In lieu of an abstract, here is a brief excerpt of the content:

Reviewed by:
  • The Cossack Myth: History and Nationhood in the Ages of Empires by Serhii Plokhy
  • Александр Осипян (bio)
Serhii Plokhy , The Cossack Myth: History and Nationhood in the Ages of Empires (Cambridge and New York: Cambridge University Press, 2012). 402 рp., ills., maps. Index. ISBN: 978-1-107-02210-2.

В исследованиях национализма уже традиционным стало деление модерных наций на политические/гражданские и культурные/ этнические. В процессе формирования модерных наций на культурной или этнической основе значительную роль играли и продолжают играть "священные тексты", как правило, описывающие отдаленное прошлое, утраченное величие или уникальное качество данной нации. В одних случаях таким "священным текстом" может служить действительно древнее сочинение (как, например, "Германия" Тацита), благодаря которому формирующаяся нация присваивает себе древнее и славное прошлое. В других случаях за основу берутся тексты, созданные в раннее новое время для обоснования привилегированного положения "дворянской нации" (например, польский "сарматизм", сконструированный в сочинениях М. Меховского, М. Бельского, М. Кромера, М. Стрыйковского, С. Сарницкого и других авторов XVI в. и активно используемый в национальном строительстве XIX-XX вв.). Наконец, в случае отсутствия подобных древних или не столь древних, но уже авторитетных текстов, отсылающих к древней традиции национального бытия, используются подделки, созданные в начале эпохи формирования модерных национализмов, например чешские краледворские рукописи. Именно о последней тенденции идет речь в книге профессора Гарвардского университета Сергея Плохия "Казацкий миф: история и национальность в эпоху империй".

В центре внимания Плохия Левобережная Украина (бывшая Гетманщина, а затем Малороссия) [End Page 329] последней четверти XVIII - первой четверти XIX в. В 1828 г. стало известно о находке некой рукописи "Истории русов" в библиотеке одного из местных помещиков, принадлежавшего к потомкам казацкой старшины. Это сочинение якобы было создано в 1769 г. Могилевским (Белорусским) архиепископом Георгием Кониским по просьбе Григория Полетики, депутата от бывшей Гетманщины в Уложенной комиссии, созванной Екатериной II в 1767 г.

Многие известные авторы эпохи романтизма (К. Рылеев, А. Пушкин, Н. Гоголь, Т. Шевченко) открыли для себя неисчерпаемый источник вдохновения в "Истории русов". Одни использовали этот текст при разработке трагических и героических сюжетов в собственных произведениях, связанных с историей Малороссии, другие - для критики абсолютизма. В 1846 г. рукопись была опубликована профессором Московского университета Осипом Бодянским. 1 Это расширило круг ее читателей. Начиная с середины и второй половины XIX в. - в эпоху конкурирующих национальных проектов в Российской империи - "Историю русов" используют для обоснования самых разных платформ национального строительства: и украинофилы, и сторон ники "большой русской нации", и те, кто декларировал культурное своеобразие малороссов в "триедином русском народе". Уже тогда звучали голоса, выражавшие сомнение в подлинности "Истории русов". Тем не менее все новые и новые поколения "будителей" обращались к этому тексту как к манифесту национальной идентичности украинцев, и наконец в 1991 г. (за несколько месяцев до провозглашения независимости Украины) "История русов" была опубликована вторично (русский оригинал и украинский перевод).

Антипольский и антиеврейский характер "Истории русов", несомненно, привлекал как "будителей", помогая более рельефно показать этническое своеобразие украинцев, так и сторонников "большой русской нации". Намного более редкие выпады против этнических великороссов (в том числе старообрядцев) бледнеют на фоне изъявлений лояльности автора к правящей династии Романовых. Еще одна особенность "Истории русов" (весьма досадная с точки зрения прежних и нынешних "будителей") в том, что, в отличие от "казацких летописей" XVII-XVIII вв., в центре повествования которых были Хмельнитчина и Гетманщина, анонимный автор значительное [End Page 330] внимание уделяет "доказацкому" периоду истории, подчеркивая общее происхождение малороссов и великороссов из "Древней Руси" (таким образом, автор оказывается в стане сторонников концепции Древней Руси как "колыбели трех братских восточнославянских народов"). Наконец, автор "Истории русов" принципиально избегает употребления термина "Украина" как выдумки, приписываемой им "безстыднымъ и злобливымъ Польскимъ и Литовскимъ баснословцамъ", но пишет о "Малой Руси".

Однако даже эти противоречия не помешали "Истории русов" остаться одним из краеугольных камней украинского национального нарратива вплоть до наших дней. Кто же был автором "Истории русов"? В каких обстоятельствах родился замысел ее написания? Какие цели преследовал автор, пожелавший скрыться за чужим именем? Почему "История русов", несмотря на явные противоречия, сыграла такую важную роль в украинском национальном проекте и продолжает опосредованно влиять на украинско-российские отношения? 2 Вот те вопросы, которые ставит перед собой Плохий, избрав для своего исследования, как сам он заявляет, форму детективного расследования.

