструкцию этого воображаемого историче-ского момента, когда народная стихия митингов, демонстраций и стачек легитимировала право большевиков на государственную власть в России.

Советскому празднику как важной форме легитимации со-ветской власти и производства со-ветского символического порядка и посвящена монография немец-кого историка Мальте Рольфа, англоязычный перевод которой был опубликован в издательстве Питтсбургского университета в 2013 г. Данная рецензия написана именно на англоязычное изда-ние, озаглавленное “Soviet Mass Festivals, 1917–1991”.² До этого, в 2009 г., русский перевод под названием “Советские массовые праздники” вышел в издатель-стве РОССПЭН.³ Оригинальное немецкоязычное издание “Das sowjetische Massenfest” увидело свет в 2006 г. в Hamburger Edition.⁴

Концептуальной основой монографии Рольфа стало по-нимание советской власти как перформативной (или инсцениро-вочной) тоталитарной диктатуры, стремившейся через насаждение новых, особенно праздничных, ритуалов колонизировать соци-альное время (“красный кален-дарь”) и публичное пространство. Тем самым, по логике автора, со-ветские массовые праздники обе-спечивали советизацию населения СССР в послереволюционный период (1920–1930-е гг.) сразу на нескольких уровнях. Во-первых, участие в демонстрациях и других формах праздничной деятельно-сти являлось выступлением в роли советского человека, примеркой новой советской идентичности. Одновременно оно воплощало пафос коллективного построения коммунизма – воплощало в бук-вальном значении, восходящем к слову “плоть”. Люди включались в советский контекст посредством собственных тел, одетых в уни-форму или праздничную одежду и выстроенных в стройные ряды и колонны.

Во-вторых, публикации в со-ветских СМИ и деятельность партийных и советских органов создавали вокруг торжественных дат информационное поле, пре-вращавшее советский праздник в предмет “тотального искусства”. К праздникам следовало тщатель-но готовиться, а после праздников необходимо было читать об их проведении или смотреть кино-журналы, подробно освещавшие торжественные парады и демон-страции. Все это погружало как непосредственных участников, так и более широкую аудиторию праздничных мероприятий в со-ветский символический порядок, помогало им осваивать – узнавать и признавать в качестве своих – советские ритуалы, символы и значения.

Наконец, массовые праздники формировали советский кален-дарь и преобразовывали публич-ное пространство, создавая тем самым специфические культур-ные пространственно-временные координаты. Именно благодаря праздникам у советского челове-ка не было, по большому счету, иных культурных ориентиров в пространстве и времени. Исто-рическое время отсчитывалось юбилеями Октябрьской револю-ции, календарное – от советского Нового года, заменившего Рож-дество, рабочее – очередными обязательствами, принимаемыми к 1 мая или 7 ноября. Не менее эф-фективной, как утверждает Рольф, была и топографическая работа советских праздников: они сши-вали национальное пространство СССР в единое целое, создавая вертикальную иерархию во главе с Москвой, и трансформировали публичное пространство, экспро-приируя для советской власти зна-чимые городские места, в первую очередь площади.

Монография Рольфа имеет нелинейную структуру: первая и последняя главы прослеживают генеалогию и эволюцию советско-го праздника, главы со второй по четвертую – различные элементы “политики праздника” в 1920 – 1930-е гг., а пятая глава сравнива-ет организацию праздников при советской власти и в условиях других политических режимов. В первой главе Рольф обращается к истории российских праздников в начале ХХ в., стремясь просле-дить генеалогию большевистской праздничной культуры в торжественных мероприятиях позднего имперского периода, в пышных ритуалах православной церкви и, наконец, в народной праздничной культуре, которую Рольф интер-претирует, в первую очередь, как культуру алкогольную (С. 21–22). Вторая глава посвящена теме “изо-бретения” советского праздника большевиками после прихода к власти. В ней Рольф рассматри-вает организацию торжеств как стремление легитимировать совет-скую власть через “похищение” символизма дореволюционного праздника ⁵ (С. 32) и формирова-ние телеологического нарратива советской власти как исторически закономерной и неизбежной (С. 34). Ключевую роль в этом процес-се, как указывает Рольф, сыграли партийные работники среднего звена, которые отвечали за про-изводство и воспроизводство советского праздника в Москве и советских регионах (С. 36–51).

