Террор и мечта. Москва 1937 (review)

Карл Шлегель начинает свою книгу, посвященную Москве 1937 года, с утверждения о том, что каким-то парадоксальным образом события, развернувшиеся в Москве 1930-х гг., ускользнули от внимания западных интеллектуалов. ¹ Конечно, память об этой исторической катастрофе осталась, но эта память была очень блеклой в сравнении с памятью о катастрофе Второй мировой войны или с памятью о холодной войне. События, происходившие в Советском Союзе в 1930-е гг., возможно сегодня и воспринимаются европейскими интеллектуалами как часть европейской истории, но они так и не стали частью европейской культурной памяти. Любой опыт оказывается востребованным только в том случае, если он может стать ресурсом, дающим ответы на актуальные для конкретного общества вопросы, т.е. превращается в средство его самопознания. Опыт тридцать седьмого года таким ресурсом для европейской культуры не стал.

Возможно, так случилось, потому что происходившее в Советском Союзе, в отличие от событий Второй мировой войны, никогда в полной мере не осознавалось европейцами как часть и продолжение европейской истории. Другими словами, советский опыт тридцать седьмого года, в отличие от опыта холокоста, просто не мог стать ресурсом для осмысления и самопознания собственно европейской истории, так же как таким ресурсом не могли стать события, имевшие место, к примеру, в Индии или Китае. Поэтому осмысление советского опыта 1930-х гг. чаще всего начиналось и заканчивалось с констатации непознаваемости и абсурдности происходящего, которое невозможно понять или объяснить.

Если в событиях холокоста можно было усмотреть какую-то логику (например, наличие четкой грани, которая проводилась по национальному признаку), то Большой Террор был этой логики лишен – "свои" могли стать "чужими" в любую минуту. Никто, включая старых большевиков и новую советскую элиту, не мог чувствовать себя в безопасности, и никто эту безопасность не мог гарантировать. Кроме того, многие люди (в том числе и те, кому удалось выжить в сталинских лагерях и кто мог оставить воспоминания о них) изначально были приверженцами коммунистической идеологии. Ситуация, которую трудно вообразить, когда речь идет о холокосте. Объяснение парадоксальности этих событий К. Шлегель видит во взаимосвязи идеализма и его воплощения или, пользуясь его определениями, "мечты и террора".

Книга К. Шлегеля представляет собой попытку преодоления этого разрыва: советская история 1930-х представлена как часть и продолжение европейской истории, советский жизненный мир показан как мир пугающий, но не состоящий целиком и полностью из страха, беспомощности и отчаяния. В этом плане название книги – "Террор и Мечта. Москва 1937", отсылающее к травелогу Лиона Фейхтвангера, – выбрано чрезвычайно удачно, поскольку напоминает европейскому читателю о том времени, когда советский эксперимент воспринимался как продолжение европейской истории, как воплощение мечты, надежд и чаяний европейских интеллектуалов.

Для того чтобы воссоздать советский жизненный мир тридцать седьмого года в его единстве, т.е. в сплетении места, времени и действия, К. Шлегель прибегает к понятию "хронотопа", предложенного Михаилом Бахтиным. Это позволяет ему показать "одновременность неодновременного, сосуществование и совместность, присутствие несовместимого" (С. 11). Чтобы уловить сущность происходящего, историку необходимо помнить о его многообразии: показательные процессы непонятны вне контекста войны с Испанией, чистки – вне триумфов советской авиации. Способ повествования как инструмент понимания и осмысления задает сложную многостраничную композицию книги. Идеальный способ повествования автор уподобляет карте, позволяющей показать события в их одновременности, к которой прилагается легенда, т.е. рассказ о происходящих событиях.

Охват тем, затронутых в книге, впечатляет. К. Шлегелю действительно удалось показать практически все стороны советской жизни 1930-х – от очередей до празднования годовщины революции, от сталинских мюзиклов до строительства канала Москва– Волга. При такой всеохватности неизбежна определенная поверхностность: некоторые фрагменты книги напоминают не карту, а скорее абрис, им недостает четкости линий и детальной прорисовки. Однако это искупается богатством деталей, мастерством композиции и обращением к непривычным для историка источникам.

Так, совершенно блестящая авторская находка – анализ адресной книги Москвы 1936 г. и ее сравнение с адресными книгами 1923, 1927 и 1931 гг. (глава "Топография исчезновения: адресная книга Москвы за 1936 год", C. 71-87). Это не только позволяет показать изменение внутренней структуры советского общества и развитие советских административных институтов, но и наглядно демонстрирует скорость и масштабы исчезновения как людей, так и организаций. Если мы сравним адресные книги 1931 и 1936 гг., то увидим, что "данные о частных лицах, врачебных и адвокатских практиках, магазинах, мастерских и мелких предприятиях, исчезли полностью. Из 31 рубрики адресной книги на 1936 г. большая часть приходится на государственные, партийные и профсоюзные организации. Если сравнить издания 1923, 1927 и 1931 гг., то бросится в глаза расширение комплекса государственных институтов, а с другой стороны – устранение именного указателя" (С. 72). Что же касается людей, то "какую бы страницу адресной книги мы не открыли, повсюду найдем имена, которые исчезли в 1937–1938 гг., потому что их носители были изгнаны, осуждены, расстреляны или совершили самоубийство. Адресная книга 1936 г. называет на стр. 1 в качестве председателей Президиума ЦИК СССР, размещавшегося в Кремле, М. Калинина, Г. Петровского, А. Червякова, Г. Мусабекова, Ф. Ходжаева, Н. Айтакова, А. Рахимбаева, а секретарем – И. Акулова. Из них выжили и умерли естественной смертью только Калинин и Петровский. …На стр. 4 напечатан состав Совета Народных Комиссаров СССР, Председателем которого был В. Молотов. Всех заместителей Молотова по прошествии недолгого времени уже не будет среди живых" (С.78).