Окончательного ответа на первый вопрос Плохий не дает. Однако он называет время, место, обстоятельства и среду, в которых была создана "История русов". Вместо того чтобы искать автора среди известных персон бывшей Гетманщины, Плохий обращает внимание на лиц, ранее не привлекавших внимание исследователей. Более того, если на протяжении последних двух десятилетий украинская историография прилагала немалые усилия для максимальной изоляции истории Украины от имперского прошлого, 3 то Плохий, наоборот, предлагает вернуть ее в имперский контекст.

Плохий как историк сформировался в Днепропетровском университете, защищал диссертации в Университете дружбы народов в Москве и Киевском университете. С 2007 г. он преподает в Гарвардском университете (после нескольких лет работы в Институте украинских исследований в Альбертском университете, [End Page 331] Канада). Если учесть, что несколько монографий Плохия уже переведены на украинский, то и "Казацкий миф", вероятно, вскоре также будет издан в украинском переводе. Прежние исследования Плохия (главным образом в сфере истории религии и казачества XVI-XVII вв. 4 и украинской историографии 5 ) уже оказали влияние на сообщество украинских историков. Несомненно, обращение Плохия к имперскому контексту отражает его личную интеллектуальную траекторию в западной академической среде. 6 Тем не менее с высокой долей уверенности можно предположить, что "Казацкий миф" спровоцирует часть украинских историков пересмотреть свои подходы к истории XVIII-XIX вв. (в целом это довольно немногочисленная группа, в сравнении с теми, кто изучает XVII в. и особенно ХХ в. как более насыщенные политическими процессами и "героическими де яниями"). Предпосылки для этого есть. Некоторые исследователи уже осознают, что искусственная изоляция украинского прошлого от имперского контекста сужает возможности для адекватного понимания и реконструкции многих процессов, имевших место в истории Украины XVIII-XIX вв. 7 Как нам кажется, некоторое промедление в этой сфере может быть объяснено методологической растерянностью (возможно ли совместить дискурс национальноосвободительной борьбы с имперский контекстом, отказавшись от его исключительно негативной трактовки в антиколониальном ключе?), дополненной очевидными финансовыми проблемами (невозможность работы в библиотеках и архивах Петербурга и Москвы). Книга Плохия может послужить решению первой из этих проблем.

Плохий отказывается рассматривать "Историю русов" [End Page 332] в качестве одного из наиболее ранних манифестов украинского национального движения. Он заявляет, что "государственническая школа" (прежде всего, проф. Александр Оглоблин), доминировавшая в диаспорной историографии в годы "холодной войны", задним числом поставила малороссийскую элиту на службу украинскому национальному проекту. Наряду с "Энеидой" (1798 г.) Ивана Котляревского и сочинениями Г. Квитки-Основьяненко, "История русов" в украинской гуманитаристике и дидактике традиционно воспринимается как начальный этап национального пробуждения и освободительного движения, направленного на разрушение империи. Плохий же, наоборот, делает попытку вернуть "Историю русов" в имперский контекст - контекст ее создания. Именно этим его монография более всего отличается от поисков предшественников: их предзна - ниеделало их заложниками национальной парадигмы истории, априори сужая исследовательское поле. Плохию также нелегко дался этот отход от национальной парадигмы - он откровенно пишет о своем удивлении, когда в процессе почти двадцатилетнего исследования увидел, что его результаты не соответствуют устоявшимся клише. Плохий признает, что в начале исследования ожидал увидеть кружок интеллектуаловмечтателей ("собирателей национального наследия", согласно классификации М. Гроха), однако нашел политически активных помещиков, многие из которых также принадлежали к имперской бюрократии и приложили немало усилий для расширения империи и управления ее окраинами. Образ "интеллектуаловмечтателей" явно навеян более поздним Кирилло-Мефодиевским братством (1845-1847). Само это недолговечное братство, благодаря усилиям его апологетов (как националистического, так и революционно-демократического калибра), превратилось в модель, к которой украинские исследователи привыкли подгонять и более ранние явления общественной и интеллектуальной жизни.

Плохий также отказывается от признания уникальностиукраинской ситуации, сравнивая ее с синхронными явлениями в истории Шотландии и Чехии. Таким образом, монография Плохия - это отход от устоявшихся стереотипов украинской историографии, сформированных усилиями историков и публицистов украинофилов второй половины ХІХ в. В трансформированном виде эти стереотипы нашли свое продолжение как в советской, так и в эмигрантско-диаспорной историографии, и продолжают [End Page 333] воспроизводиться в современной украинской науке.

По мнению Плохия, национальная идеология не развивалась в вакууме, а вырастала из политического и идеологического контекста империй. Национальные активисты раннего этапа не обязательно считали нациюи империюнесовместимыми категориями. Они использовали имперские догмы и обращались к имперским институтам, прежде чем со временем отважились на конфликт. Нации не приходят на смену империям за одну ночь. Они формируются в пределах, определенных империей.