Третья глава (“Сценарий совет-ского праздника”) рассматривает практические аспекты, связанные с постановкой и проведением советских праздников в 1920–1930-е гг. Здесь Рольф вводит концепцию советского праздника как тотального объекта искус-ства (нем. Gesamtkunstwerk),⁶ т.е. комплексного медиаобъекта, существующего не только в не-кий конкретный момент времени и пространства, но и – посред-ством газетных и журнальных публикаций – становящегося частью советского символиче-ского порядка. В данной главе Рольфа интересует, в частности, переформатирование советского пространства в ритуалах новой праздничной культуры, которое он интерпретирует через при-зму тенденций к централизации: формирование главных площадей в городах, главных мест район-ного и регионального значения (на примере Воронежа и Ново-сибирска) и, наконец, ведущего центра советской праздничной культуры – Москвы (в первую очередь, Красной площади). По-мимо пространственной, или горизонтальной, организации со-ветского общества через институт и ритуалы советских праздников (городской центр – окраины, город – деревня, Москва – провин-ция), Рольф также рассматривает вертикальную структурирующую функцию праздника как средства создания социальной иерархии, делившей советское общество на лидеров, передовиков и ударников, рабочих и служащих, крестьян и, наконец, представителей соци-альной периферии – как правило, до революции принадлежавших к привилегированным классам.

Основной темой четвертой главы является организация и проведение праздников на местах. Используя материалы воронеж-ских и новосибирских архивов, Рольф анализирует трудности, возникавшие у местных советских и партийных функционеров при выполнении инструкций о про-ведении праздников. Он также рассматривает попытки совети-зации деревни через праздник и гибридные праздничные формы, возникавшие в результате наложе-ния традиционного и советского праздничных календарей. Здесь же он анализирует тактики адап-тации советских людей к новым праздничным ритуалам, когда очередная красная дата кален-даря становилась поводом для получения символических или экономических ресурсов и благ (С. 125–132).

Во второй, третьей и четвертой главах, посвященных периоду 1917−1941 гг., Рольф работает с крайне интересным материалом, демонстрирующим перформатив-ные аспекты советской официаль-ной культуры. Несомненными до-стоинствами данной части книги являются рассуждения о структу-рировании географического про-странства и календарного времени через институт и ритуалы празд-ника. Интересны и наблюдения Рольфа о способности советских людей к проявлению историче-ской субъектности (agency), пусть и в навязанных им ограниченных символических рамках. В целом, работа с первоисточниками по-зволяет Рольфу раскрыть многие аспекты советской праздничной политики 1920–1930-х гг.

Пятая и шестая главы представ-ляются гораздо менее удачными. Обе главы поднимают масштабные и интересные темы: сравнение со-ветских праздников с праздниками других политических режимов (глава 5) и история советского праздника в 1941–1991 гг., а также в постсоветский период (глава 6). Однако ограниченный объем, от-веденный для них в книге (25 и 23 страницы соответственно), не позволили автору развить сколь-ко-нибудь глубокую и убедитель-ную аргументацию, заставляя его выстраивать исключительно декларативный нарратив. Именно с этого места я и хотел бы начать вторую – критическую – часть моей рецензии.

В заголовке англоязычного текста Рольф обозначает хро-нологические рамки своего ис-следования как 1917–1991 гг. В немецком и русском изданиях эти рамки не указаны, но название “Советские массовые праздники” без указания конкретного периода подразумевает рассмотрение дан-ного феномена в его исторической протяженности. В действитель-ности же периоду 1941–1953 гг. в книге посвящено три с половиной страницы (С. 180–183), а периоду 1953–1991 гг. – шесть страниц (С. 188–193). По большому счету, Рольфа интересует только дово-енный период советской истории. Весь оригинальный архивный ма-териал, на основании которого он выстраивает интересную аргумен-тацию во второй, третьей и четвер-той главах, ограничен хронологи-ческими рамками 1917–1941 гг., в то время как последняя глава яв-ляется реферативным пересказом вторичной литературы, к тому же, очень неполным – ниже я более подробно рассмотрю лакуны в историографии данной работы.