Столь же большое впечатление на читателя производит и обращение к фотографиям: сравнение портретов новой элиты и фотографий из личных дел заключенных показывает, как собирался портрет нового советского человека и какие черты в нем были категорически недопустимы (глава "Смена лиц. Смена эпох", C. 546-552). Отметим также еще две главы: "Только для служебного пользования! Москва, город на карте врага" (С. 663-669), посвященную анализу германской карты, составленной для вермахта в 1937 г., которая дает самое полное представление о структуре города, и "Бутовский полигон. Топография большого террора" (С. 581-621), в которой представлен анализ археологических данных, позволяющий увидеть в массовых захоронениях

поперечный разрез всего советского общества. … Убитые происходили из всех регионов СССР; 2652 жертвы – из Европейской части России, Урала, Сибири, Дальнего Востока; 331человек – из Украины; 98 – из Белоруссии; 150 – из Прибалтики, Молдавии, республик Кавказа, Средней Азии и Казахстана. … Это международная братская могила. Здесь захоронены граждане Германии, Польши, Франции, США, Австрии, Румынии, Италии, Югославии, Чехословакии, Турции, Японии, Индии и Китая. …Среди расстрелянных преобладали беспартийные, составлявшие от 80 до 85 %, и только половина из них имела высшее образование. …Среди убитых представлены все возрастные группы. Расстреляны были как 15–16-летние юноши, так и 80-летние старцы. …В массовых захоронениях представлены все классы и слои. …В Бутово представлены все профессии: столяры, врачи, кондитеры, грузчики, водители, пожарные, почтальоны, электрики, упаковщики, носильщики, продавцы, печники, пекари, буфетчики, кузнецы, парикмахеры, плотники, дворники, священники, монахи, а также учителя, инженеры, врачи, народные судьи, деятели искусств

(С. 594-596).

В книге можно выделить несколько магистральных тем, которые пронизывают и скрепляют ее чрезвычайно сложную структуру. Главная из них – это тема пространства и его переживания. Первая глава, которая в некотором смысле является ключом к дальнейшему повествованию, посвящена топографии Москвы 1930-х гг. В качестве гида, который знакомит читателя с городом, выступает главная героиня романа М. Булгакова "Мастер и Маргарита". Следя за полетом Маргариты, читатель знакомится с главными пространственными топосами Москвы 1930-х. Сочетание повседневного, личностного переживания пространства и анализа его архитектурной составляющей раскрывается К. Шлегелем на разном материале: пространство Красной площади и парка Горького, многочисленных стройплощадок и закрытых приемов новой элиты, очередей и заводов.

Вторую тему можно обозначить как историю повседневности. Часто через анализ таких практик, как потребление, автор показывает специфику и многогранность советского жизненного мира 1930-х. Так, главу, посвященную советскому высшему обществу, завершает опись предметов, изъятых из квартиры Г. Ягоды после его ареста. Этот список достаточно красноречиво говорит о том, что в понимании нового высшего класса значило богатство и роскошь. Среди изъятых вещей "советские деньги на сумму 22997 руб. 59 коп.; рояли, пианино: 3; старинная посуда: 1008 единицы; золотые часы: 5; старинные кинжалы: 10; иностранные шелковые мужские кальсоны: 43 шт.; различные вина – 1229 бутылок, большей частью иностранные, 1897, 1900 и 1902 годов выпуска; резиновый половой член: 1; беличьи шкурки: 50 штук; иностранные духи: 90" (С. 458).

Третья тема, чрезвычайно важная для структуры повествования, – многочисленные международные связи Советского Союза 1930-х годов, его роль в мировой политике и отражение этих взаимоотношений в повседневной жизни советских граждан. Шлегель касается войны в Испании и участия в ней Советского Союза, анализирует путевые заметки об Америке И. Ильфа и Е. Петрова, подробно останавливается на участии СССР во Всемирной выставке 1937 г. Многочисленные взаимосвязи и взаимовлияния позволяют увидеть и осмыслить как историю советских 1930-х в контексте европейской и американской истории, так и историю Европы или Америки в контексте событий, происходящих в Советском Союзе. Так, К. Шлегель пишет:

Все, что происходит в Москве 1937 г., происходит на фоне войны. Война и, прежде всего Гражданская война в Испании, присутствует в Москве в такой степени, словно линии фронта проходят уже посреди советской столицы. …Испания стала в 1936–1939 гг. преддверием Второй мировой войны и зоной контактов всех сил, участвующих в великой борьбе, брошенной на произвол судьбы демократиями Запада. … Это была лаборатория по испытанию новой техники, как военной, так и политической. Тем самым поле битвы в Испании превратилось в пространство передачи опыта, в том числе и опыта Москвы 1937 г.

(глава "В отблеске огня: Испания и другие фронты", C. 122-136).

Пожалуй, единственным недостатком книги является отсутствие хоть какого-нибудь заключения. Мозаике, постепенно складывающейся в голове читателя, недостает рамы, ее края осыпаются. Террор коснулся всех слоев советского общества и всех аспектов советской повседневности, стал частью советского жизненного мира 1930-х гг., однако связь между мечтой и террором так и осталась за кадром. К сожалению, русское издание книги пострадало при переводе: то, что было прекрасной немецкой прозой, превратилось в довольно беспомощный русский текст, который, конечно, отражает мысли автора, но совершенно не в состоянии познакомить русского читателя с его стилистикой.