Плохий убедительно демонстрирует, что в начале ХІХ в. в сознании малороссийской элиты могли одновременно сосуществовать лояльностьк империи/ династии и борьбаза права своей нации (конечно, в том виде, в каком нацияи правапонимались в ту эпоху, т.е. как права дворянской корпорации, в частности борьба за первенство в империи с конкурирующими дворянскими корпорациями). В отличие от многих иных народов империи, потомки казацкой старшины были убеждены (и это нашло отражение в "Истории русов"), что они вовсе не завоеванные подданные, а полноправные члены правящей имперской нации, более того, ее древнейший, аутентичный и главный компонент. По мнению Плохия, "История русов" − это не манифест русско-украинского единства или зарождения украинского национализма (как считали многие в ХІХ в. и считают до сих пор), а попытка части потомков казацкой старшины выторговать себе наиболее выгодные условия для инкорпорации в империю - равные правам русского дворянства.

Монография подразделена на пять частей. В первых двух Плохий тщательно описывает обстоятельства "обнаружения" рукописи "Истории русов", использование ее современниками (К. Рылеев, А. Пушкин, Н. Гоголь, Т. Шевченко), публикацию 1846 г., интерпретации и исследования до 1990-х годов включительно. Анализируя труды предшественников, Плохий обращает внимание как на их находки, так и на слабые места, показывая, как обстоятельства и убеждения исследователей влияли на предложенные интерпретации "Истории русов". Освещение этих процессов, растянувшихся во времени на почти два века, можно считать прекрасным путеводителем, в котором Плохий знакомит англоязычного читателя с интеллектуальной историей Украины.

Следующие три части отражают процесс собственных научных поисков Плохия и имеют красноречивые детективные названия: [End Page 334] "Фрагменты мозаики", "Необычные подозреваемые", "Семейный круг".

Собственное исследование/ расследование Плохий начинает с вопроса, когда была написана "История русов". Проведя текстуальный анализ и установив, с какими авторами полемизирует аноним, Плохий приходит к выводу, что, скорее всего, "История русов" была написана между 1816-1818 гг. По нашему мнению, восьмая глава ("В поисках мотивации") - одна из лучших в монографии. Плохий обращает внимание на то, что аноним целенаправленно избегает термина "Украина", считая его польской интригой. В то же время он использует понятие "Малая Русь" и вводит термин "русы". Так аноним сводит в единый нарратив историю "русов", казацкого сословия и малороссийского дворянства. Откровенно антипольскую позицию анонима Плохий объясняет явным польским влиянием (особенно кн. Адама Чарторыйского) при дворе Александра І, планировавшего восстановить Польское королевство под скипетром российского монарха. "Коварные поляки" в 1806-1807 гг. уговаривали Наполеона включить в Герцогство Варшавское Волынь, Подолию и "Украину", а в 1812 г. присоединились к его Великой армии во время похода на Москву. Несмотря на все это, в 1815 г. было создано Царство Польское под скипетром Александра І и признан дворянский статус большинства шляхты.

В то же время потомки "верных казаков" чувствовали себя обиженными. Созданная в 1797 г. по указу императора Павла І Геральдическая комиссия (Герольдия) существенно ограничила доступ в дворянское сословие многим потомкам казацкой старшины, требуя от них документального подтверждения своих претензий. Это недовольство породило первую волну меморандумов, составленных предводителями дворянства Черниговской и Полтавской губерний в 1809 г., в которых они доказывали свои давние шляхетские права. В 1812 г. по инициативе малороссийского генерал-губернатора кн. Я. Лобанова-Ростовского было созвано казацкое ополчение. Однако в 1816 году, после победы над Наполеоном, эти казацкие подразделения были расформированы. В декабре 1818 г. потомкам казацкой старшины было отказано в дворянстве на том основании, что их предки могли претендовать лишь на личное, но не потомственное дворянство. Эти события спровоцировали новые меморандумы в 1819 г. Таким образом, прошлое превратилось в весомый аргумент в обращениях малороссийского дворянства к имперскому центру. [End Page 335]

Именно в этих обстоятельствах, по мнению Плохия, и была написана "История русов", замаскированная под сочинение архиепископа Григория Кониского, якобы составленное около 1769 г. Составленное от имени уже покойного на тот момент православного иерарха сочинение современники должны были воспринимать как беспристрастный аргумент в пользу дворянских устремлений потомков старшины. В "Истории русов", как и в меморандумах, подчеркнуто равенство в служении трону и отчизне малороссийского дворянства с его "русскими братьями" и даже первенство малороссиян. Плохий утверждает:

Это была стратегия сверхкомпенсации - акцентирование славного прошлого казацких предков и утверждение превосходства прав и свобод малороссийского дворянства как способ настаивать на равном статусе с великорусами и добиться как можно лучших условий интеграции в имперскую элиту. Как нам кажется, именно это было главной целью автора "Истории русов", подчеркивавшего не только казацкий героизм и права, пожалованные малороссийским дворянам польскими королями, но также исключительное право его земляков на имя и наследие Руси, бывшее ядром русской имперской идентичности

(С. 167-168).

Главное отличие "Истории русов" от меморандумов Плохий видит прежде всего в жанре. Избранный жанр, а также анонимность позволяли автору смелее конструировать героическое прошлое казаков и развивать аргументацию меморандумов.