Несовпадение темы, заявлен-ной на уровне названия работы и введения, и содержания “Со-ветских массовых праздников” не ограничивается хронологиче-скими рамками. На протяжении всей книги праздник как таковой возникает эпизодически. Основ-ное внимание Рольф уделяет его организации и подготовке, а также сопутствующим явлениям (осве-щение праздников в прессе или соцреалистической живописи). Момент и стихия праздника ока-зываются для его анализа вторич-ными по отношению к идеологии. Рольф пишет про политику празд-ника и сам праздник с точки зрения власти – при этом рассмотрения праздника с точки зрения участ-ников в его работе фактически нет. Это приводит к внутреннему конфликту в его аргументации: во введении Рольф обещает просле-дить, насколько совпали офици-альное и личное/индивидуальное понимание праздника (“Whether, where, and how the governmental planting of a prazdnik coincided with individual associations of happiness is one of the themes of this book”) (С. 8), насколько советские празд-ники способствовали освоению (internalization) гражданами СССР советских ценностей (С. 9), и, на-конец, “оценить должным образом обе стороны”: как организаторов праздников, так и их участников (“This book attempts to do justice to both sides: those who devised and prepared ‘times of jubilation’ and those who attended such events”) (С. 11). Но участников советских массовых праздников в книге фактически нет. Лишь в четвертой главе Рольф в разделе “Celebration and Experience” на четырех страницах (С. 137–141) поднимает вопрос о том, какие чувства, мысли и эмоции испытывали рядовые участники советских праздников, но лишь для того, чтобы отмести использование интервью (устной истории) как уместного историче-ского источника. После чего, по-жаловавшись на малочисленность автобиографических свидетельств (“The sources are few”), Рольф дает одностраничный обзор нескольких дневниковых записей (С. 138) и за-ключает весь этот раздел выводом о невозможности для историков понять внутренний мир участни-ков советского праздника (“We have to admit that we will probably never know how they felt”) (С. 140).

Насколько справедливо это заключение? Можно в качестве примера указать на magnum opus М. Бахтина о Франсуа Рабле и народной культуре Средневековья и Ренессанса, к которому часто обращается Рольф, где данная проблема рассматривалась на основе узкого круга весьма спец-ифических источников. Но ведь и утверждение Рольфа о мало-численности источников является спорным. Во введении он с сожа-лением пишет об отсутствии ка-кой-либо библиографии советских автобиографических источников (С. 12), но к 2006 г. – году публи-кации оригинального немецкоя-зычного издания “Советских мас-совых праздников” – уже вышли пять томов библиографического указателя “Советское общество в дневниках и воспоминаниях” (шестой том увидел свет как раз в 2006 г.). Они, несомненно, помогли бы автору найти допол-нительные источники личного происхождения о непосредствен-ном участии в советских парадах, демонстрациях или публичных торжествах. Массовые празд-ники не только изображались в живописи соцреализма, которую Рольф использует в качестве источника, но и описывались в советской литературе, причем в самой разнообразной – от “Во-енной тайны” Аркадия Гайдара до рассказов М. Булгакова. Нако-нец, спорным остается вопрос о неприменимости методов устной истории к изучению советских праздников – Рольф делает это заявление без какой-либо аргу-ментации, ссылаясь только на две статьи немецких историков Лутца Нитхаммера (Lutz Niethammer) и Херварта Форлендера (Herwart Vorländer), из которых этот вывод совершенно не следует (Нитхам-мер, в частности, известен как апологет методов устной истории в немецкой исторической науке).