Девятая глава ("Как он сделал это?") посвящена тому, как, собственно, неизвестный автор составил свое сочинение. По мнению Плохия, его воодушевляли сочинения двух французов - Вольтера ("История Карла XII") и Ж.-Б. Шерера ("Летопись Малороссии, или История казаков-запорожцев и казаков Украины, или Малороссии").

Если источники не давали достаточно материала для написания того вида истории, на который его вдохновляли его французские модели, анонимный автор использовал свое воображение в несравненно большей степени, чем это делали его предшественники или последующие авторы. Он творил историю в такой же степени, как и фиксировал ее. Опираясь [End Page 336] одновременно на Просвещение и романтизм, автор создал повествование, которое не только пропагандировало идеи свободы, патриотизма, борьбы с тиранией, идеи человеческой и божественной справедливости, но также вдохновляло воображение читателя, желавшего слышать голос прошлого и видеть историю, разворачивающуюся перед его и, все в большей степени, перед ее глазами. Одна из причин популярности "Истории русов" состояла в том, что она не следовала устоявшимся шаблонам, но учитывала меняющиеся вкусы читателей

(С. 187).

Следовательно, по мнению Плохия, использование анонимом художественных приемов литературы романтизма объясняет популярность "Истории русов" среди читателей, в частности женщин, число которых в читательской аудитории ХІX в. резко возросло.

Относительно политических убеждений автора (и его окружения) Плохий делает вывод, что это была "попытка примирить конфликтующие лояльности - по отношению к нации и суверену". Следуя в целом уже сформировавшемуся канону "хороших" и "плохих" гетманов, аноним вкладывает свои мысли в уста Павла Полуботка (ок. 1660-1724): "Он олицетворяет собой идеального гетмана, готового умереть, защищая интересы своей нации, не предавая принципа верности правителю" (С. 198).

Опираясь на открытия и догадки Александра Оглоблина, Плохий одновременно критикует его утверждение о существовании "Новгород-Северского патриотического кружка". Тщательный текстуальный анализ "Истории русов" (особенно описаний событий после 1708 г.), в частности топонимов, позволяет Плохию заявлять, что это сочинение было написано на землях бывшего Стародубского полка (ныне в Брянской области Российской Федерации).

Двенадцатую главу ("Казацкая аристократия") Плохий посвятил биографиям богатых стародубских помещиков Миклашевских и Гудовичей и их покровителям в Петербурге - кн. Александру Безбородко, Петру Завадовскому и Дмитрию Трощинскому, достигших наивысших должностей в эпоху Екатерины ІІ, но утративших их в царствование Павла І и Александра І (или умерших, как Александр Безбородко в 1799 г.). По мнению Плохия, эти "старые отставники", вытесненные с имперского олимпа в свои поместья, могли стимулировать общий дух недовольства малороссийского [End Page 337] дворянства (в частности, у Д. Трощинского бывали в гостях декабристы Муравьев-Апостол и Бестужев-Рюмин; Михаил Миклашевский был тестем декабриста Александра фон Бригена, которому принадлежит первое упоминание об "Истории" Кониского; в имении Ильи Александровича Безбородко была найдена рукопись "Истории русов"). Так, Плохий формулирует собственную версию о существовании кружка "богатых стародубских помещиков, связанных семейными узами и общим опытом имперской службы" (С. 242).

В тринадцатой главе ("Освобожденное дворянство") Плохий осуществляет попытку реконструкции этого кружка. Он прослеживает связь между индивидуальными карьерами подозреваемых в сочувствии идеям "Истории русов" или даже в причастности к ее созданию и тем, как на страницах этого произведения охарактеризованы те или иные российские монархи, казацкие гетманы и полковники. Плохий также обращает внимание на то, кто из числа стародубской знати и их родственников как часто и в каком качестве упомянут в "Истории русов". Таким образом он очерчивает круг потенциальных авторов/ соавторов, их "консультантов" и сочувствующих читателей-распространителей рукописи на начальном этапе ее существования.

В следующей главе Плохий вплотную подходит к личности потенциального автора, однако так и не ставит точки в этом вопросе, указывая на некоторые изъяны собственной гипотезы. В центре его внимания "социальные квалификации" автора - происхождение, воспитание, образование, карьера, которые позволили бы ему написать "Историю русов".

В последнем, пятом, разделе "Семейный круг" (главы "Отсутствующее имя", "Зять" и "Соперники") Плохий воссоздает плотную сеть родственных связей стародубских помещиков. Углубляясь в дружеские и неприязненные отношения, распутывая интриги и судебные тяжбы, Плохий мастерски показывает потенциальные возможности того, как эти связи могли отразиться на страницах анонимного сочинения. Наконец, Плохий вводит в повествование такие хорошо известные фигуры, как малороссийский генерал-губернатор кн. Н. Репнин и историограф Д. Н. Бантыш-Каменский (1788-1850). 8

Период последней четверти XVIII - первой четверти XIX [End Page 338] века никогда не пользовался популярностью среди украинских историков, тем паче после 1991 г., когда сквозной осью украинских исторических нарративов стала извечная борьба за собственную государственность. Полвека между ликвидацией Запорожской Сечи (1775) и выступлением декабристов остается своеобразным "белым пятном" в изучении и преподавании истории Украины. Эту лакуну обычно заполняют историей Задунайской Сечи (существовала до 1828 г.), чтением "Энеиды" Ивана Котляревского и рассмотрением секретной поездки Василия Капниста к прусскому королю с целью совместных действий против России. Авторы исторических гранд-нарративов и преподаватели истории стараются поскорее перейти к Тарасу Шевченко и Кирилло-Мефодиевскому братству, с которого начинается непрерывноенационально-освободительное движение различных украинофильских организаций. Именно украинофилы вычеркнули из истории Украины малороссийское дворянство, которому было отказано в чести принадлежать к угнетенной украинской/крестьянской нации. 9

Плохий фактически возвращает ведущий слой населения Левобережья в историю Украины, демонстрируя при этом активную политическую позицию помещиков и бывших имперских сановников, которые одновременно прославляли Павла Полуботка, защищавшего гетманство, и Екатерину ІІ, это гетманство окончательно ликвидировавшую. Взгляды этого слоя отражает "История русов", и Плохий убедительно реконструирует политическое и историческое воображение анонима и его окружения, а не навязывает им идеологические клише позднего периода, когда нацияи империяпревратились во взаимоисключающие категории: "Автор 'Истории русов' не был ни украинским националистом, ни русофобом. Модерного украинского национализма тогда еще не существовало" (С. 352). Подчеркивая этнические отличия врагов Малой России, аноним способствовал трансформации собственной "казацкой малороссийской нации" из корпоративнойв этническую.

С другой стороны, его переход от сословной к этнической концепции нации [End Page 339] был далек от завершения. В социальных категориях "Истории русов" нация русов была нацией казацкой старшины и ее дворянских потомков, и только иногда членство в этой нации распространялось и на народные массы

(С. 354).

Интегрированные в империю потомки казацкой старшины стремились сохранить свои корпоративные привилегии, что противоречило просветительским проектам централизации и унификации империи.

Сопротивление этому проекту было в центре аргументации, изложенной в "Истории русов". Обе стороны этого спора говорили на языке Просвещения, но использовали его по-разному: чтобы подчеркнуть рациональность и имперскую централизацию, и наоборот - права и свободы бывших подданных, ныне ставших гражданами (С. 357).

По мнению Плохия, главный аргумент "Истории русов" можно понять только в имперском контексте:

Автор поддерживал претензии своей нации на основу имперской исторической идентичности - название и наследие Руси. Он не только представил казаков как нацию русов, но он также взялся изложить историю своей родины, называемой Малой Россией в заголовке работы, как части общерусской истории. …Заявляя претензии своей нации на историю Киевской Руси и подчеркивая, что название и история Руси были украдены у казаков, автор не подрывал имперский нарратив, но перестраивал его для того, чтобы поместить свой народ ближе к центру империи

(С. 357-358).

Плохий указывает на общие черты чешской и малороссийской элиты эпохи просвещенного абсолютизма. В обоих случаях, лишившись влиятельного положения в имперских столицах Вене и Петербурге, эти элиты обращаются к прошлому и способствуют созданию исторических подделок (краледворских рукописей и "Истории русов"), необходимых для защиты их сословных привилегий от имперской бюрократии. Отличие Плохий видит в том, что чешская аристократия основала много институтов, позже заложивших культурный фундамент модерной чешской нации. Малороссийское дворянство этого не сделало, поскольку имело влияние на провинциальные центры власти, ведь именно предводители дворянства сыграли ключевую роль в "открытии" и распространении "Истории русов". [End Page 340]

Таким образом, хотя основное внимание Плохий уделяет поискам автора "Истории русов", главной новацией его монографии является именно анализ горизон - та ожиданийи политического воображениямалороссийского дворянства первой четверти XIX века.

Каждую главу Плохий начинает с очерка, в котором показывает (возможно, иногда преувеличивая) влияние "Истории русов" и казацкого мифав целом на культурные и политические процессы в современной Украине (преимущественно 1970-1990-е годов), и на российско-украинские отношения 2000-х годов: "Казацкий миф, позаимствованный украинским проектом национального строительства из 'Истории русов' в начале XIX века, остается важным компонентом украинской исторической и национальной идентичности" (С. 366). В хорошо известной дискуссии о путях формирования наций, ведущейся между модернистами (Эрнест Геллнер, Эрик Хобсбаум) и перен - ниалистами (Энтони Смит, Джон Армстронг), Плохий становится на сторону последних, присоединяясь к мысли, что "далеко не все национальные традиции были 'изобретены' строителями наций в XIX веке… исторические мифы могут быть приспособлены к различным обстоятельствам и при обрести новые значения в разных контекстах" (С. 366-367).