Иными словами, не объек-тивное отсутствие источников обуславливает перекос в сторо-ну политики праздника, как это пытается представить Рольф, а наоборот, его изначальный акцент на празднике как политическом феномене тоталитарного госу-дарства приводит его к выводу о невозможности изучить праздник как процесс и понять внутренний мир его рядовых участников. Рольф гораздо честнее описывает предмет своей работы, когда от-кровенно говорит о том, что она посвящена использованию атмос-феры и ритуалов праздника “с це-лью производства и отправления политической власти” (С. 10). В результате получается ситуация из популярного советского анекдота, в котором рабочий завода, выпу-скающего детали для детских ко-лясок, жалуется собутыльникам: мол, приношу детали домой, но как ни пытаюсь собрать – каждый раз автомат получается. Заявляя свою тему как историю советско-го праздника в 1917–1991 гг., а метод – как комбинацию полити-ческой и культурной истории (С. 10), Рольф на деле пишет вполне традиционную политическую историю сталинизма, собирая очередной автомат вместо дет-ской коляски. Можно сказать, что “Массовые советские праздники” вторичны по отношению к немец-кой историографии сталинизма – в первую очередь, к работам Йорга Баберовского, одного из научных руководителей Рольфа, о “безум-ном” Сталине.⁷ В книге Рольфа происходит обновление тематики, но не обновляется проблематика и концептуальный язык немец-ких исследований по советской истории.

Особенно отчетливо это прояв-ляется в логике построения “Со-ветских массовых праздников”. Помимо несовпадения заявленной темы и реального объекта иссле-дования, монография Рольфа на-рушает еще одно базовое правило научного исследования: выводы должны вытекать из фактов и ар-гументации, а не предшествовать им. В “Советских массовых празд-никах”, наоборот, материал часто оказывается вторичным по отно-шению к выводам, заимствован-ным из немецкой политической истории сталинизма и представ-ляемым в качестве аксиом. Так, первая глава о дореволюционной праздничной культуре заканчива-ется абзацем, который в тезисной форме и в формате прописных истин излагает основные поло-жения всех последующих глав о политике большевиков в области массовых праздников (С. 30). Причем тезисы о преимущественном внимании советских руководи-телей к “порядку и дисциплине” и борьбе со “спонтанностью” праздника даются без какой-либо доказательной базы, вводятся не как гипотеза, нуждающаяся в подтверждении, а как аксиома, задающая всю дальнейшую ар-гументативную цепочку. Другой пример: уже во второй главе, едва рассмотрев “изобретение” совет-ского праздника в начале 1920-х годов, Рольф без каких-либо ссы-лок на источники утверждает, что “негибкость чрезвычайно стандар-тизированной праздничной куль-туры сохранилась и после Второй мировой войны и формировала советские праздники вплоть до 1991 г.” (С. 58).

В последнем разделе третьей главы Рольф рассуждает о массо-вом празднике как о форме верти-кальной организации советского общества (С. 83–93, особенно С. 91 – “Characteristic of the Soviet celebration in the 1930s was the strict segregation of social groups within a fixed system of values”). Основным источником автора в этом разделе оказываются визу-альные репрезентации – картины соцреалистического жанра, в частности “Праздник конститу-ции” И. Бродского и “С. М. Киров принимает парад физкультурни-ков” А. Самохвалова, и офици-альные фотографии, на основании которых автор и формулирует своей тезис о празднике как форме насаждения социальной иерархии в СССР. В результате возникает вопрос: если эти принципы не проговаривались в официальных источниках (которые, наоборот, призывали к “единению” народа в контексте праздничных меро-приятий), а выводятся из анализа репрезентаций, не являются ли выводы автора по поводу горизон-тальной дифференциации обще-ства через массовый праздник характеристикой репрезентаций, а не реально существовавшего феномена?