Признавая масштабность и новаторство исследовательского проекта Плохия, хотелось бы обратить внимание также и на некоторые спорные моменты. Так, Плохий убедительно развенчивает многие клише, сложившиеся в государ - ственническойи народническойверсиях украинской историографии, однако сам четко не разделяет "украинское" и "малороссийское". Для него это синонимы. Одних и тех же персонажей он квалифицирует как "малороссийское дворянство" (the Little Russian nobility) и как "украинских патриотов" (the Ukrainian patriots). При этом в цитируемой Плохием частной переписке "патриоты" называют друг друга "малороссийским дворянством". Игнорируя этот нюанс, Плохий так или иначе вписывает "Историю русов" в "украинский проект национального строительства". Вполне в традиционном русле украинского национального дискурса Плохий считает общественно-политическую активность малороссийского дворянства начала ХІХ в. начальным этапом "украинского национального проекта", при этом декларируя, что "подозреваемые" в причастности к появлению "Истории русов" не были модерными украинскими националистами. Явное противоречие. [End Page 341]

По нашему мнению, существовало два проекта - "малороссийский" и "украинский". Первый был старше, респектабельнее и эволюционировал из малороссийского автономизма потомков казацкой старшины. Второй - моложе и радикальнее, с сильной разночинской и народнической (позже социалистической) составляющей. Эти проекты существенно отличались. Для них было характерно разное понимание нации, разный уровень мобилизации, разные территориальные рамки "отечества", не говоря уже об отличных целях. Оба эти проекта сосуществовали как минимум до краха Российской империи. Политическая и вооруженная борьба между Украинской Народной Республикой и Украинской Державой гетмана П. Скоропадского в 1918 г. показала, что приверженцы этих проектов так и не смогли найти компромисс. 10 На очевидное отличие между малороссийским "панством" и "украинофилами" указывал уже Пантелеймон Кулиш (один из членов Кирилло-Мефодиевского братства) в своей статье "Украинофилам" (1862 г.). 11

Плохий очень ярко и подробно пишет о том, как малороссийское дворянство конструировало "казацкий миф" для достижения своих сословных целей. Однако он фактически игнорирует диа - логичностьэтого процесса (про - винциальная элитаи имперский центр), не объясняет позицию имперского центра, сводя ее исключительно к ограничениям Геральдической комиссии и к особенностям присланных из центра генерал-губернаторов (Куракин, Лобанов-Ростовский, Репнин). Хотя Плохий талантливо и весьма убедительно расширяет круг "подозреваемых", следуя сознательно избранному жанру детективного расследования, он ограничивается только мотивацией этой группы и их социальной среды, но не пишет о мотивации другой стороны (т.е. [End Page 342] имперского центра), с которой не были согласны "подозреваемые". Собственно, как видели в имперском центре Малороссию и ее прошлое? Об этом Плохий не пишет, возможно, предполагая осведомленность своего потенциального читателя. Но игнорирование образа Малороссии в перспективе имперского центра помешало Плохию до конца понять истинные причины аргументированного отказа автора "Истории русов" от употребления термина "Украина" (в самом начале сочинения). Плохий объясняет это его реакцией на произведения "польских и литовских баснословцев" начала XIX в., использовавших термин "Украина" в негативном контексте - "пустыня", заселенная усилиями Польского государства. 12 Автор же, как справедливо указывает Плохий, подчеркивает, что эта земля − часть "Древней Руси". 13 Однако он же отмечает, что "История русов" была адресована имперскому центру и поэтому написана на русском. Логично было бы предположить, что ее главный аргумент был направлен не против "польских происков", но против определенных стереотипов в восприятии "Украины" имперским центром (и шире - русским дворянством Великороссии). Задолго до 1654 г. у Московии/России уже имелись свои "Украины"/"Украйны" с донскими, терскими и яицкими казаками. У имперской элиты существовало устоявшееся представление о низком социальном происхождении и неблагонадежном поведении населения "украинных" земель, принесших России множество бедствий и даже угрожавших ее государственности/династии/дворянству. Достаточно вспомнить участие казаков, в том числе запорожских, в событиях Смутного времени, в восстаниях Степана Разина и Кондратия Булавина. Еще свежее в памяти современников было восстание Емельяна Пугачева - самозваного Петра ІІІ. Все эти "бунты" начинались на "украйнах", куда от помещиков бежали их холопы. По нашему мнению, в писаниях "коварных" польских "баснословцев" автора "Истории русов" более всего раздражало именно их указание на плебейскийхарактер населения "Украины". 14 [End Page 343] Поэтому он последовательно использует термин "Малая Русь", указывая на древнее и благородное происхождение местной элиты 15 и тем самым на справедливость ее претензий на социальный статус, равный статусу русского (великорусского) дворянства.

К "украинскому национальному проекту" Плохий относит и "Припасы для малороссийской истории, собранные Василием Ломиковским", составленные В. Ломиковским (1778-1848) около 1808 г., т.е. почти одновременно с предполагаемым временем написания "Истории русов": "Ломиковский был известной фигурой на культурной сцене на протяжении стадии 'собирания наследия' украинского национального проекта, если использовать определение Мирослава Гроха" (С. 264). Плохий указывает на отличие собранных провинциальным помещиком "припасов" от официальной версии русской истории: "Припасы" "включали копии летописей, документов и заметок, рассказывавших историю, сильно отличавшуюся от той, которую продвигали имперские чиновники" (С. 265). К сожалению, ни здесь, ни в других частях монографии Плохий не дает ответа на вопрос, какую же историю продвигали имперские чиновники. Что собой представляла "официальная версия русской истории"? Плохий лишь изредка упоминает Татищева и некоторые учебники по русской истории. Нам кажется, что большее внимание к этому аспекту, соотнесение "Истории русов" с предшествующим и современным ей имперским историописанием (XVIII - начало XIX в.) могло бы существенно облегчить читателю восприятие аргументации и анонимного автора, и самого Плохия.

Плохий высказывает весьма интересную гипотезу о связи кружка "подозреваемых" с декабристами. 16 Однако, на наш [End Page 344] взгляд, он не приводит убедительной аргументации в пользу предположения о причастности декабристов к работе над текстом "Истории русов" или об оказанном ими влиянии на ее автора/ авторов. Одних только родственных связей "подозреваемого" Михаила Миклашевского (его сын и зять были декабристами) и визитов некоторых декабристов к Д. Трощинскому явно недостаточно. Более того, в "Эпилоге" Плохий даже не упоминает о своей почти сенсационной гипотезе. Но если вспомнить, например, о речи Александра І в польском сейме в 1818 г. с обещаниями конституции, то антиавторита - ризм"отцов" не покажется таким уж оппозиционным. "Отцы" могли продолжать считать себя лояльными подданными, одновременно высказываясь в пользу конституции и реформ. Кажется, Плохий не всегда помещает свой анализ в тот широкий имперский контекст, о котором он заявил во "Введении" к книге.

Столь же поспешным кажется нам утверждение Плохия о влиянии идей Просвещения и отчасти Великой французской революции на автора "Истории русов", проявившихся в его осуждении абсолютизма как восточной деспотии. По мнению Плохия, это отличает "Историю русов" от предшествующей традиции украинского/малороссийского историописания. Как нам кажется, "отцы-автономисты" вполне могли использовать риторику шляхетского республиканизма, которую элита Гетманщины унаследовала вместе со многими иными чертами культуры от Речи Посполитой и продолжала воспроизводить в имперском контексте. 17 [End Page 345]

В целом не только содержание, но и форма монографии Плохия может послужить образцом для многих восточноевропейских историков. Это наглядный пример того, как исследователь может избежать научной самоизоляции, а периферийную тему своих научных изысканий сделать интересной для читателей даже за пределами узкого круга специалистов в области "славянских и восточноевропейских исследований". (Не секрет, что Восточная Европа, особенно после краха коммунизма, стала периферийным регионом в мировой гуманитаристике.) Не только для англоязычного и русскоязычного читателя, но и для многих украинских историков, привыкших думать в русле украинофильской/народнической исторической парадигмы, 18 с ее постулатом об угнетенном/ колониальном статусе украинской нации (сведенной почти исключительно к крестьянам и интеллигентам-"будителям") в составе Российской империи, новая книга Плохия, безусловно, станет открытием.

Александр Осипян

Александр Осипян, к.и.н., доцент кафедры истории и культурологи Краматорского экономико-гуманитарного института, Краматорск, Украина. agricolae_ua@yahoo.com

Footnotes

1. Исторія Русовъ или Малой Россіи, сочиненіе Георгія Конискаго Архіепископа Белорускаго. Москва, 1846.

2. Плохий обращает внимание читателя на тот факт, что в ходе конфликта вокруг Украинской библиотеки в Москве в 2007-2009 гг. "История русов" была квалифицирована как произведение, разжигающее национальную рознь (см.: С. 351).

3. Подробнее см.: А. Л. Осипян. Образ империи в исторических гранд-нарративах и политике памяти Украины: прошлое в контексте национального строительства // Перекрестки. 2010. № 3-4. C. 22-70.

4. Serhii Plokhy. The Cossacks and Religion in Early Modern Ukraine. New York, 2001; Idem. The Origins of the Slavic Nations. Premodern Identities in Russia, Ukraine, and Belarus. Cambridge, 2006.

5. Plokhy. Unmaking Imperial Russia: Mykhailo Hrushevsky and the Writing of Ukrainian History. Toronto, 2005.

6. Подробнее на эту тему см. интервью С. Плохия 16 января 2012 г.: Сергій Плохій. Без мрії книжок не буває // http://www.historians.in.ua/index.php/intervyu/86-serhiy-plokhiybez-mrii-knyzhok-ne-buvaie (последнее посещение 29 января 2013 г.).

7. См., напр.: Вадим Ададуров. Запорозький козак Твердовський проти Наполеона: відображення вірнопідданих настроїв малоросійського дворянства в україномовному памфлеті 1807 р. з Національного архіву Франції // Український історичний журнал. 2012. № 5. С. 177-186. Также см. рассуждения Владимира Маслийчука на форуме: Периферийность "Центра" в современных исторических нарративах // Ab Imperio. 2012. № 1. С. 86-88.

8. Д. Н. Бантыш-Каменский. История Малой России, со времен присоединения оной к Российскому государству до отмены гетманства, с кратким обозрением первобытного состояния сего края. Москва, 1822.