Вместо того чтобы подвергать сомнению и проверить на кон-кретном историческом материале аксиомы о тоталитарном, иерархи-ческом и забюрократизированном характере советского праздника, Рольф превращает свою работу в иллюстрацию – пусть и на новом материале – старого знания. Не эмпирическая база подводит чи-тателя и самого Рольфа к опреде-ленным выводам, а исходная уста-новка, которая навязывает логику анализа историческому материалу. Исследуя такую захватывающую тему, как история советского праздника, Рольф удивительно не-любопытен: тоталитарная рамка, которую он заимствует из немец-кой историографии сталинизма, не позволяет ему разглядеть людей за массами, которыми стремились управлять советские лидеры. Это объясняет, почему автор отказы-вается от интервью как истори-ческого источника и не замечает богатства советской дневниковой и мемуарной литературы, почему он вводит в структуру книги пятую (компаративную) и шестую (о пе-риоде 1941–1991 гг.) главы: будучи исключительно спекулятивными, не подкрепленными каким-то конкретным историческим мате-риалом, эти главы в общей логике работы просто подтверждают те-зис о тоталитарности советского праздника.

Некритическое отношение к генеалогии собственного метода приводит к еще одному суще-ственному недостатку рецензиру-емой работы. При той скрупулез-ности, с которой в ней собрана немецко- и англоязычная истори-ография вопроса, Рольф фактиче-ски игнорирует советскую и от-части российскую историографию массового праздника. В списке литературы есть лишь несколько работ 1970–1980-х гг., рассма-тривающих советский праздник в исторической перспективе,⁸ но их использование ограничи-вается одной-двумя дежурными сносками – ни о каком диалоге с советскими историками празд-ничной культуры не идет и речи. Не упоминаются такие работы об исторических и современных аспектах советского праздника, как “Советские праздники, об-ряды и ритуалы” В. А. Руднева и “Театрализованные праздники и обряды в СССР” А. А. Коно-вича,⁹ а также многочисленные сборники, посвященные истории, идеологии и организации массо-вых мероприятий.¹⁰ Полностью проигнорированными оказались работы советских этнографов, которые можно найти как в виде отдельных публикаций, так и в специализированных журналах и сборниках.¹¹

Более того, Рольф не проявляет интерес и к современной россий-ской историографии советского праздника. Так, он не знаком с диссертацией А. Н. Кислициной о массовых праздниках в Пе-трограде в 1917–1922 гг., защи-щенной в СПбГУ в 1999 г.¹² – в книге есть лишь одна проходная сноска на автореферат диссерта-ции, и та на последней странице заключения. Не читал Рольф и монографию С. Ю. Малышевой о советской праздничной куль-туре в провинции,¹³ тематику которой он ошибочно определя-ет как “татарские праздничные традиции” – о чем сама Светлана Малышева деликатно упоминает в своей рецензии.¹⁴ Как и в случае с мемуарной литературой, вместо полноценного библиографическо-го поиска Рольф ограничивается констатацией того, что история советских праздников находится в зачаточной стадии (С. 16), и упоминает в контексте изучения советской праздничной культуры 1920–1930-х гг. только моно-графии Карен Петроун¹⁵ и Чой Чаттерджи ¹⁶ (С. 16). Подобное игнорирование опыта предше-ствующих исследователей в своей непосредственной области пред-ставляется нарушением самых базовых принципов научного ис-следования.

Все это заставляет задаться вопросом о проблемах в производ-стве современного научного зна-ния о советской истории в немец-кой исторической науке. Рецен-зируемая монография выросла из диссертации автора, защищенной в 2004 г. В качестве диссертации и монографии текст Рольфа про-шел неоднократное обсуждение и рецензирование; кроме того, он является автором большого числа статей в рецензируемых журна-лах. Тот факт, что ни на одном из этапов рецензенты не указали ему на лакуны в источниковой базе и историографии его исследований о советском массовом празднике, говорит о присутствии в западной академии мощной “герменевтики подозрения”, из-за которой не только Рольф, но и многие дру-гие западные историки считают излишним знакомиться как с ра-ботами советских ученых, так и с исследованиями современных российских историков, даже если они работают в рамках одной темы. В результате не происходит встречи и взаимного обогащения академических традиций, работа-ющих на поле советской истории. Для немецкой историографии, возможно, особенно актуально все-таки научиться читать рус-скоязычную литературу, учитывая особую устойчивость в ней тота-литарной версии советской исто-рии, которую, судя по “Советским массовым праздникам”, пока не может поколебать даже большая инъекция из подходов и пробле-матики культурной истории.