9. "Литература, изображая в возвеличенном виде простолюдина и выставляя рядом с ним одни пороки и глупости сословия господствующего, клеймит это сословие печатью отвержения, или - сказать проще - считает его выродившимся и неспособным к продолжению народного развития" (П. А. Кулиш. Украинофилам // Пам'ятки суспільної думки України XVIII - першої половини XIX ст. Хрестоматія. Дніпропетровськ, 1995. С. 426).

10. Olga Andriewsky. The Russian-Ukrainian Discourse and the Failure of the "Little Russian Solution", 1782-1917 // Culture, Nation, and Identity: The Ukrainian-Russian Encounter, 1600-1945/ Еd. by A. Kappeler, Z. E. Kohut, F. E. Sysyn, M. von Hagen. Toronto, 2003; Mark von Hagen. "I love Russia, and/but I want Ukraine", or How a Russian General became Hetman of the Ukrainian State, 1917-1918 // Journal of Ukrainian Studies. 2004. Vol. 29. no. 1-2. Pp. 115-148.

11. "… украинские народолюбцы, не обращая внимания на благородную часть господствующего класса, как на явление естественное, и поражаясь злоупотреблениями силы со стороны другой, несравненно многочисленнейшей части, как явлением чудовищным, отвернулось от всего, что составляет принадлежность господствующего сословия, и начали искать истинной человечности только в сословиях труждающихся и обремененных. Роковая крайность!" (П. А. Кулиш. Украинофилам. С. 425).

12. "…новая нѣкаясь земля при Днѣпрѣ, названная тутъ Украиною, а въ ней заводятся Польскими Королями новыя поселенія и учреждаются Украинскіе козаки; а до того сія земля будто была пуста и необитаема, и Козаковъ въ Руси не бывало" (Исторія Русовъ или Малой Россіи. С. ІІІ).

13. "…не видалъ въ той сторонѣ, называемой имъ Украиною, Рускихъ городовъ, самыхъ древнихъ" (Там же. С. IV).

14. "… изрыгнули писатели оные всѣ свои поношенія и всѣхъ родовъ неправды и клеветы на сей народъ и на ихъ вождей и начальниковъ, называя ихъ непостояннымъ и бунтливымъ хлопствомъ, по своевольству, будто, и буйству своему бунты и нестроенія поднявшимъ" (Там же. С. ІІ-ІІІ); "Польскіе жь историки показываютъ еще, будто они набиралисъ изъ разной вольницы или сволочи, и поселены отъ ихъ Королей на пустыхъ земляхъ внизу рѣкъ Днѣпра и Буга" (Там же. С. 18).

15. На самом же деле конструирование "древнерусского прошлого" для "Украины" было явлением достаточно новым и спорадическим. В случае с Украиной XVII-XVIII вв. довольно сложно говорить о некоем континуитете с домонгольским прошлым или хотя бы наличии непрерывной традиции представлений о "Руси", на что справедливо указывает А. П. Толочко: Олексій Толочко. "Русь" очима "України": в пошуку самоідентифікації та континуїтету // Доповіді на ІІ Міжнародному конгресі україністів. Ч. 1. Львів, 1994. С. 68-75. http://www.ukrhistory.narod.ru/texts/tolochko-1.htm (последнее посещение 2.06.2011).

16. "В начале ХІХ века поместья украинской знати, такие как Понуривка, стали рассадниками оппозиции к имперскому режиму. Именно там, в домах потомков казацкой старшины, старая автономистская традиция Гетманщины соединилась с новыми течениями политической и социальной мысли, связанными с декабристским движением, чтобы создать неожиданный союз против авторитарной политики Петербурга. 'Отцы', вытесненные из имперского центра власти и ощущавшие угрозу официальных усилий лишить их последних знаков их региональных привилегий, объединились с бунтарями-'сыновьями', жаждавшими конституции и либеральных реформ. История, в особенности переосмысленный казацкий миф, стала той коллективной основой, на которой 'отцы' и 'сыновья' могли встретиться с глазу на глаз" (С. 229). "Отвергнутые российским политическим истеблишментом в начале ХІХ в., украинские старорежимные отставники нашли общий язык с поколением Грибоедова. Этот неожиданный союз старого и нового был смесью, чрезвычайно опасной с имперской точки зрения, смесью мечтаний об автономном казацком прошлом и планов о либеральном и конституционном будущем" (С. 240).

17. Подробнее см.: Наталя Шліхта. Елементи річпосполитської ідеології та політичної риторики в "Історії Русів" // Молода нація. 2000. № 1. С. 5-23. http://smoloskyp.org.ua/-leftmenu-173/ftmenu-197/71-2000/247--2000.html (последнее посещение 2 июня 2011 г.). Эту публикацию С. Плохий один раз упоминает в своей книге.

18. "Народническая (или украинофильская) историография… не дала целостного концептуального обзора истории Украины, занятая преимущественно 'деконструкцией' русской истории, превращением ее в историю двух народностей или историю федералистских элементов" (Сергій Єкельчик. Українофіли: світ українських патріотів другої половини ХІХ століття. Київ, 2010. С. 196).

...

pdf

Share